Финлей, предусмотрительно не надевший наушники, нервно крутанул в руках ключи. Вот черт.
Эллис убрал с лица жены мокрую от слез прядку и поцеловал ее в щеку.
— Какие картинки, детка?
Он выслушал сбивчивые, перебиваемые икотой описания фотографий, которые она посылала ему каждую неделю с момента его заключения, и почувствовал, как смущение переходит в холодную ярость.
Когда письмо Эйвери с шелестом скользнуло в дверную щель, Стивена не было поблизости.
Летти сказала, что заварит чай, и выбралась из теплой постели.
Проходя мимо приоткрытой детской, она взглянула на мальчишек. В серых предрассветных сумерках Дэйви являл собой сплетение рук и ног, Стивен спал вытянувшись, отвернувшись к стене, в пижаме с Человеком-пауком, которую Летти купила ему на прошлое Рождество. Пижама стала уже мала, штанины наполовину открывали голени, верх и низ не сходились, обнажая светлую полоску кожи и выступающие у основания спины позвонки. Простыня и одеяло сбились в ком у ног Дэйви.
В спокойное мальчишеское дыхание вплеталось только тиканье кухонных часов, и Летти почувствовала, как по телу прошел электрический заряд, похожий на тень любви.
Внизу у лестницы она подобрала почту, со вздохом отметив кучу свежих счетов.
Мать была на кухне — разливала по двум тарелкам с хлопьями остатки молока.
— Я тебя не слышала, — произнесла Летти вместо приветствия, вдруг расстроившись из-за того, что она уже не одна.
— Не могла заснуть, — ответила та.
Летти поставила чайник и просмотрела счета. И наткнулась на коричневый конверт, адресованный С.Л., проживающему по адресу: шоссе Барнстепль, 111, Шипкотт, Эксмур, Сомерсет. Очевидно, конверт предназначался Стивену.
Настроение продолжало ухудшаться. Летти взглянула на марку. Плимут. У нее не было знакомых в Плимуте. Ни у кого из их семьи не было знакомых в Плимуте.
Опять эта шлюшка.
— Ну, что там пришло?
— Только счета.
Дожидаясь, пока закипит вода, она вскрыла остальные конверты. Шум закипающего чайника милосердно поглотил мерное капание молока с материнской ложки в миску.
Летти положила коричневый конверт на край стола и уставилась на него, точно ожидая, что вот-вот у нее откроется дар читать нераспечатанные письма.
С.Л.
Стивен Лам.
Снова секреты и интриги.
Что-то, не предназначенное для ее глаз. Только для глаз Стивена.
Для Летти вообще не существовало такого понятия, как секрет. Если с тобой случилось что-то хорошее, это повод поделиться радостью со всеми и купить к чаю пирожные с кремом.
Она еще раз мрачно взглянула на конверт, засунула его в пачку счетов, залила кипятком чайные пакетики и подошла к холодильнику.
— А молока не осталось?
Мать зачерпнула ложку размякших хлопьев.
— Молочник вот-вот придет.
Летти хлопнула дверью холодильника, выплеснула чай вместе с пакетиками в раковину и со стуком поставила чашки на сушильную доску.
Мать пожала плечами:
— В эти хлопья прорва молока уходит.
Это было уж слишком.
Летти схватила коричневый конверт и оторвала край. Мать внимательно следила за ней.
— Это, получается, тоже счет?
Летти пробежала глазами страницу. Сверху ничего не значащий номер; даты нет. Все как в предыдущих письмах. И короткое послание:
Хорошие новости — для кого? Для нее, Летти? Это навряд ли. Для Стивена? Тоже маловероятно.
Если это опять от девчонки… Если девчонка беременна от Стивена… Господи, только полная дура может назвать это хорошей новостью!
Летти с трудом сдержала крик. Это нечестно, нечестно! И как раз сейчас, когда все только-только начало налаживаться. Ну почему у них вечно все наперекосяк?
Она готова была уже позвать Стивена, но обсуждать это с ним сонным, в детской пижамке, было выше ее сил.
Поразмыслив пару секунд, Летти включила конфорку и, не обращая внимания на бурчание матери, сожгла письмо.
Коробка с информацией, накопленной Эйвери, грозила вот-вот переполниться. За последние две недели он набил ее промахами персонала, хитрыми способами срезать путь, возможным нарушением правил и тонкостью стен. Выбор был даже слишком велик.
Вариант с ключами — или украденными у Финлея, или тайком отпечатанными на этом мерзком мыле — нравился Эйвери больше всего. В отпечаток можно залить шпатлевку для древесины, какой заливают трещины и прочие изъяны в старой мебели; в мастерской она наверняка найдется. Потом покрыть лаком для прочности — и можно выбраться из камеры, выбраться из блока, выбраться из… как далеко ему удастся зайти? Эйвери рассчитывал на два ключа: один для обеих дверей блока, второй — для одних из четырех ворот внутреннего забора. Двух ключей должно хватить. По отпечатку на каждую сторону куска. Эйвери потратил на тренировки много часов. Отпечатывал в мыле зубную щетку, добиваясь силы нажатия, необходимой для того, чтобы сделать качественную отливку, и время от времени поглядывая на отражение мальчишки в автомобильном зеркале — для поднятия духа. Большее он позволял себе редко, даже если ему удавалось сделать два превосходных отпечатка в течение пяти секунд. Время, которого когда-то было так много, стало скоротечным и драгоценным, и Эйвери как мог отвлекал себя от фотографии С.Л. Он знал, что если даст себе волю, то проведет в сладких грезах целые дни. Дни, которые надо потратить на то, чтобы выйти из тюрьмы и заменить грезы реальностью.
По ночам он не прекращал работу с оконными прутьями, всякий раз раскапывая своей многофункциональной зубной щеткой по дюйму металла. При том, что конца-края работе не было видно, Эйвери это не беспокоило. В тюрьме он взрастил в себе безупречное терпение и готов был продолжать работу лишь потому, что серая пыль на пальцах означала приближение к цели — столь желанной, что он наконец осознал основной принцип буддизма.
Эйвери предпринял еще пару осторожных попыток завязать беседу с другими заключенными. Одна принесла ему вполне определенное «Отвали, мудак», вторая — удар в область детородных органов (если быть точным, по ним непосредственно), в результате которого он рухнул на пол, корчась от боли, и потерял голос от страха и ненависти — до тех пор, пока в происходящее не вмешался Энди Ральф.
В результате он вернулся к Эллису — и обнаружил в его поведении значительную перемену. Спокойствие сменилось нервным подергиванием, открытость — задумчивостью и раздражительностью.
С Эллисом что-то произошло.
У Эйвери не было ни времени, ни желания дожидаться окончания этой фуги, и поэтому он прямо спросил Эллиса, что случилось. И тот ответил.
Хилли посылала свои фотографии, а он их не получал. И теперь Хилли думает, что он ее разлюбил. А раз Хилли думает, что он ее разлюбил, — разве Хилли будет ждать его возвращения? Не сегодня-завтра к нему как пить дать явится адвокат с бумагами о разводе. А если Хилли с ним разведется — что тогда будет ждать его в конце этой тяжкой, невыносимой тюремной жизни? Хилли уже не бросится ему навстречу с горячим поцелуем, не встретит его в дверях в своей обольстительной пижамке от Энн Саммерс; никогда уже им не сесть перед телевизором с бутылкой белого, никогда больше ему не слизнуть клубничную помаду с ее губ. Другой такой, как Хилли, не найти, и если Хилли с ним разведется, пусть его лучше сразу повесят.
Последнюю фразу Эллис произнес со слезами в голосе.
Эйвери едва сдержался, чтобы не расхохотаться. Да уж, слезливого ублюдка следовало бы повесить! Желательно на трусах его ненаглядной Хилли. Эйвери сам с удовольствием затянул бы петлю на шее жалкого нытика, с его мелодрамами.
На секунду Эйвери даже представил, как в последний раз заглядывает в эти полные обезьяньей страсти глаза, отпускает нож гильотины и огромная безмозглая голова катится по полу.
Эйвери очень хотелось сказать Эллису, что шлюха-жена нарочно посылала фотографии своих прелестей, чтобы потом на них дрочили все кому не лень. Но вместо этого он проговорил заговорщицким тоном:
— Он все читает, имей в виду. И тащит все, что ему нравится.
— Кто? — Эллис был заинтригован.
— Финлей, — пожал плечами Эйвери.
Никогда не вредно заронить зерно ненависти.
Райану Финлею ни разу не удавалось поговорить с доктором Ливером.
И он, и остальные надзиратели называли процедуры Ливера «рассусоливанием», интуитивно относя их к таким же поблажкам, как просмотр телепередач или вегетарианское меню для желающих.
И потому, когда доктор Ливер, выйдя из своего кабинета, провожал взглядом направляющегося восвояси Арнольда Эйвери, Финлей не смог удержаться от саркастического:
— Ну что, еще одного исцелили?
Ливер бросил взгляд на Финлея и вернулся к силуэту Эйвери, сопровождаемому силуэтами Энди Ральфа и Мартина Стронга, в чьи обязанности входило провести заключенного в целости и сохранности через несколько блоков.
