— Здравствуйте, я Таня Иванова. Подруга вашей жены и, кроме того, частный детектив.
— Не говорите мне о жене. Что вы хотите?
— Мне нужен список ваших гостей с адресами.
— Зачем?
— Вам-то какое дело? Вы, как я понимаю, на Юлю уже рукой махнули и спасать ее от тюрьмы не собираетесь, а я буду. Она ведь не убивала. Может, она и не блистает умом и сообразительностью, но человеком всегда была хорошим, надежным, добрым. В общем, не то что некоторые…
— Вы правда думаете, что не она убила? — Он, кажется, удивился.
— Я уверена в этом.
— Но ведь она была проституткой!
— По-вашему, все проститутки убийцы? Это более чем странное умозаключение. А сами-то вы всегда были примерным? — сказала я.
— Ну, не до такой степени.
— А где грань, которая разделяет все по степеням? Можно быть хорошим на первый взгляд человеком, но сделать столько подлостей, что уж лучше быть плохим. Не скрываться под личиною.
— Вы защищаете ее, потому что она ваша подруга, — сказал Александр резко. — И вам все равно, что с ней было. Почему же вы ее не остановили, не помогли ей тогда? В тот момент, когда она встала не на тот путь?
— Я об этом не знала.
— Я тоже не знал, на ком женюсь.
— Быть проституткой гораздо честнее, чем быть просто шлюхой. Многие женщины ведут себя именно так, только не говорят об этом вслух. И никто их не критикует. Все вроде нормально, — заявила я, хоть и не до конца уверенная в своей правоте. Но надо же было что-то сказать.
— Но простить такое трудно.
— Это только так кажется, — продолжила я свои рассуждения уже не так сурово. — Наоборот, по-моему, довольно просто. Особенно, если любишь человека. По — настоящему любишь. А вы представьте, что может с Юлькой случиться, если вы сейчас отвернетесь от нее. Вы можете толкнуть ее на шаг, который будет гораздо страшнее того, первого, неверного шага. И большая доля ответственности за этот шаг ляжет на вас.
— У каждого своя голова.
— Это понятно. Но ей сейчас очень тяжело. Даже если вы не собираетесь связывать с ней судьбу, не отворачивайтесь от нее как от человека, попавшего в беду. Я думаю, она может остаться хотя бы другом. Разве не так?
— Не знаю…
Саша принес мне список с адресами и телефонами.
— Как она себя чувствует? — спросил он.
— Плохо. Она уже достаточно наказана. Ей пришлось рассказать о себе правду. А на такое не всякий способен, и сам этот факт достоен уважения. То, что о ее прошлом узнали вы, — тоже наказание для нее. А теперь она вообще в таких условиях, что и врагу не пожелаешь. Хотя я, наверное, погорячилась. Врагу как раз пожелаешь. Но не ей!
— Думаете, я не понимаю! — закричал вдруг Александр. — Но ничего поделать с собой не могу. Она не такая, какую я любил.
— Вы так думаете? — упрямо спросила я. — А мне кажется, она стала такой, какой вы ее полюбили, именно потому, что ей пришлось так туго, и именно потому, что она нашла в себе силы отказаться от прошлого.
Я попрощалась, развернулась и ушла.
И снова поехала к Папазяну. Дала ему одну фотографию Николая и попросила, чтобы он помог. Пусть кто-нибудь из его коллег побывает у гостей со свадьбы и спросит, не видели ли они этого мужчину на торжестве. Если таковые найдутся, они могут потом стать свидетелями.
— Ты думаешь, это он убил? — спросил меня Гарик.
— Да. Я так думаю.
— Ну ладно. Сделаем.
— Хорошо. Я сегодня буду еще в Тарасове, но вечером поеду снова в Воленск. Если мне понадобится помощь, звонить тебе или обращаться к тамошним ментам?
— Мне позвони обязательно. И туда можешь обратиться, если будет очень срочно надо. Я сам позвоню и предупрежу, чтобы тебе не отказали, — сказал Папазян.
— Очень мило с твоей стороны, — поблагодарила я.
Теперь надо было сходить в кафе, где проходила свадьба, и опросить персонал. Официанты тоже могли видеть Николая.
Мне повезло. Сегодня работали практически все те люди, что и в тот день. Я всем показывала фотографию и просила вспомнить, не видели ли они изображенного на ней мужчину на Юлькиной свадьбе.
Один официант сказал, будто его видел, но на чьей свадьбе, точно не помнит. А женщина-официантка точно указала на Николая и уверила меня, что он был именно на той свадьбе, на которой произошло убийство. Она его видела и заметила, как он странно себя вел. Официантка даже милиции о своих наблюдениях сообщила, но не смогла толком того мужчину описать, поэтому они ничего и не узнали. Теперь, взглянув на фото, она обрадовалась, что мы продвинулись в расследовании. Разговорчивая попалась дамочка.
Ну что? Свидетели есть. Николая никто не приглашал, поэтому на самом деле странно, что он делал в чужом городе на свадьбе незнакомых ему людей. Пусть попытается ответить. И Викторию к ответу призовем. Пусть расскажет о том, как он хотел помочь ей убить мужа. Круг все сужается. Теперь осталось подловить заказчика, и порядок.
Вечером, возвращаясь домой, я поймала себя на мыслях, что сейчас рыжий Горошек готовит дома ужин. Только потом сообразила — я в Тарасове, и здесь дом мой, а не его. Мне даже грустно стало, что совершенно не с кем будет поговорить.
Приняв в родной квартире ванну и закутавшись в теплый махровый халат, я залезла на свое любимое кресло с чашкой кофе и сигаретой, продолжая строить планы дальнейшего расследования.
Да, завтра же поставлю прослушку в машины Никанорова и Николая и запишу все их разговоры. Не может быть такого, чтобы они и словом не обмолвились о произошедшем. А если не обмолвятся, я заставлю их сделать это.
Тишину в квартире и плавное течение моих сыщицких мыслей нарушил звонок телефона. Это был Максим.
— Ну, как дела, Иванова? — спросил он.
— Привет. — Я очень обрадовалась его звонку. — У меня все хорошо. Ночью буду у тебя.
— Ну вот. Не даешь мне спокойно пожить.
— А что, ты уже успел кого-то в гости пригласить? — спросила я удивленно.
— Успеть не успел, но собирался. Я же не такой стойкий оловянный солдатик, как некоторые.
— Ты с чем меня сравниваешь? — Я сделала вид, что обиделась. — С оловом!
— Нет, со стойкостью, — оправдался Горошек.
— Но, да будет тебе известно, олово в огне плавится.
— Такой огонь еще поискать надо.
— Верно.
— Ну что? Ждать тебя или нет? — решил прояснить ситуацию Горошек.
— Если тебе надо, я могу и завтра приехать. А если ты не против, то сегодня часов в двенадцать-час я прибуду.
— Прибывай. Только не раньше двенадцати. Договорились?
— Ты только за этим, поди, и звонил?
— Пока, — ответил Максим, не вдаваясь в объяснения.
Больше никто мне не звонил. В девять часов вечера я вышла из дома, села в машину и покатила в Воленск, который стал мне за эти дни чуть ли не родным.
В двенадцать, как и обещала Горошку, я была у него. Он не спал, в квартире было чисто, только пахло дорогими французскими духами. Ясное дело, он времени даром не терял.
— Спать хочу, умираю, — с порога сообщила я.
По лицу Максима было видно, что он очень хотел бы со мной поговорить. И, наверное, Горошек настоял бы на ночной беседе, если бы я не успела предупредить его, что могу умереть, если немедленно не отбуду ко сну.
— Во сколько тебя завтра будить? — довольно веселым голосом спросил он. Значит, выпивали тут без меня со своей гостьей.
— Часа в четыре.
— Во сколько? — Горошек решил, что ослышался, но я повторила. — Почему так рано?
— Работка есть не для людских глаз.
Я надеялась на то, что с утра пораньше смогу без помех поставить «жучки» на нужные мне машины. Только бы они стояли возле домов, а не где-нибудь в гараже.
Пожелав Максиму спокойной ночи, я ушла спать, а у него еще долго работал телевизор.
Раздевшись и забравшись в постель, я лежала и мечтала о том, что завтра, возможно, все кончится. Ну, если не завтра, то послезавтра обязательно. И так столько возилась с этим делом. Сейчас надо собрать неопровержимые доказательства, и тогда можно будет ловить наших преступников.
Но кроме этого, я думала еще о том, как интересно все случается в жизни. Я лет сто не видела Максима Горохова. И вот получилось так, что мне понадобилось приехать в его город по делам. Оказалось, время не испортило нашу дружбу. Наоборот, отношения стали еще более доверительными. Хотя возможно, что доверительность как-то связана с моей работой. Потому как без доверия здесь никуда. В принципе именно поэтому я и работаю в одиночку — трудно найти человека, доверие к которому не будет иметь границ.
Вот сейчас я что-то Максиму рассказываю, но и многое скрываю. А он не требует от меня объяснений. Знает: если мне надо, значит, надо. И не думает, что я могу сделать что-то плохое. А ведь в принципе я могу. Но плохое — не всегда именно плохое. Для кого-то — да, плохое, а для другого то же самое может оказаться очень даже хорошим.
