– Но он же просто позвонил. Если бы приехал, я, конечно, послала бы его за разрешением. А так – человек спросил, я ответила.
– Поехали к Ганшину! – решительно объявил Щукин.
Как и по всей России, где словно бы по какой-то дурной традиции под суды отводились самые задрипанные, десятками лет не ремонтировавшиеся здания, норильский городской суд располагался в облезлом, старой постройки трехэтажном доме с обшарпанными коридорами, скрипучими половицами и с соединенными по несколько штук деревянными креслами у дверей, списанными, скорее всего, из какого-то кинотеатра. Лишь в клетушке-приемной и кабинете председателя были явно недавно поклеены светлые обои и побелены потолки.
Ганшину было под шестьдесят, он словно бы высох за долгие годы служения заполярной Фемиде, но взгляд под стеклами очков в тонкой золоченой оправе был живой, острый, а худое лицо выражало доброжелательность.
Щукин представил гостя судье так же, как ему самому представился Турецкий:
– Обозреватель газеты «Новая Россия».
И это соответствовало действительности: перед отъездом Турецкий получил в редакции командировку. Ответственный секретарь сначала охнул, прикинув, в какую копейку влетит это редакции, но Турецкий успокоил его – командировка нужна, чтобы без проволочек получить пропуск для въезда в пограничную зону, а билеты и суточные оплатит другая организация. Ответственный секретарь не стал расспрашивать, какая именно, а Турецкий не стал вдаваться в подробности.
– «Новая Россия»? – произнес Ганшин. – Выписываю. Дельная газета. Но что-то не помню там Турецкого.
– Мой псевдоним – Александров.
– Этого знаю. Читал. Вы юрист?
– Да.
– Чувствуется.
– Станислав Петрович, тут такое дело, – начал объяснять Щукин. – Во время следствия из наших архивов изъяли отчеты Никитина о его работе на Имангде. Помните это дело? Еще статья в «Заполярке» была – «Под маской борцов за правду»?
– Еще бы не помнить.
– Так вот, изъять изъяли, а назад не вернули.
– Не может такого быть. Сейчас проверим.
Он вызвал секретаршу и попросил принести из архива дело Миронова.
– Почему Миронова? – не понял Турецкий.
Ганшин объяснил:
– Там были объединены в одно производство три дела: Миронова, Никитина и еще одного, не помню фамилию. Шли по одной статье – семидесятой за антисоветскую агитацию и пропаганду. В то время ситуация в Норильске была очень сложная. Талнахские рудники начали давать сырье, заводы не были к нему готовы. Начался, как это водится, аврал, штурмовщина, а с ней, как всегда, черные субботы, аварии, производственный травматизм. Рабочие взбунтовались. До забастовок тогда, конечно, не доходило. Администрация начала увольнять крикунов. Те – в суд. На судей очень сильно давили – горком, все начальство. Суды отказывали в восстановлении на работе. Пошли кассационные жалобы. Тут и возникли такие, как Миронов. Подпольная адвокатура. Кодекс они знали. Стали писать жалобы другим. И приходилось восстанавливать людей на работе. Как выражались наши власть имущие, это «усугубляло обстановку». Поступила директива: посадить. Дело было состряпано в местном КГБ. Когда я ознакомился со следственными материалами, понял, что никакой антисоветской агитации и пропаганды там и близко нет. В лучшем случае – статья сто тридцатая, клевета: распространение заведомо ложных позорящих другое лицо измышлений. А еще верней – статья седьмая Гражданского кодекса – защита чести и достоинства.
– На основании чего готовилось дело? – спросил Турецкий.
– Обвинительный материал состоял из жалоб в ЦК, Брежневу. Миронов даже в ООН писал: варвары двадцатого века, истребители собственного народа. Никитин – тот был сдержанней: преступники.
– Преступники? Почему?
– Он считал, что деньги нужно вкладывать в Имангду, а не в строительство талнахских рудников. А туда шли десятки, если не сотни миллионов рублей. Тех, старых, полновесных. Он называл это преступлением.
– И чем все кончилось?
– Я предложил переквалифицировать это в дело частного обвинения. А для этого истцами в суде должны были выступать «оскорбленные». Главными: первый секретарь горкома партии и генеральный директор комбината. Они, естественно, отказались.
– Почему?
Ганшин усмехнулся.
– Кому же охота, чтобы их имена полоскали в открытом судебном процессе? А полоскать было за что. Если насчет Имангды – это еще был вопрос, но вот обстановка в цехах комбината никакого вопроса не вызывала. Все прекрасно знали, что там происходит.
– И дело было прекращено? – спросил Турецкий.
– Нет истцов – нет дела.
– Вы знали, чем это вам грозит?
– Мне объяснили.
– И все-таки пошли на это?
– Видите ли, Александр Борисович… Вы, наверное, знаете историю этого города?
– В общих чертах.
– Этого достаточно, чтобы понять меня. Мне как-то не улыбалось войти в новейшую историю Норильска в качестве прокурора, на совести которого будет первый политический процесс в одной из столиц бывшего ГУЛАГа.
– Но при других прокурорах такие процессы были?
– Ни одного.
– Точно, ни одного, – подтвердил Щукин.
– Сыграл роль созданный вами прецедент?
– Может быть… В какой-то мере… Не знаю.
Коротко постучав, вошла заведующая архивом – пожилая женщина с седыми волосами, в квадратных очках с сильными стеклами – положила перед Ганшиным папку с уголовным делом. Председатель суда раскрыл папку, бегло пролистал страницы. Брови его удивленно поднялись.
– А где же приложение? В описи сказано: «см. приложение двенадцатое». А здесь – одиннадцатое и сразу тринадцатое". Двенадцатого нет.
– Как нет? – поразилась архивистка. – Вчера было, я проверяла. Когда выдавала на просмотр…
– Кому?
– Приходил один человек. Из Москвы, ФСБ.
– Кто?
– Его фамилия Погодин.
– Из ФСБ или из Минцветмета? – спросил Турецкий.
– Из ФСБ. Я попросила показать документы. Он показал. Удостоверение. И там стояло: ФСБ, полковник Погодин. Алексей Сергеевич. Я записала в регистрационной книге.
– Почему вы дали дело без моего разрешения?
– Но, Станислав Петрович… Вы были заняты на процессе. И дело без грифа «секретно». В принципе любой гражданин вправе с ним ознакомиться. К тому же – из ФСБ…
– Он брал его с собой? – вновь вступил в разговор Турецкий.
– Нет, отдать я не могла. Читал в комнате при архиве, часа полтора сидел. Потом вернул, сказал спасибо и ушел. Я поставила папку на место.
– И не проверили, все ли документы в сохранности?
– Но… Нет, не проверила. Я и подумать не могла… Кому они нужны? Больше двадцати лет бумагам.
– Выходит, кое-кому нужны, – заметил Ганшин.
– Опишите этого человека, – попросил Турецкий.
– Ну, лет сорока пяти… довольно высокий, не толстый. В длинной черной кожаной куртке, в шляпе, хороший темно-синий костюм, галстук… Черные волосы. Небольшие черные усики.
– Седой?
– Нет.
– Загорелый?
– Пожалуй, нет. Немного смуглый…
– Он не сказал, где остановился?
– Сказал: в гостинице «Норильск».
– Вы специально спрашивали?
– Нет, само собой получилось, в разговоре…
Ганшин набрал номер.
– Гостиница? Посмотрите, остановился у вас приезжий из Москвы – Погодин Алексей Сергеевич? Я подожду… В каком? Так. Когда? Спасибо. – Он положил трубку. – Останавливался. Командировочное удостоверение выдано Министерством цветной металлургии. Улетел вчера вечерним рейсом.
– Что же делать, Станислав Петрович? – растерянно спросила заведующая архивом.
– Напишите подробную объяснительную.
Архивистка вышла.
Председатель суда обернулся к Турецкому:
– Что все это может значить?
– Вы у меня это спрашиваете? – удивился Турецкий.
– Тогда я по-другому поставлю вопрос: почему вас заинтересовало это дело?
Турецкий показал ему вырезку из «Экономического вестника». Ганшин прочитал и передал начальнику экспедиции. Щукин тоже прочитал и вернул Турецкому. Спросил:
– Кто этот анонимный иностранный инвестор?
Турецкий ответил:
– Никитин…
* * *«Полковник Погодин. Из ФСБ… Гарри К. Никитин. „Настоящий полковник“… И я тоже некоторым образом полковник… Не слишком ли много полковников?»
Щукин вызвался проводить Турецкого к бывшему начальнику норильской экспедиции Владимиру Семеновичу Смирнову, но Турецкий мягко отказался: он чувствовал, что со Смирновым лучше поговорить с глазу на глаз.
И не ошибся.
Едва Турецкий оказался в небольшой, увешанной, как и все дома в Норильске, аспарагусами и дельфиниумами прихожей и потянулся показать хозяину редакционное удостоверение, как тот остановил его движение вялой бледной руки:
– Не надо. Я знаю, кто вы. Мне звонил из Москвы Борух Соломонович Никольский. Мы с ним давние друзья. Но может быть, вы сейчас выступаете в роли журналиста, а не следователя?
