Билеты заранее были оформлены на его имя.
«Все предусмотрела эта Охотникова», — думал Науменко.
Сам Петр Лаврентьевич, как только вышел из здания и немного прогулялся по улице, завернул за угол и быстро юркнул в машину, где его ждали Аслан и Лысый.
Их вид пугал Науменко, но спецслужб он боялся больше. Тем более что эти двое отвечали за его безопасность своими собственными головами. Некоторая обреченность все же предательски проскользнула во взгляде Петра Лаврентьевича, но он старался гнать от себя подальше эти мысли. Приказал им убраться прочь.
В самолет вместо него сел другой человек. «Где они только нашли еще одного такого же, как я, со столь же внушительной комплекцией, — удивлялся Науменко и сам себя пытался успокаивать. — Этот трюк может и сработать. Пока там будут разбираться, пока суд да дело, меня успеют спрятать понадежнее».
Поселились они в трехкомнатных апартаментах малосемейного дома. С такими длинными бесконечными коридорами, по обе стороны которых были раскиданы похожие на гостиничные номера квартиры.
С охраной он почти не разговаривал, да и она относилась к нему с неприязнью. Все время бойцы обитали на кухне, смотрели телевизор, не отходя от холодильника, цистернами пили пиво. И постоянно о чем-то спорили, так как всегда были в состоянии легкого алкогольного опьянения.
Однажды Лысый похвастался перед этим чеченцем с орлиным носом своей боевой укомплектованностью. Признаться честно, вооружены телохранители были до зубов.
Он распахнул легкую куртку, а под ней на бронежилете висели четыре гранаты «Ф-1».
Они болтались как новогодние игрушки на украшенной елке.
Науменко оставалось лишь закрыться в своей комнате.
Он выходил оттуда только в уборную и ванную комнату, ну еще иной раз смотрел последние новости в зале. Потом молча вставал и уходил к себе, не замечая злых шуток и колкостей в свой адрес.
Он ждал — чего, сам, разумеется, не понимал, часами лежа на кровати.
Иногда брал книжку, но почти сразу же закрывал и откладывал в сторону — голова была забита совсем другим.
Так прошел день, другой, и как-то под вечер, когда они сидели в зале втроем и играли в карты — странный случай, просто удача, что им удалось расшевелить Науменко, — раздался звонок в дверь.
Игроки не придали этому особого значения, кроме Петра Лаврентьевича, который не на шутку испугался. Бешено заколотилось сердце.
В разгар захватывающей игры, в пылу битвы, Аслан вскочил в бешенстве и побежал открывать, заранее разъяренный на того, кто оторвал его столь беспардонно от любимого занятия.
— Не нужно слишком спешить, — предостерег Науменко.
Орлиный нос лишь махнул рукой, считая, что слушать какого-то педофила ему не пристало. Подлетев к двери, спросил: «Кто?» Ответом была сдавленная глушителем очередь из автомата. В двери зазияли огромные отверстия, так же, как и в теле гиганта, которого просто отбросило назад.
Потом разлетелся замок, и дверь распахнули ударом ноги. Науменко успел спрятаться в шкаф и сам не понимал, как смог там уместиться. Наверное, от страха сразу похудел килограммов на двадцать.
Навстречу непрошеному гостю вышел второй телохранитель, опять раздались хлопки. Одна из пуль, а может, сразу несколько, попали в гранату, которая сдетонировала. Раздался оглушительный взрыв. Лысого разорвало на мелкие кусочки. Дверные косяки и всю мебель разнесло в щепки. Посыпалась штукатурка.
Чудом уцелевший Науменко выбрался из-под груды стенок и створок развалившегося шкафа. Вокруг все было забрызгано кровью и ошметками плоти. Науменко чуть не стошнило, но он, призвав на помощь всю свою волю, справился с приступом рвоты.
Выбежал в коридор и помчался сломя голову. Все так же проворно и быстро, не замечая своего веса. Тяжело дыша и постоянно оборачиваясь, добрался живым до лестницы. Спустился вниз на два этажа, но тут остановился как вкопанный. Перед ним, внизу на площадке, стоял человек в черной маске.
— Кто вы?! Убирайтесь! Я ведь ничего им не сказал, — кричал Науменко, а затем умоляюще произнес: — За что?
В ужасе стал пятиться назад, хватаясь за перила, чтобы ненароком не споткнуться. Вдруг он уперся в какую-то преграду — это была человеческая фигура.
Ему на шею накинули удавку. Толстяк хотел схватиться за нее руками, чтобы ослабить давление, но было поздно — леска погрузилась в плоть, как нож в теплое масло. Науменко издал гортанный звук, больше похожий на рычание, и захлебнулся собственной кровью.
Он уже повалился на ступеньки, а убийца все еще не отпускал его. Казалось, он старается сдавить ему горло до такой степени, чтобы отрезать голову, а затем забрать ее с собой, как сувенир на память.
Наемник так и сделал. Раскинув руки, на холодном бетоне осталось лежать обезглавленное тело…
* * *
Смотря по тому, как множились в ней звуки, отражаясь от стен эхом, комната могла показаться пустой, хотя это было совсем не так. В ней стояли, каждый на своем месте, диван, два кресла, сервант, стол на массивных резных ножках, покрытый бархатной скатертью. Все выдержано в старом стиле — сплошной антиквариат. Таким же был и телефон — большая коробка с дисковым набирателем номера и огромная рогатина, на которой покоилась трубка. Закрученный толстый провод соединял ее с эбеново-черным корпусом.
Втянув голову в плечи, на своем кресле-каталке сидел Османов-старший. Казалось, он тоже обезглавлен, как и увиденный нами ранее Науменко.
Жуткая картина, зрелище не для слабонервных, скажу сразу.
Когда мы подъехали к малосемейке, там уже работала оперативная группа. Попытались пройти в квартиру, но за ограждение нас не пустил милиционер. Его безразличное ко всему происходящему лицо лишь иногда скособочивал нервный тик. Губы почти не шевелились, как у чревовещателя, повторяя хорошо заученные фразы:
«Туда нельзя, не положено. Туда нельзя, не положено. Туда…».
Тело Науменко еще лежало на полу. Фотограф крутился вокруг него, запечатлевая в разных ракурсах. Вспышка то и дело озаряла мрачный лестничный пролет. Почему я догадалась, что это именно наш толстяк? Да потому, что такими габаритами не обладали ни один мой знакомый, ни знакомые Сергея.
Хотя кто теперь его узнает — головы ведь нет. А личное дело, в котором записаны какие-нибудь особые приметы, уничтожить не составит труда, как сказал нам Пестов. Всего лишь одно мгновение — нажал соответствующую клавишу компьютера — и нет человека. Все стало намного легче в наши дни, господа.
Нам стало ясно, что назад ничего уже не вернуть и Науменко не воскресить, а лишний раз светиться перед публикой нам с Барановым тоже не резон.
Поэтому мы отправились прямо к старику, правда, с печальными известиями. Но он уже знал о случившемся несчастье, и мы застигли его в той самой позе опечаленного и сразу постаревшего лет на десять горца.
Его можно понять — он потерял двух своих лучших боевиков.
— Что загрустил, старик? — пытался приободрить его Сергей. — Согласен, я не золотая рыбка, но на мою поддержку можешь рассчитывать.
— Тебе самому поддержка нужна, больше остальных! — ответствовал Османов. — У меня же сейчас только одна головная боль — как бы чего не случилось с Юркой. (Это тот мальчишка, стрелок из кафе.)
— Где он находится в данный момент? — как при официальном допросе поинтересовалась я. Правда, при допросе не интересуются, а «ломают».
Старик поднял глаза и удивленно посмотрел на меня: мол, а чем ты, женщина, помочь можешь? Ему не хотелось отвечать, но он переборол себя — уже какой-то сдвиг в сторону взаимопонимания, небольшой, но все же поворот:
— Где ему еще быть — в казино развлекается, потом по бабам поедут. Друзей-то, при его деньгах, полно. — Старик шмыгнул носом и с досадой добавил: — Ну вот еще, не хватало простыть. Возьму и не буду давать ему на карманные расходы, тогда поглядим, как он запоет. Никаких авторитетов не признает нынешняя молодежь. Одно радует — таких, как он, много.
«Османов-старший, должно быть, неплохой спонсор, раз мальчонка из казино не вылезает», — подумала я, но вслух сказать этого не могла, а только спросила:
— Как же он так запросто разгуливает по улицам? Его ведь уже наверняка объявили в розыск?!
— А ты это вдолби ему в голову сама — памятник тебе поставлю! — огрызнулся старик.
Ему надоело со мной любезничать, и он обратился к Сергею с просьбой, я бы даже сказала, с мольбой:
— Сережа, съезди забери этого оболтуса, а то ведь он когда-нибудь нарвется на неприятности. Любой милицейский пикет схавает его с потрохами.
Баранов подумал и согласился. Османов обрадовался и стал взахлеб объяснять нам, как найти его драгоценного внучатого племянника.
Чего он так о нем печется, ведь и родственничек-то так — седьмая вода на киселе. Больше, наверное, окружить заботой и вниманием некого. Внучка ведь умерла.
