Ознакомительная версия.
«Жаль, что он умер, — вздохнул про себя Ахъядов, — вот бы сейчас порадовался. Не взять нас федералам никогда. В ущельях запремся, а в тылу все равно взрывать их будем. Никуда не денутся — отступят».
Но именно в эту ночь все и случилось. То ли его сведения о том, что русские стояли далеко, были неверными, то ли высадился какой-то десант, но в эту ночь была проведена зачистка.
Ахъядов попал в плен. По поводу своей судьбы он не строил никаких иллюзий. Он — полевой командир, его наверняка опознают и скорее всего убьют. Нет, не сразу, конечно же, по их дурацким законам. Если бы судил он по суду шариата, то убил бы сразу.
Все решилось довольно быстро, но совсем не так, как того ожидал Ахъядов. В тот день, когда его перевезли в Грозный, к нему пришел один полковник. Азамат знал его заочно — он часто перехватывал по рации его переговоры с подчиненными.
Предложение полковника удивило даже видавшего виды Азамата. Он практически сразу же согласился, и буквально через два дня его обменяли аж на восемь русских пленных. Весть об этом всколыхнула всю группировку российских войск. Полковнику Сальникову пели хвалебные оды. Все восхищались его благородством и преданностью делу.
«Вот, о себе и не думал совсем, — говорили старые вояки. — Мог бы и звездочку получить лишнюю, так нет, позаботился о ребятах! Вот это настоящий офицер! А говорят, что наша армия сплошь коррумпирована!»
Родственники освобожденных ребят уже не надеялись увидеть их живыми, и матери пытались встретиться с полковником лично, чтобы выразить ему свою благодарность. Сальников принимал все снисходительно, слегка смущаясь. В общем, план удался как нельзя лучше.
С одной стороны, Сальников повысил себя в глазах начальства, а с другой — он удачно начал реализовывать давно созревший в его голове план. Торговля живым товаром становилась одним из самых прибыльных дел. Тех, кто мог заплатить выкуп, он научился вычислять безошибочно. Единственным условием, которое он поставил Ахъядову, — это приличное обращение с «его товаром». Тот обещал не бить и сносно их кормить.
Так и началось сотрудничество полевого чеченского командира и полковника Российской армии. В последнее время Ахъядов все больше был недоволен Сальниковым. Все чаще случались так называемые проколы — брали совсем не тех людей, то есть тех, чьи родственники не могли заплатить требуемые суммы. Все больше раздражался Ахъядов, и его раздражение переносилось на пленных — гуманность по отношению к ним теперь не соблюдалась.
К тому же успехи федеральных войск не прибавляли Ахъядову оптимизма. И он, курнув марихуаны, испытывал какое-то садистское удовольствие, видя, как ломается человеческая сущность в этих русских. В такие моменты он всегда почему-то вспоминал отца. Он испытывал чувство, близкое к оргазму, когда отрезал фаланги пальцев для того, чтобы послать их родным пленных. Ему нравилось, как из людей эти «солдаты» превращались в скулящих собак.
И вот сейчас — очередной прокол Сальникова: за последнего пленного платить скорее всего не будут. Что с ним делать, Азамат пока не решил.
Он сам лично спустился в подвал. Было сыро и холодно. Ахъядов зябко поежился. Везде была грязь, по стенам стекали струйки воды. Пахло нечистотами.
Он открыл дверь и зашел внутрь. Пленник сидел прямо на земляном полу, бессмысленно уставившись в стенку. При звуке открываемой двери он поднял голову и посмотрел на вошедшего. Пленник еще не превратился в собаку, но был близок к этому.
Ахъядов достал пистолет и хотел уже заняться своим излюбленным делом — простреливать его пальцы. Однако вместо привычного чувства злорадства пришло ощущение отвращения. Азамат сплюнул и, грязно выругавшись, вышел из «клетки» и поднялся к себе.
«Черт! Что такое! — думал он. — Надо все-таки сказать этому завравшемуся полковнику, что я о нем думаю. Пусть знает свое место, собака!»
Азамат неожиданно почувствовал к полковнику Сальникову чувство ненависти и отвращения. С кем он имеет дело — с предателем и циничным барыгой! Нет, они все недорезанные собаки! Всю жизнь они не давали спокойно жить, пришли и теперь!
Да, похоже, это точно священная война! Сотрудничество с Сальниковым — только ступенька в этой борьбе с неверными. Придет день, и он сдаст полковника со всеми потрохами. Он покажет, какие командиры у этих русских. Для них нет ничего святого! У них нет веры!
Азамат был в гневе. В такие минуты он мог убить собственного отца, если бы тот был жив. Он быстро, привычным движением вынул из тумбочки шприц. Затем дрожащей рукой достал пакетик драгоценного порошка и, разведя его жидкостью, умело воткнул иглу в вену. Теперь оставалось только ждать…
Волна блаженства накатила внезапно и, захлестнув, унесла в грезы…
Через некоторое время Ахъядов встал и, достав радиотелефон, набрал номер полковника.
Сальников оправдывался, говоря, что не все в его власти, что он еще будет давить по своим каналам, что родственники заплатят, и так далее…
Выслушав бессвязные оправдания Сальникова, Ахъядов удовлетворенно улыбнулся. И этот будет ползать перед ним на коленях. Голова под действием наркотика соображала слишком вяло, и Азамат сделал самое простое, что мог: он пошел спать, хотя на улице и был самый разгар дня.
Из дневника Олега Николаева Май 2000 г
Батальон Родионова перебрасывают в другое место. Я еду с ними. Это последнее наше с Колькой передвижение по Чечне перед его свадьбой. Он постоянно парит где-то в небесах, и с ним стало очень тяжело разговаривать.
Перед отправкой в путь ко мне пришел Сергей. Он был очень взволнован и слегка растерян. Рассказал мне такое, что волосы на голове зашевелились. Сказал, что у него скоро будут все доказательства тех дел, которые здесь происходят. Назвал и того, кто над всем стоит. Примерно что-то подобное я и предполагал услышать, но все равно как-то стало очень грустно. Сергей теперь уже сам просит меня ему помочь все раскрыть до конца.
— Знаешь, мне терять в жизни уже нечего, — сказал он мне, — все, что можно, я уже потерял. А вот ты подумай. Надо ли тебе влезать во все это дерьмо?
— Майор, я уже столько раз был в дерьме, что еще один случай ничего не решит. Профессия у меня такая. Менять что-то уже поздно, — ответил я.
— По-моему, полковник меня подозревает, — сказал он мне, прощаясь. — А может быть, и тебя. Так что будь осторожней и побыстрее сваливай отсюда.
— Это последняя моя вылазка.
— Ну, вот и хорошо.
Утром мы отправились в путь. Уже на самом подходе к конечному пункту машина, на которой мы ехали, сломалась. Нас оставляют и дают небольшую охрану. Поломка, вероятно, серьезная, так как мы чинимся уже полдня. Немного начинаю нервничать, потому что скоро начнет уже темнеть, а здесь в темноте всегда чувствуешь себя не очень приятно.
Наконец все сделано, и мы трогаемся дальше…
В Аргунском ущелье наш небольшой отряд был обстрелян. Я еле успел выскочить из машины и пытался вытащить Кольку. Он невероятно тяжелый. В его голове темнеет маленькая дырочка. Ему укрытие уже не требуется…
Хочется плакать, но слез нет. Я разучился плакать. Просто сел рядом и обхватил голову руками. Подобной боли я еще в своей жизни не испытывал. Колька был мне больше чем друг…
В том, что Сальников всерьез намерен заплатить полсотни тысяч баксов, сомневались все: и Лариса, и Родионов, и Нилов. Никто из них не считал Сальникова дураком. Они были уверены в том, что полковник постарается убрать Родионова руками своего подручного. Того, кто, по всей видимости, убил Николаева, того, кто покушался на Ларису и сбил на угнанной машине Кудряшову.
С самого утра Лариса была уже у Нилова. Тот все время куда-то звонил, с кем-то ругался, о чем-то договаривался. Лариса сидела тихонечко и ни во что не вмешивалась. Все, что могла, она уже сделала.
Наконец все было готово, и Нилов, как гончая перед охотой, вкочил с места.
— По коням, — отрывисто сказал он.
Родионов выглядел спокойным и сосредоточенным.
— Все будет хорошо, — шепнула Лариса, когда они спускались.
— Я знаю, — тихо ответил майор.
Они сели в машину Нилова, но кварталов за пять до означенного места Родионов вышел и неторопливой походкой гуляющего человека направился в сторону Пушкинской площади. Машина рванула вперед и вскоре припарковалась недалеко от памятника великому поэту. Скверик просматривался как на ладони. Лариса тем не менее начала нервничать.
— Слушай, а ваши уже прибыли? — вглядываясь в пространство перед памятником, спросила Лариса.
— Прибыли, — ухмыльнулся Нилов, — не волнуйся.
Было жарко. Сквер был почти пуст, если не считать какой-то парочки, целовавшейся взасос, да троих алкоголиков, только что откупоривших свой бутыль и с вожделением следящих за точностью разлива. И тем и другим плевать было на духоту и марево, поднимающееся от асфальта. В самом конце сквера какая-то мамаша пыталась успокоить орущего малыша, но тот, видно, совсем одурев от жары, орал как резаный.
Ознакомительная версия.
