Они бежали минут двадцать. Мимо каких-то флигелей, мимо помоек и маленьких пузатых домов.
Наконец перелезли через забор и оказались в каком-то парке. Там они разыскали полуразрушенную беседку и спрятались за ее щербатой стеной.
— Данилов слушает.
— Все в порядке.
— Люди целы?
— Да.
— А машина?
— День работы.
— Хорошо. Он взял оружие?
— Взял.
— Приезжай немедленно.
— Так, — сказал Мишка, — значит, «мы бежали по тундре». А дальше?
— У тебя хата есть? — спросил Харитонов.
— Что толку, у меня там, наверное, засада. Они мою хату много лет знают.
— Вор?
— Ну зачем так грубо?
— Понятно. Сидел?
— Пять сроков, два побега, этот третий. Если возьмут, то, по военному времени, вполне могут прислонить к стенке.
— Ко мне тоже нельзя. Но есть одно место. Так что пошли, — Харитонов встал.
— Я себе не враг — ночью с «пушкой» патрулю попадаться. Надо до утра ждать.
— Резонно. Значит, давай обождем. Курить только страсть хочется. Я вздремну, пожалуй.
— Спи, я погляжу.
Мишка закутался в плащ. Все-таки холодны сентябрьские ночи. Он сидел и глядел в темноту.
Совсем рядом шумел ветер в ветках деревьев, где-то в пруду звонко плескалась вода. Ночь темная, и он был в ней один, со своими мыслями, со своим страхом. Он сидел и слушал. Ему казалось, что слышит он тяжелый басовитый гул, который с запада нес ветер. И Мишка понимал, что в этой ночи идет война и гибнут люди, а он ничем не может им помочь. Сознание своей беспомощности рождало в нем тяжелую злобу. Ему хотелось вынуть наган и всадить все семь пуль в этого гада, сопящего у противоположной стены. Ишь, сволочь, с немцами спутался. Но он вспоминал слова Данилова о том, что дело, порученное ему, поможет фронту и оно сейчас самое главное и важное для многих людей.
Под утро он задремал. Проснулся от резкого толчка. Над ним стоял Харитонов и тряс его за плечо:
— Утро. Проспал, караульщик.
— Я только полчаса. Ох и курить охота!
— Скоро покуришь. Пошли.
— Куда?
— Закудыкал. Тащить верблюда.
— А, ну если так, то я могу.
Они прошли по мокрой от росы траве. На аллеях клубился туман, солнечные лучи, с трудом пробираясь сквозь него, не доходили до земли. Было свежо.
— Пойдем побыстрей, — сказал Мишка, — а то я закоченею.
Где-то зазвонил трамвай, и они пошли на его голос мимо детской площадки, сырых скамеек, выцветших на солнце беседок.
Им повезло. Трамвай, показавшись из-за поворота, только-только набирал скорость. Они прыгнули на ходу. Вагон оказался пустым. Только пожилая кондукторша дремала, прислонив голову к стенке. Она открыла глаза, поглядела на пассажиров.
— Оплатите проезд, граждане, — голос ее был по-утреннему хриплым.
Влипли. Мишка похолодел: денег-то нет.
Он поглядел на судорожно шарящего по карманам Харитонова. Кондукторша уже совсем проснулась и выжидающе глядела на них.
— Мамаша, — сказал Мишка, — мамаша, мы беженцы. Из-под Смоленска мы. Нету у нас денег. Ты уж извини нас.
— Откуда? — переспросила кондукторша.
Мишка молчал. Тогда она оторвала два билета и протянула ему:
— Бери, а то не дай бог — контролер. Как там?
— Плохо, мать, совсем плохо.
Они прошли вперед и сели.
— А ты ничего, — усмехнулся Харитонов, — молодец. — Видно, битый.
— А по чему видно? — зло спросил Мишка.
— Да по всей ухватке.
Трамвай медленно пробирался через пустую Москву, Мишка смотрел в окно и удивлялся тому, как изменился город. Мимо окон проплывали магазины с витринами, забитыми досками. Нижние этажи домов закрыли мешки с песком, на перекрестках стояли разлапистые ежи, сваренные из обрубков рельсов.
— Эй, мужики, — крикнула кондукторша, — вы свою остановку не проедете?
— Нет, нет, — засуетился Харитонов, — нам здесь выходить, на Курбатовской.
Они сошли с трамвая и пошли сквериком, пересекая площадь. Миновали особняк, в котором помещался ВОКС, старый собор и вышли в тихий переулок. Потом они долго кружили проходными дворами.
— Здесь, — наконец сказал Харитонов, — пришли.
— Куда?
— К надежным людям. Только помни: народ тут серьезный, чуть что... — он щелкнул пальцами.
— Не учи, — лениво процедил Костров, — не таких видали.
Они вошли в старый, похожий на казарму, дом. Долго блуждали в переплетении лестниц и коридоров.
У двери с вылезшим наружу войлоком Харитонов остановился и постучал в стену.
«Номера нет», — автоматически отметил Мишка.
Они стояли и ждали минуты три. Харитонов занес было руку, чтобы опять постучать, как вдруг из-за двери раздался голос:
— Кто там?
— Свои.
— У нас все дома.
— Егора недосчитались.
Дверь отворилась.
— Один? — спросил тот же голос, показавшийся Мишке необыкновенно знакомым.
— Нет, с хорошим человеком.
Мишка шагнул в темноту квартиры. За его спиной хлопнула дверь. Сразу же вспыхнула лампочка в прихожей. И тут Мишка увидел Резаного. Он стоял, широко расставив ноги в командирских галифе, стоял и улыбался:
— Ну-с, как говорится, гора с горой... Так, что ли, Миша?
— Да вроде так, — Мишка на всякий случай опустил руку в карман.
— Это ты брось, — спокойно, даже слишком спокойно сказал Резаный. — Наган или нож, я не знаю, что у тебя там, не поможет. Да и зачем они тебе, ты же не у чужих людей. Припекло, а, Миша? Ко мне прибежал.
— А куда побежишь, Резаный? Куда? Сейчас время такое: кто к деловым пристанет, у того фарт.
— Это ты прав. Ну что мы стоим? В комнату заходите. Там поговорим, закусим. Время завтрака. Прошу, — Широков приглашающим жестом распахнул дверь в комнату.
Мишка шагнул первым, и сразу чьи-то сильные руки скрутили локти, кто-то невидимый вырвал из кармана его брюк наган.
Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Восьмой день люди непрерывно у телефона дежурят, а Мишки нет. Мишка как в воду канул. Ох, нехорошо это. Прямо скажем — плохо... Неужели... Нет, об этом Данилов даже думать не хотел. А вдруг Широков не поверил Мишке? Тогда... Лучше и не думать, что тогда... Но если случилось непоправимое, все равно Данилов в ответе за провал, а, значит, необходимо найти еще одно решение, аварийный вариант, который поможет в ближайшее время обезвредить группу ракетчиков.
Всю эту неделю Данилов мотался по городу. Он с Шараповым объехал почти все предприятия в своей зоне, говорил со многими людьми. Проинструктировал домоуправов и дежурных МПВО. Особенно долго беседовали с мальчишками, эти-то ничего не упустят.
Пока удалось задержать несколько паникеров и двоих неизвестных, пытавшихся во время тревоги разбить склад гастронома на Лесной улице.
Но все это было не главным. Вчера позвонил капитан госбезопасности Королев и передал, что в Москве уже действует хорошо законспирированная группа диверсантов, которой руководит тот самый Отец. Как и предполагалось, группа эта состоит из бывших уголовников.
— Ну, как ваше мнение? — спросил Королев.
— Я думаю, что именно к ним мы и послали Кострова.
— Молчит?
— Пока да.
— Ну а вы думали о худшем?
— Я только об этом и думаю.
— Так что делать будем?
— Я пока знаю только район, в который их привез трамвай. Дальше наши люди не пошли за ними, боялись расшифровки.
— Уже кое-что. Нужно сориентировать общественность.
— Сделано.
— Молодцы. Ты, Иван Александрович, позвони мне сразу, если новости будут.
— Непременно.
Положив трубку, Данилов подумал о том, как меняются люди. После совещания он думал о Королеве как о резком и даже грубом человеке, — и вот, на тебе, того будто бы подменили.
— Он тогда не в себе был, — сказал ему заместитель начальника. — У него семья на Украине отдыхала. Ну, конечно, война — от них ни слуху ни духу. Только три дня назад сообщили, что им удалось эвакуироваться.
Семья... Вот у него отец тоже на оккупированной территории, а он об этом не говорит никому. Он все время гнал от себя мысли об отце. Только ночью да в редкие часы отдыха вспоминал последнюю поездку к родителям, и на душе становилось скверно, тяжело. Он слишком хорошо знал отца, поэтому не искал его среди эвакуированных. Из своего леса старик мог уйти только на кладбище.
— Разрешите войти? — спросил в полуоткрытую дверь Игорь Муравьев. На нем была новая шинель, туго перепоясанная ремнем с кобурой, фуражка. Хромовые сапоги нестерпимо сияли.
— Входи, Игорь, — Данилов удивленно поглядел на него. — Ты куда это?
— К вам.
— Ну, ко мне ты мог зайти менее нарядным. Ты все-таки куда собрался?
Игорь покраснел:
— Я хотел вас об одной вещи попросить... Я... В общем, жениться мне надо.
