Ознакомительная версия.
— Не встану! — огрызается Марика. — Так и буду тут сидеть, пока ты мне не скажешь, как зовут Торнберга. Меркурий, да?
— Я! Не! Знаю! Никакого! Торнберга! — выкрикивает Алекс, но даже на повышенных тонах голос его не звучит правдоподобнее.
— Врешь, — морщась от его крика, спокойно говорит Марика. — Когда я упомянула о Торнберге, ты не спросил, кто это такой. Ты спросил, откуда я его знаю. Ты просто не можешь его не знать, если его знает Ники. Причем, насколько я поняла, довольно хорошо знает, если уж Торнберг был осведомлен о том, что Ники посылает мне эту несчастную шляпку с черными лентами, которые растаяли в твоих карманах. Прошу тебя, отдай мне блокнот, я не хочу, чтобы и он тоже исчез бесследно. И карандаш отдай, слышишь?
Алекс досадливо отмахивается:
— Никуда твой блокнот не денется, Марика. Лучше расскажи, что там за история со шляпкой.
Девушка устало вздыхает и с явной неохотой описывает случившееся, закончив рассказ сценой эффектного появления в ее квартире услужливого почтальона с огромной картонкой.
Когда она умолкает, Алекс какое-то мгновение стоит неподвижно, глядя в землю, потом произносит:
— Это катастрофа…
Голос его звучит тихо и невыразительно, однако Марика в ужасе смотрит на кузена — за несколько минут ее рассказа Алекс буквально спал с лица!
— Что случилось? — Она наконец-то поднимается и подходит к нему. Осторожно трогает за рукав френча: — Алекс, что случилось?
Он внезапно обнимает кузину и утыкается лицом в ее волосы. Бормочет невнятно:
— Марика, милая… Машуня… Ближе тебя у меня никого нет на свете, только Ники. Но он далеко, и я не могу с ним связаться. Эх, какая жалость, что заболел Пауль! Заболел Пауль, и все пошло кувырком. Ничего не могу тебе сказать, потому что не имею права, это не только мои секреты, на них завязаны жизни многих людей. Но, Марика, на тебя сейчас вся наша надежда. Слава Богу, что ты рассказала мне про Торнберга! Эта шляпка… Ты не дурочка, ты уже поняла, что вся история со шляпкой была затеяна лишь для того, чтобы пресловутые ленты попали ко мне. Это строго секретная операция — то есть она должна была быть таковой, — и я не понимаю, каким образом в нее замешан Торнберг. Да, я его знаю, хотя лично с ним и не знаком. О нем я слышал самые разные вещи — в том числе и от отца. Когда-то он спас отцу жизнь — давно, в восемнадцатом году в Петрограде. Кстати, его зовут не Меркурий, так что успокойся, — добавляет Алекс как бы в скобках и продолжает: — С тех пор прошло много лет, много событий. Некоторые люди совершенно изменились… знаешь ведь, tempora mutantur, и все такое[16]… Если Торнберг — нам друг и обо всем узнал от Ники (хотя у меня не укладывается в голове, каким образом они встретились и, главное, почему Ники решился самовольно нарушить законы конспирации), то отчего, по какой причине Ники никого не предупредил, что посторонний человек посвящен в наши дела? Мы договорились, что он будет информировать нашу организа… — что он будет информировать меня о малейших — подчеркиваю: о малейших! — изменениях в плане. А то, что он открыл тайну постороннему человеку, да это уже не изменение, а глобальное событие. Это наводит на очень неприятные размышления.
— На какие, например? — запальчиво спрашивает Марика, вырываясь из объятий кузена.
Она приглаживает разлетевшиеся от его порывистого дыхания волосы, поправляет свою шляпку — напяливает ее как можно глубже. Ну, какое-то время сомбреро на голове продержится, но без лент — очень недолго. Интересно, а в Дрездене можно в какой-нибудь галантерейной лавчонке найти подходящие ленты, или здесь такие же безумные трудности со снабжением, как в Берлине? Наверняка… Ох, и намается Марика с этой шляпкой, которая, оказывается, была всего лишь предлогом для того, чтобы Алекс получил черные ленты! Интересно, что они собой представляют? Это взрывчатка, таинственные химикаты, фотопленка? От этих конспираторов, этих заговорщиков чего угодно можно ожидать! И то, что ей никогда не удастся разгадать тайну, раздражает Марику ничуть не меньше, чем гнусное, оскорбительное подозрение, которое угадывается и в словах, и в интонациях кузена.
— На какие размышления это тебя наводит? — повторяет она. — Ты хочешь сказать, Ники — предатель?
Девушка пытается спросить грозно, но ее голос дрожит.
— Дурочка ты, — тихо отвечает Алекс. — Вспыхиваешь, как порох. А я просто не хочу тебя пугать. Я боюсь, что Ники… что он вынужден был открыть тайну. Что его заставили это сделать!
Марика обмирает. Алекс имеет в виду… имеет в виду, что Ники арестован? Его пытали? И он под пытками выдал какую-то тайну Re?sistance?
— Черт, какой же я идиот! — В голосе Алекса слышится раскаяние. — Напугал тебя до смерти. Но ситуация в самом деле острая. Я бы очень хотел верить, что Торнберг — друг нам, хотя я, честно, не знаю, на чьей он стороне. Да, он работает в Министерстве пропаганды. И даже в Министерстве пропаганды много тайных антифашистов. В конце концов, древний арийский солнечный символ свастика теперь стал для всего мира знаком злодейства, а свастика Торнберга или саувастика…
— А это еще что? — не выдерживает Марика, вторично услышав странное слово.
— Это такой же «крючковатый крест», как германский, то есть — древний арийский, однако концы его повернуты против часовой стрелки, то есть против хода солнца. — Алекс рисует в блокноте нечто, похожее на паука:
— А все, что шло против солнечного пути, однозначно издревле считалось принадлежностью темных сил. Свастика — день и солнце, саувастика — ночь, тьма, черная магия, символ кровавой богини Кали… Но ладно, речь сейчас о другом. Пока я не знаю достоверно о взглядах Торнберга — я вынужден ему не доверять.
— Кстати, да ведь он, вполне возможно, погиб! — вспоминает Марика. — Какой-то человек видел, как его завалило упавшей стеной. Правда, Хорстер ему не поверил, но я сбежала, так и не узнав, что с профессором. Впрочем, наверное, это можно уточнить.
— Не можно, а нужно, — говорит Алекс. — Судьбы слишком многих людей зависят от точной информации о нем. И о том, что сейчас происходит с Ники… О Торнберге я попытаюсь хоть что-нибудь прояснить по моим каналам, ну а о Ники… О Ники должна будешь разузнать ты, моя дорогая девочка.
— По твоим каналам? — не верит ушам Марика.
— Ну да, у меня есть связь с Берлином через верных людей, но тебе лучше не знать подробностей, — говорит Алекс. — Так что даже не спрашивай ни о чем.
— Ладно, не буду, — пожимает плечами Марика. — Я не знаю, смогу ли заказать телефонный разговор с Ники из министерства, но постараюсь. Вопрос только в том, как и что у него спросить, чтобы никто ничего не понял. Я же не смогу остаться у аппарата одна, придется соединяться через наших телефонисток — все-таки я же буду звонить в Париж! А с Центрального телеграфа позвонить мне просто не позволят, на разговоры с другими странами нужно особое разрешение, мне его не достать, разве что через Трота, но я никого не хочу в это посвящать…
— Никого и не нужно, Бог с тобой! К тому же телефонный разговор ничего не даст, — качает головой Алекс. — Мы же не знаем, вдруг Ники… если с ним случилось самое плохое… вдруг он у себя в квартире не один. Вдруг у него там засада и он будет говорить под дулом пистолета…
У Марики от ужаса тошнота подкатывает к горлу. Кажется, она в жизни не испытывала такого страха. Даже под бомбежкой, когда Хорстер повалил ее и прикрыл своим телом…
Хорстер! Во всем виноват Хорстер! Если бы этот отвратительный Рудгер Вольфганг не сунулся спасать Марику, она, очень может быть, не попала бы в бомбоубежище на станции метро, не встретилась бы с профессором, не наслушалась его вроде бы безобидных пророчеств, не заполучила бы зловещую шифровку, которая ее так интересовала, а теперь кажется пустяком, детским лепетом по сравнению с беспокойством о судьбе Ники…
Хорстер! Если бы не он…
Если бы не он, Марику, очень может быть, убило бы там, на улице. Вот так-то! Конечно, тогда она в метро точно не попала бы и вообще была бы избавлена от очень многих неприятностей в своей жизни. А также и от самой жизни. Так что Хорстера проклинать не стоит. И вообще, с чего это вдруг Марика снова начала думать о нем? У нее есть заботы поважнее! Ники, Ники, неужели с ним что-то случилось? Как это узнать?
— Что же делать, Алекс? — спрашивает она, чувствуя, что горло перехватывает от волнения.
— Тебе придется поехать в Париж, — говорит он так буднично, словно предлагает Марике добраться автобусом до Дрездена и вернуться обратно.
— Как это… Ты что? Поехать в Париж?! Да кто меня отпустит?!
— Поговори со своим фон Тротом, — предлагает Алекс. — Судя по тому, что я о нем слышал, он… он порядочный человек. Он тебя отпустит. Только нужно выдумать подходящий предлог. Например, ты хочешь навестить маму и сестру в Вене, они, мол, там болеют… Ну, что-нибудь такое придумай… А ехать, скажи, ты собираешься через Париж, чтобы заодно повидаться с братом. Убеди Трота, что это необходимо, но — ни слова о твоем беспокойстве за Ники. Постарайся выпросить у него разрешение на поездку, а я постараюсь помочь тебе отсюда.
Ознакомительная версия.
