О Марине я, конечно, тоже вспомнил, но... Отказать Любе было выше моих сил.
На улице Жолтовского, близ Патриарших прудов, в розовом, прекрасно отреставрированном особняке, где располагался Фонд воинов-интернационалистов, в этот день было многолюдно. Цветы, телевидение, корреспонденты многих изданий. Фонд устраивал очередную благотворительную акцию.
В отличие от многих других организаций, балующихся благотворительностью, фонд оказывал реальную помощь семьям погибших в Афганистане, а последнее время — семьям тех, кто погиб в горячих точках бывшего СССР. Зачастую эти недавно погибшие были бывшими «афганцами», но далеко не всегда. Фонд различия между ними не делал.
Благотворительность заключалась не в разовых акциях, хотя именно они попадали в сферу интересов средств массовой информации. Матерям и женам погибших выплачивались постоянные пенсии, помимо государственных, им помогали с приобретением жилья, постройкой домов, стройматериалами. Но, может быть, в первую очередь тем, что о них не забывали.
В фонде была специальная служба для работы с письмами, картотекой, постоянно пополнявшейся. Не были забыты и те, кто выжил. Им предоставлялась разного рода работа в филиалах и фирмах, принадлежащих фонду. Это были ни много ни мало — ДСК, кирпичный завод и другие организации, в первую очередь строительного профиля.
В просторном холле работал бесплатный буфет. Причем не по талонам, а просто так. Его услугами могли пользоваться все пришедшие. За столиками сидели в основном женщины и дети. Подтянутый молодой человек в темном костюме и с бабочкой вежливо попросил всех подняться на второй этаж, где должна была начаться торжественная часть.
Не очень большой, но великолепно отделанный зал вместил всех приглашенных. Торжественную и проникновенную речь произнес глава фонда Андрей Леонидович Буцков. Речь его, выдержанная в спокойных тонах, обладала главным достоинством — была коротка и деловита, хотя за этой краткостью чувствовался искренний интерес к проблемам сидящих в зале.
Буцков сказал о том, что легче всего ругать правительство, которое плохо заботится о малоимущих, поэтому его фонд предпочитает заниматься конкретными делами, нежели надоедать просьбами начальствующим чиновникам. Он привел несколько конкретных цифр: сколько построено домов, сколько детей отдыхало в летних лагерях, сколько человек получило работу, сколько семей получает пенсии. Все это за счет фонда.
Он говорил и о том, что фонд на самом деле не стремился бы к сверхширокому освещению своей благотворительной деятельности. Самому фонду это не нужно. В данном случае преследуются две цели. Первая — показать пример другим. Вторая — более важная — объединить людей, связанных общей бедой, познакомить их между собой, чтобы никто не чувствовал себя одиноким.
— Это ваш дом, — подчеркивая слово «ваш», сказал он присутствующим. Выдержав многозначительную паузу, добавил: — Каждому из вас будет выдано удостоверение участника фонда. По этому удостоверению вас всегда пропустят в наше здание и внимательно выслушают. В случае каких- то проблем вы можете обращаться непосредственно ко мне. Фонд — ваша защита.
У женской половины присутствующих глаза давно были наполнены слезами. При последних словах Буцкова слезы полились рекой, но это были слезы радости и признательности. Фотокорреспонденты только успевали снимать рыдающих женщин, совсем не стесняющихся своих слез.
Лишь один, рыжий, недавно подстриженный, но все равно лохматый, снимал большей частью президиум, в котором восседал Буцков со своими сподвижниками.
В зале создалась трогательная атмосфера всеобщей любви и безграничного доверия друг к другу. Апофеозом встречи стал молебен памяти погибших.
После молебна всем были вручены обещанные удостоверения и конверты с крупной единовременной помощью. Тем родственникам погибших, кто не смог приехать на торжество, деньги рассылались курьерами и по почте. Никто не должен быть забыт — таким было кредо Буцкова.
В ресторане фонда уже стояли накрытые столы. Начиналась неформальная часть. Буцков оставался с гостями на протяжении всего обеда. К нему уже после первых тостов потянулась вереница женщин со своими жалобами, обидами, просьбами. Стоявший позади Буцкова молодой человек все аккуратно записывал в блокнотик.
Про этот блокнотик среди облагодетельствованных фондом ходили целые легенды: просьбы и проблемы, записанные в нем, разрешались как по мановению волшебной палочки. Такого рода встречи в фонде проходили регулярно.
...И Люба, и Петя, незнакомые между собой, стояли у выхода метро «ВДНХ» буквально в двух метрах друг от друга. По прямой спине и походке было сразу видно, что Люба — балерина. Только они ходят так изящно на высоченных каблуках.
Я представил Любе Сергея и Петю. Хотя я ей, кажется, говорил по телефону, что едем «мы», присутствие двух молодых людей ее вроде бы разочаровало. Но ненадолго. Вскоре она уже смеялась над дяди Степиными анекдотами, которые в отсутствие первоисточника пересказывал ей Ломанов:
— «Суд осудил вас на десять лет тюрьмы!» Это судья говорит обвиняемому. «Большое спасибо за доверие, гражданин судья! Я не надеялся прожить так долго».
Странные все-таки дядя Степа выбирает анекдоты для демонстрации работникам прокуратуры, тематические так сказать: она предпочла смерть, оба умерли, и этот вот — я не надеялся прожить так долго...
Москва осталась позади. Люба как бы между прочим сообщила, что в Челюскинской живет их главный. Петя не остался внакладе, сказав, что их дача расположена через три дома от участка, принадлежавшего знаменитому разведчику Абелю, а часть поселка вдоль другой стороны их улицы заселена потомками легендарных латышских стрелков, охранявших Ленина.
— Лучше бы они его похуже охраняли, — захихикал Ломанов и простер по-ленински руку.
Да, ничего святого у нынешней молодежи. Я как-то совсем по-стариковски вспомнил, как пришел в ужас, услышав первый в своей жизни анекдот про Ленина. Я тогда учился в четвертом классе, и мне казалось кощунственным не только рассказывать про великого Ленина анекдоты, но и даже слушать их. Ведь Ленин так любил детей! — уверяли нас чуть ли не с трехлетнего возраста.
Хозяин дачи, Алексей Сергеевич Зотов, встречал нас у самой калитки. Высокий, немного сутулый, он был одет с дачным шиком. В голубой потертой джинсовой рубашке, еще более потертых, даже вылинявших добела джинсах и клетчатом пиджаке, явно купленном в очень хорошем магазине не в нашей стране, но очень давно. Он приподнял соломенную шляпу, приветствуя нас. Кокетливое зеленое перышко на шляпе выдавало ее альпийское происхождение.
— Рад приветствовать вас в наших подмосковных пенатах. — В его голосе чувствовался скрытый юмор, который выдавал легкую растерянность.
Видимо, по телефону Петя отчасти раскрыл наши карты, то есть предмет нашего интереса.
— Прошу сразу к столу. Попьем чаю с дороги. Самовар уже закипает.
Мы расположились за большим деревянным столом под старой яблоней. Ее ветки, отягощенные довольно крупными зелеными плодами, угрожающе нависали над нашими головами. У нас был хороший шанс почувствовать себя Ньютонами. Но хозяин нас разочаровал:
— Это антоновка, поспеет она только осенью, так что на голову не упадет и шишек не набьет.
Чай с мятой был удивительно вкусным, так же как и свежее клубничное варенье из собственного урожая. После чая я, кажется, второй раз за вечер разочаровал Любу, попросив хозяина показать мне окрестности. Любу я оставлял на попечение молодых людей.
Прежде чем мы со старшим Зотовым покинули молодую компанию, он сходил в дом и принес Любе кроссовки, чтобы она переобулась. Люба чуть более резко, чем следовало бы, отказалась.
Алексей Сергеевич предложил прогуляться в сторону Тарасовки. Воздух был свеж и потрясающе чист. Я чувствовал, как мои отравленные Москвой легкие наполняются кислородом. Все-таки надо вытащить Костю Меркулова на пикник. Конечно, ему легче, на даче в Удельном он получает какую-никакую порцию воздуха. Но «дикий» шашлычок на берегу реки ни с чем не сравнить.
— Я уже два года почти безвылазно живу на даче. С тех пор, как умерла Петина мама. — Алексей Сергеевич немного закашлялся, словно прочищая горло, и продолжил: — Зимой, здесь необыкновенно тихо и хорошо. Представляете, все это — в снегу...
Он взмахнул рукой, словно указывая на собственные владения. Я легко мог представить себе зимнее утро, холодное яркое солнце, потрясающую тишину и одинокого человека, гуляющего между пустующими дачами.
— Расскажите мне о Филине. Что это за птица такая? — Я почувствовал, что Алексею Сергеевичу можно доверять.
Было в нем что-то такое, что сразу располагало к нему. Какое-то сочетание внешней сентиментальности и добродушия с твердой волей и ясным умом.
