появится…
– Да знаю, знаю, что ж я, не понимаю, что ли? – перебила его кассирша и повернулась к тощему мужичку в клетчатой рубашке поверх бледно-серых штанов, уже минуты две дожидавшемуся кассиршиного внимания. В корзинке у мужичка между бутылкой кефира, длинной пачкой шоколадного печенья, пакетом слив и тюбиком зубной пасты торчала бутылка водки.
Семейный набор, подумала Арина выходя на крыльцо, и принялась расспрашивать о тех, кого упоминала кассирша:
– Зыкина – это кто?
– Да юродивая наша. По паспорту-то она Бузыкина, но фамилия похожая, а зовут Людмилой, и, как у нее крыша потекла, взяла моду в распахнутое окно песни орать: течет река Волга и так далее. Вот эта крыша, – уточнил он, постучав себя по лбу.
– Сумасшедшая, что ли?
– Склероз у нее. Или этот, как его, Альцгеймер. Ей лет-то уже… даже не скажу точно, но она войну помнит. Себя-то вроде обихаживает, воду закрывать не забывает, но про закопанных убитых – это вечная ее присказка. Как песик ее пропал, так и понеслась.
– Песик?
– Ну да. Мелкий, лохматый, плюнуть не во что, но Людка-то на него надышаться не могла. И когда пропал, принялась твердить, что его украли, убили и закопали. Хотя, может, сама и закопала.
– Как это?
– Да он старенький уже был. Как его украдешь, если он от Людки не отходил? Помер, она его похоронила и тут-то у нее с горя в голове все и повернулось. Новикова, говорит, Тяпу моего извела.
– Новикова?
– Соседка ее, этажом выше живет, и наискось. У Зыкиной однокомнатная, а у Новиковых трешка.
– А прокопьевский-то ребенок при чем?
– Ну так Тяпа-то пропал мало не десять лет назад. А мозги-то у Людки лучше с тех пор не стали. Когда у Новиковых дочка, то есть старшей-то она внучка, когда она в Москву уехала, в институт там поступила, Людка полгода твердила, что Леську бабка убила и закопала. Хотя девчонка на каникулах появлялась, хоть и не каждый год, а недавно с мужем и дитем по дороге на курорт заехала. Но Зыкиной это все равно. Убили и закопали, вот и весь сказ. А теперь вот это.
– Понятно. Алик – это Альберт Сейко?
– Ну да. А Рустик – Рустем Хаматов, он за Лидкой в школе еще ухлестывал, но не срослось. Зачем ей автослесарь? Она ж у нас девушка образо-ованная, – почти презрительно протянул участковый.
Опять автослесарь!
– Прокопьева вот тут живет, – Виктор Степанович махнул на пятиэтажку, к которой они как раз подошли, оставив магазин метрах в двухстах за спиной.
Лида открыла дверь буквально через секунду после звонка. И Арине вдруг подумалось, что здесь, в Заводском, все происходит именно по этому сценарию. Румяный дежурный, обрадованный Арининым появлением так, словно она ему самый расчудесный подарок преподнесла. Антонина Тимофеевна, которая, по идее, должна быть перегружена работой, отвлекается от собственных дел с неменьшей радостью. Словно Арина – это не лишняя докука, а и впрямь подарок. Участковый, появляющийся так быстро, словно за углом дожидался. И теперь Лида, отворившая дверь, едва Лукьянов нажал на кнопку звонка – как будто она стояла в прихожей.
Словно все они висели в сонном тумане, а Арина их своим появлением оживляла. Ощущение было странным. И очень неприятным.
В какой-то сказке злой колдун держал своих слуг и лошадей окаменевшими. Очень удобно: нужен тебе скакун или там повар – крекс-фекс-пекс, и красавец-жеребец бьет в нетерпении копытом, а повар принимается шустрить возле котлов и сковородок. Отпала надобность, щелкнул пальцами – и они опять обращаются в камень. А камнем быть, наверное, скука смертная. Уж конечно, они радовались, когда их оживляли – хоть ненадолго. Лида Прокопьева, конечно, никакой радости не проявляла, ну да оно и понятно. Но дверь-то открыла моментально!
Арина передернула плечами, прогоняя морок. Двери окружали лестничную площадку так тесно, что Виктор Степанович, на улице выглядевший всего лишь крупным, плотным мужчиной, здесь, казалось, увеличился в размерах, так что Арине пришлось остановиться на предпоследней ступеньке – выше все занимал участковый. «Хорошая девочка Лида» с этого ракурса – сбоку и немного снизу – казалась такой же уныло вытянутой, как и на записи с камеры наблюдения.
И назвать ее «хорошей девочкой» язык не поворачивался.
Главным в ее внешности был нос. Не сказать, чтобы уж сильно большой или уродливый. Не «шнобель», не «рубильник», даже «выдающимся» не назовешь. Не чрезмерно длинный, прямой, тонкий – нос как нос, в общем. Но он – царил. А прочие детали были к нему дополнениями. Рифмой. Как в рафаэлевской мадонне круглая рамка картины повторяет наклон головы и плеча молодой матери, так вытянутый, с заостренным узким подбородком овал лидиного лица точно рифмовался с царящим посреди него носом. И волосы надо лбом росли не гладкой линией, а вдовьим мысом – направленным вниз треугольничком. Даже глаза и брови, хоть и располагались, как положено, «поперек» линии носа, казались его повторением.
Наверное, если бы Лида улыбнулась, все изменилось бы. Но ей было, конечно, не до улыбок.
– Не хочу, – брови сошлись, добавив к уныло глядящим вниз углам еще один. – Все вы только разговоры разговариваете, а что толку?
Арина растерянно поглядела на своего спутника, но тот только повел плечом. Придется самой:
– Лида, мне очень жаль вас беспокоить, но ситуация критическая, важна каждая минута и любая помощь. Я понимаю, как вам трудно, но вчера был похищен еще один мальчик. И тоже никаких следов. Почти никаких. Как и в вашем случае. Вы простите, что приходится вас тревожить, но если сложить все «почти ничего» воедино, может быть, что-то и проявится. Пожалуйста! Я не стану вас долго мучить.
– Еще один? – глаза распахнулись, ладонь метнулась вверх, зажимая рот. – Вы думаете, это… маньяк?
– Мы не знаем. Помогите!
– Проходите. А тебя не зову.
Участковый, пожав плечами, хмыкнул, но спорить не стал.
В маленькой квартире ничто не напоминало о том, что здесь живет ребенок. Жил. Совсем недавно. А сейчас – ни единого «следа»: ни бутылочек каких-нибудь, ни игрушек, ни одежды, ни коляски Не удержавшись, Арина спросила:
– А где коляска?
– Зачем вам? – ощетинилась Лида. – Ее ваши уже сверху донизу опрыскали и обмазали, все без толку. Сейчас последний идиот про перчатки догадается.
– Да нет, мне не нужна коляска, просто… – Арина обвела крохотную прихожую демонстративно растерянным взглядом.
– Я все убрала, – буркнула хозяйка. – Сердце болит, когда вижу. И в глазах звездочки. У меня давление пониженное, – зачем-то объяснила она.
Кухня была тоже маленькая, очень веселая и одновременно очень нежная Занавесочки с безбрежной морской далью, светильники в виде колокольчиков,
