коленях. Видимо, работал.
Я все так же готовила еду, загружала и выгружала посудомоечную и стиральную машины, посылала эсэмэски родителям друзей наших мальчиков, заботилась о том, чтобы дети посещали кружки после школы, чтобы они были вовремя подстрижены, следила за датами развлекательных мероприятий, покупала новую обувь, водила мальчиков к окулисту, чтобы проверять зрение. Но кое-какие дела скатывались на обочину: в доме часто было неприбрано, неуютно. Комнаты словно бы смотрели на меня с упреком. Но я заставляла себя работать. И стала работать больше. Я очень старалась.
И в этом состоянии мое сознание заметно прояснилось. Разум словно бы сбросил всю шелуху, восприятие избавилось от ненужного. Столько лет, когда Джейк по выходным уводил детей из дому – то в парк, то в бассейн, – я была твердо убеждена в том, что один из них погибнет. Это станет мне наказанием за то, что я мечтала о времени для себя, предпочитала одиночество своей семье, пусть даже на краткий миг. «Эгоистичные матери не заслуживают своих детей». Где-то я это слышала или когда-то почувствовала – как будто с кашей съела – и приняла смысл этого высказывания, как рассвет или закат, как нечто абсолютно естественное и совершенно неизбежное.
А потом это высказывание исчезло – так же легко и просто, как появилось. Мальчики выходили из дому и садились на свои велосипеды, а я уже не представляла, что они с них падают и разбивают череп об асфальт. Я не воображала моменты, когда Джейк хоть на секунду отведет взгляд от Тэда в бассейне, а инструктор отвернется и детский силуэт исчезнет под водой.
Я наконец стала ясно видеть: с детьми почти наверняка все будет хорошо. А если не будет, то не я в этом буду виновата. Я осознала, что именно это чувство должны испытывать нормальные матери. Те самые, которые были очень счастливы, довольны своей одеждой, выбранной со вкусом, и сексом раз в неделю в миссионерской позиции. А еще своей стильной мебелью и той легкостью, с которой они передавали свои чувства новому поколению. Те самые мамочки, которые уже ничего не желали для себя, но всхлипывали на концерте, где их доченьки играли на кларнете, и утирали слезы на выпускном сына, и это были слезы гордости, а не какое-то там тайное оплакивание (какое могло бы быть у меня) себя, своих растраченных сил, которые давно мне не принадлежали.
Я даже перестала заглядывать в телефон Джейка. На какое-то время после того момента, как я отправила роковой мейл, я взяла в привычку тайком вынимать телефон мужа из-под подушки, когда он спал. Я вводила дату своего рождения, искала имя его любовницы, новые фотографии. Но ничего нового не появлялось, и я научилась видеть телефон и не обращать на него внимания. Я позволяла экрану хранить безмолвие.
У гарпии, похоже, не бывает детей. Она никогда не покупала и не арендовала дом, не выбирала наволочки для подушек или ковер – один из тысячи вариантов!
Она может спать на лету. Собственное тело – ее убежище. Ее когти скрючены и готовы нанести удар.
Как-то раз во второй половине дня я вернулась домой раньше обычного – решила поставить кое-что в духовку до того, как поеду забирать детей из школы. После этого мне еще нужно было отвезти их на занятия по плаванию – как обычно, раз в неделю. Я снова скатилась к приготовлению самых простых блюд: горы пасты, пицца в духовке, жареная картошка, готовые супы из банок. Но на сегодня у меня была запланирована нога ягненка – нечто такое, что можно было приготовить не медленном огне и подать с картошкой и овощами, сваренными на пару. Теперь каялась я. И старалась дать Джейку что-то такое, за что он был бы мне благодарен.
Войдя в дом, я не обнаружила Джейка на диване, где он в последнее время просто-таки поселился, а по вечерам валялся без дела, уложив ноги на подлокотник. Он смотрел по телевизору передачи о космосе, об инопланетянах – людях со слегка измененными лицами. Джейк взял на себя хозяйственные дела. У меня было такое впечатление, что теперь дом более благосклонен к нему, чем ко мне. В комнатах пахло Джейком, даже когда его в доме не было. Но сегодня, когда я вошла в гостиную, диван оказался пустым. В отсутствие Джейка он выглядел каким-то до странности тоскливым и уж точно продавленным в тех местах, где Джейк так подолгу сидел и лежал.
Я отправилась на кухню, предполагая увидеть мужа там, где он часто ждал, когда закипит чайник, совсем как мои соседи по общежитию в университете. Одного нелюдимого студента я только возле чайника и встречала – он все время готовил себе растворимый кофе или лапшу. В ожидании, когда закипит чайник, парень проводил руками по сальным волосам.
Но и на кухне Джейка не оказалось. Я поднялась по лестнице на верхний этаж, по пути собирая вещи Пэдди и Тэда – два джемпера, носок, кусочки несобранной головоломки.
– Джейк? – крикнула я, запрокинув голову.
Он оказался в ванной, с банкой белой краски и широкой плоской щеткой: закрашивал то, что Тэд написал на стене карандашом несколько лет назад.
– Привет!
Джейк обернулся и тут же возвратился к прерванной работе. Странно, но на нем были джинсы – старые, болтающиеся на поясе, и поэтому он носил их с ремнем и надевал только дома. И еще поношенная футболка с названием группы, которая нравилась Джейку пятнадцать лет назад.
– Решил, что будет лучше чем-то заняться, – сказал он, глядя на стену и обрабатывая угол краской, хотя там уже воцарилась девственная белизна. Он медленно выдохнул. – Еще несколько недель до слушаний.
Последние два слова Джейк будто бы подчеркнул, придав голосу чуть насмешливый тон. Он мне уже говорил, что собирается сказать, что у него просто палец соскользнул и письмо он отправил по ошибке. Про меня он не собирался говорить ни слова. Если – и когда! – он вернется к работе, то он пообещал мне, что никакой Ванессы больше в его жизни не будет. Он уйдет из рабочих групп и комиссий, где они трудились вместе, и станет обходить ее в коридорах.
– Послушай, Джейк…
Я сжимала и разжимала пальцы и искала такие слова, каких еще ему не говорила. Нет, не «прости», конечно, – это слово было сказано уже так много раз нами обоими, что утратило какое бы то ни было значение и превратилось в своеобразную шутку. Стоило кому-то из нас
