двадцати девяти до тридцати двух лет, – за продажу наркотиков несовершеннолетним в Падуе.
Брунетти услышал, как она переворачивает страницу.
– В тридцать четыре года Форнари снова сел в тюрьму. Обвинение то же – продажа наркотиков. Но уже через полтора года он вышел на свободу.
– А потом?
– Об официальном трудоустройстве сведений нет. Как и отметки об уплате налогов за весь этот период.
Как и многие в наше время, синьорина Элеттра сказала это скорее одобрительно. Впрочем, с ней ни в чем нельзя было быть уверенным.
Брунетти представил, на какие ухищрения ей пришлось пойти, чтобы раздобыть эту информацию, и снова изумился: у нее даже туда есть доступ.
– В последнее время Форнари нам не попадался? – спокойно спросил комиссар.
– Нет. Я звонила vigili urbani, но и у них на него ничего нет. Там Форнари помнят с прошлых лет, но приводов давно не было. Они даже на улице с ним не сталкивались. – И после паузы синьорина Элеттра произнесла: – Правда, один из работников муниципалитета сказал, что Форнари будто бы женился и жена у него – хорошая женщина. Детей у них нет.
– Да, и теперь он продает наркотики возле школы Альбертини?
Брунетти и в голову не пришло усомниться в правдивости сведений, полученных от Манрико.
– Понятия не имею, дотторе, – ответила синьорина Элеттра. – Посмотрим, может, я найду что-нибудь еще.
Гвидо хотел уже повесить трубку, но тут она сказала:
– Я проверила информацию о телефонных звонках: с Гаспарини он ни разу не связывался.
Брунетти уже стоял перед дверью в квартиру. Он поблагодарил секретаршу за информацию.
– Я буду в квестуре к трем, – добавил комиссар, попрощался и окончил разговор.
Он сунул мобильный в карман, извлек из другого ключи и вошел в квартиру. С порога просканировал помещение и заключил, что дома никого нет. И только после этого вспомнил: руководитель кафедры попросил Паолу («умолял» – это слово она использовала, объясняя свое отсутствие) провести собеседование с очередным кандидатом на должность преподавателя. Раффи играет в баскетбол, а у Кьяры сегодня выездной урок по истории искусства, в реставрационной мастерской Галереи Академии [39]. Паолу, разумеется, угостят дорогим ленчем – в благодарность за потраченное время. Дети тоже при деле. Лишь ему придется доедать остатки из холодильника, в одиночестве, с газетой в качестве компаньона, и то если Паола не забрала ее с собой – почитать, пока идет собеседование.
– Надо же, какие мы сегодня нытики! – вслух упрекнул себя комиссар.
Он прошел в кухню и открыл холодильник, где обнаружил кастрюльку и, полкой ниже, блюдо, покрытое алюминиевой фольгой. Гвидо вынул то и другое, поставил на кухонную стойку и снял с кастрюли крышку. Крем-суп из сельдерея… Поверх фольги – записка: «Это необязательно разогревать». Брунетти отогнул фольгу и увидел мясные фрикадельки, кажется, из телятины, завернутые в тонкие полоски шпика.
Комиссар включил духовку и сунул блюдо внутрь, затем поставил кастрюлю на печку, на средний огонь. Из посудного шкафчика Гвидо извлек глубокую тарелку и стакан. Оставив суп подогреваться, он направился в спальню и взял Антигону, которую оставил вчера здесь разворотом вниз.
Вернувшись в кухню, Брунетти положил книгу на стол и прижал с одной стороны сервировочной ложкой, а с другой – извлеченным из сушилки чистым блюдцем. Взял еще одну ложку, размешал ею суп и облизнул, проверяя, достаточно ли он горячий.
Брунетти нарезал себе хлеба и снова глянул на холодильник. Ну нет салата, и ладно! Он снова размешал суп, налил себе воды прямо из крана – не потому, что берег минералку для Кьяры, у которой была аллергия, а потому что поленился открывать новую бутылку. И наконец сел за стол.
Комиссар уже нашел глазами строки, на которых остановился вчера вечером, и его внимание привлекли давние пометки в тексте. Сделанные им же сто лет назад, когда они проходили эту пьесу в школе. Насколько он помнил, это была реплика Исмены – всегда рассудительной, всегда осторожной, всегда покорной. А, вот она, эта строка, подчеркнутая выцветшим карандашным штрихом: «Но власть имущим покорюсь: бороться превыше силы – безрассудный подвиг». Брунетти задумался и отвел глаза от книги. Что мог он, восемнадцатилетний парень, знать о власти и о том, как ее используют?
В кухне запахло горелым, но Брунетти не обратил на это внимания. Решил: игра воображения, чад похоронного костра, на котором с почестями сжигают тело Этеокла, защитника Фив, в то время как труп его брата-предателя оставлен на съедение падальщикам…
Гарь как будто усилилась… Комиссар повернул голову и увидел, что из кастрюльки валит пар.
– Oddio! – пробормотал Брунетти, вскакивая на ноги и хватая кастрюлю за ручки.
Он снял ее с огня и переставил на мраморную кухонную поверхность – в надежде, что содержимое не успело окончательно сгореть.
Комиссар перелил суп в миску и наклонил кастрюлю так, чтобы увидеть донышко. Ничего страшного… Гвидо соскреб со стенок и дна кастрюли остатки супа себе в тарелку и отнес ее на место. Отпил глоток из стакана, поставил его справа от суповой тарелки и вернулся к чтению, ведь суп все равно был слишком горячим.
Теперь слова Креонта… Правитель разглагольствует о том, что так мило власть имущим. О, с каким восторгом они при этом слушают себя и тех, кого считают ровней! Простые мысли, простые идеи, простые приказы. «Ослушникам закона не мирволить!» – изрекает царь, и корифей спешит с ним согласиться: «Кто ж в казнь влюблен? Таких безумцев нет».
Когда же страж сообщает о первой попытке похоронить Полиника, Креонт прибегает к сильнейшему оружию тирана – сарказму: «Видано ли дело, чтоб о злодее боги так пеклись?»
Брунетти достал из кармана счет из кондитерской Rosa Salva, положил на страницу и захлопнул книгу. Зная, что чтение помешает ему сосредоточиться на обеде, он оттолкнул томик на дальний край стола и приступил к еде. Если бы еще Паола оставила ему Il Gazzettino! Топорные, фактографические газетные сводки о смертях и страданиях ни за что не взволновали бы его так, как вымышленный мир Софокла…
Вернувшись в квестуру, Брунетти справился о Вианелло, но инспектора до сих пор никто не видел. Гриффони заходила в час дня, но потом ушла обедать и все еще отсутствовала. Поднимаясь по лестнице к себе в кабинет, комиссар прикидывал, как бы он сам все организовал, если бы хотел продавать наркотики школьникам и желал избежать ареста.
Лучше всего ему думалось у окна. Брунетти постоял немного, изучая фасад церкви Сан-Лоренцо и одновременно – доступные дилеру варианты. Форнари мог подрядить торговать кого-то из школьников, но это не только не отменяло уголовной ответственности, но даже усиливало ее, если школьник будет задержан. Да и прибылью делиться не очень разумно. Что важно – это максимально сократить или, лучше, исключить прямой контакт между собой и покупателями. Пока Форнари не отдает товар непосредственно несовершеннолетнему, нет и серьезного преступления. Значит, нужно найти место, где можно этот товар оставить, и надежного человека, который бы проследил за куплей-продажей…
А потом школьникам сообщают, где забрать наркотики, и им остается лишь пойти туда, отдать деньги и взять что нужно. «Не слишком сложная схема, – подумал Брунетти. – Наверное, лет через десять дурь будут доставлять беспилотниками!»
Почему-то вспомнилась приятельница матери с ее неутолимым любопытством – что там поделывают соседи? – и страстью к сплетням. Каждый раз при виде этой кумушки матушка говорила Гвидо, что та пошла любопытствовать. Его мать вообще любила играть словами. Интересно, если бы ее образование не ограничилось четырьмя классами школы, во что могла бы развиться эта любовь? Брунетти никому, даже Паоле, не говорил о том, что до сих пор по ней скучает…
Комиссару так и не удалось представить себе обстоятельства, при которых можно продавать наркотики незаметно, а значит,
