Наконец я, изловчившись, впилась зубами ему в запястье. Ослиное Ухо выронил кинжал, и тот улетел куда-то под кровать.
— А-а-а!..
Неожиданно я поняла, что вопль Рафика — единственное, что звучит у меня в ушах: за дверью все стихло. Значит, они решили отдать меня ему. Почему бы и нет? Все равно я приговорена… В ту же секунду лапы бандита сомкнулись на моем горле, и я почувствовала, как «стайкою наискосок уходят запахи и звуки». И краски тоже. В глазах потемнело…
Это был конец. И, как в апокалипсисе, потолок камеры с ужасающим грохотом обрушился вниз, погребя нас обоих под обломками.
Когда рассеялся дым, я откашлялась и протерла глаза: над моей койкой стоял сам сатана. Он был одет в камуфляжную форму, темен лицом, и глаза его над густой черной бородой горели как угли.
— Жива? Тебе повезло. Если так можно сказать.
Алик Кадыр-оглы — я узнала его по голосу — бегло осмотрел мое растерзанное тело, и его смоляные брови чуть-чуть приподнялись. Он швырнул мне на грудь мой великолепный пиджак из букле и разомкнул наручники.
— Оденься. Командир хочет с тобой говорить.
Если комнату, в которой я пережила первые незабываемые впечатления своего плена, можно было с определенной натяжкой сравнить с монашеской кельей, то другая, куда меня привел Али, напоминала монастырскую трапезную — прежде всего своими размерами. Но и здесь не было окон, и так же тянуло могильным духом подземелья.
Если б не новые, непривычные глазу декорации, я могла бы подумать, что забрела, по своему обыкновению, на огонек в «коптильню» рынка «Южный»: те же самые рожи приветствовали меня теми же самыми жеребячьими возгласами. Санек Юркин, Леха Чубайс, Витек Кохнадзе… И лишь Реваз, развалившийся в глубоком кожаном кресле, хранил зловещее молчание. Только при виде меня засучил от возбуждения лапами, как паук над жирной мухой, запутавшейся в его паутине.
Впрочем, присутствовал здесь и один новый для меня персонаж. Не то чтоб совсем новый, просто я впервые видела его так близко. И так ясно — без мутного посредничества замызганного автобусного стекла.
Должна признать: в натуре Лечи Акмерханов был намного лучше своего фоторобота. Но все-таки хуже того мужчины, который мог бы произвести на меня сильное впечатление. Он встретил меня, будто следователь прокуратуры: за письменным столом, на котором перед ним лежали какие-то бумаги. И, как следователь, улыбнулся «клиентке» — располагающе, почти дружелюбно.
— Ну, наконец-то! С приятным пробуждением, Танечка. Если вы, конечно, на самом деле Танечка, а не какая-нибудь Леночка, Светочка или Анжелика.
Как ни слабо мне было сейчас состязаться с ним в остроумии, а все же я усмехнулась.
— С ума сойти! И это говоришь ты, Лечи, он же Рафик Мирзоев, он же Леонид Каневский, он же, наконец, Махмуд! Может, откроешь секрет: как правильно?
— Как правильно? — Лечи обвел взглядом публику, приглашая принять активное участие в развлечении. — Да все правильно, сестренка. Как хочешь, так и называй. Тебе-то какая разница?
— Да так — просто интересно. Хочу решить для себя, какое имя тебе больше подходит.
Террорист скрестил руки на груди и откинулся на спинку стула.
— Ну, и что же? Решила?
— Нет проблем. Только если я назову тебя так, как мне хочется, боюсь, это тебе не понравится, Лечи!
По залу прокатился легкий ропот возмущения.
А может быть, и восхищения. Оценив мою смелость — или глупость, — бандит шевельнул черными крыльями бровей.
— Боишься, сестренка? Это хорошо.
Лечи встал, обогнул свой «следовательский» стол и приблизился ко мне почти вплотную. Мне очень не понравился холодный внимательный взгляд, которым он, ощупав меня от самых пальцев окоченевших босых ног, уперся мне в лоб.
— Я вижу, ты еще мало меня боишься. Но это понятно: после той дозы, которую тебе вкатили, даже у Ван Дамма мозги расплавились бы. Не то что у такой хрупкой девушки… Все это я понимаю, сестренка. Ты не думай, что я зверь какой-нибудь бесчувственный.
Он улыбнулся улыбкой вампира.
— Я и не думаю. Лечи. Зачем обижать зверей?
— Гм… Ладно, это я тебе тоже прощаю. Аллах милостив и от нас требует того же. Поэтому я не буду больше тебя дразнить, Таня. Давай договоримся так.
Я не буду тебя дразнить и другим, — бандит полуобернулся в сторону ощерившегося Кохнадзе, — тоже не позволю. А ты, сестренка, не будешь строить из себя Крутого Уокера и расскажешь нам все честно и откровенно. Идет?
— Идет. А что — все?
— Не понимаешь? Ай-яй-яй! Я же сказал — расскажешь все, сестренка. «Все» — это значит все! Мы хотим знать, кто ты такая, почему ввязалась в дела серьезных мужчин, чье задание выполняешь. И, главное, о чем успела настучать своим хозяевам. О'кей?
Давай-ка садись вот сюда, к столу, и колись.
Лечи подвел меня к свободному стулу и усадил, за что я была ему почти благодарна: ноги держали меня с большим напрягом. Я одарила террориста такой очаровательной улыбкой, точно мы с ним вели светскую беседу за коктейлем.
— Рафик, да ты просто душка! А в газетах пишут про тебя всякие ужасы. Когда выйду отсюда, обязательно соберу пресс-конференцию и развенчаю их небылицы. Расскажу, как гуманно ты со мной обращался.
На этот раз захихикал не только Лечи Акмерханов.
— А ты, оказывается, шутница, сестренка. Но не советую тянуть время: не то я могу разочаровать тебя.
Скажу по секрету, я не всегда такой гуманный, как ты говоришь.
Мерзавец изъяснялся по-русски так, что ему мог позавидовать иной преподаватель университета. Его тезке Рафику Ослиное Ухо было так же далеко до патрона, как мне сейчас — до Крутого Уокера. Я обвела комнату глазами. Охрану Лечи здесь явно представлял Алик Кадыр-оглы с подпаленной взрывом бородой, который так и остался стоять у двери, скрестив руки на груди и раздувая ноздри, как дикий мустанг. Я чувствовала спиной его обжигающий взгляд.
— Не нервничай, Ленечка. Я послушная девочка, и мне совсем не хочется будить в тебе зверя. Только хотелось бы знать: какие у меня гарантии, если я все расскажу?
Моя новая шутка вызвала очередной приступ веселого оживления.
— Гарантии? Гарантия для тебя может быть только одна, Таня: недолго мучиться. Хоть ты и глупая девчонка, раз влезла в это дело, но не настолько же, чтоб надеяться остаться в живых после нашей с тобой встречи, правда? В общем, жить тебе осталось недолго — это и ежу понятно. Так, кажется, вы говорите?
«Следователь» — впрочем, теперь уже скорее судья, оглашающий приговор, — с сочувственной улыбкой посмотрел мне в глаза, пытаясь прочесть в них реакцию на свои слова. Но желаемого он там не увидел.
По крайней мере, я очень надеюсь, что это было именно так.
— Но ты еще можешь сама выбрать свою смерть, сестренка, — продолжал Лечи. — Можешь умереть тихо, спокойно и быстро. Даже, не побоюсь этого слова, красиво. Так, что тебе смогут позавидовать многие из тех, кто остается в живых. Пока еще остается, я хочу сказать. Маленький шприц, например… Вроде того, которым тебя сегодня уже попотчевали. Шприц, наполненный чудесными снами, которые никогда не кончатся. Как тебе такая перспектива? Честно говоря, мне и самому, в нынешней ситуации, хотелось бы, чтоб ты сделала правильный выбор: время поджимает, сестренка!
Перегнувшись через стол, бандит доверительно сжал мне предплечье.
— Через полтора часа караван с гуманитарной помощью для чеченских братьев пересечет границу Казахстана, и тогда… Тогда твоего нового друга Лечи Акмерханова — он же Рафик Мирзоев, он же Леонид Каневский, он же Махмуд — ничто больше не будет удерживать на гостеприимной волжской земле. Хотелось бы успеть покончить со всеми делами!
Значит, все-таки — «гуманитарная помощь для чеченских братьев». То бишь оружие для бандитов.
В общем и целом я угадала. Разве что какие-нибудь детали… Впрочем, какое значение теперь имеет все это? По крайней мере, для меня — уж точно никакого!
Надо было слушаться внутреннего голоса, Таня дорогая…
Через полтора часа, он сказал. А кстати, который сейчас час? Как долго я могла пролежать бревном в наркотическом трансе, прикованная к койке? Когда они меня заловили на рынке, было около половины пятого. А в восемь, если я не объявлюсь, Леопольд должен поднять на ноги ФСБ. Неужели еще нет восьми? Господи, как болит голова…
— Сколько времени. Лечи? Твои гоблины даже часы с меня сняли!
— Это я их снял, Танико, — дорогая. На память! — проскрипело кожаное кресло.
Я состроила глазки через плечо.
— Это была твоя ошибка, Ревазик. У меня строгий режим: если вовремя не выйду на связь, Сокол занервничает и накроет всю вашу «малину»…
— Хватит трепаться!
Лечи тяжело опустил кулак на дубовый стол. Как видно, старший по званию начал терять терпение.
— Часы тебе теперь ни к чему, «мусор» в юбке! Да и твой режим тоже. Думаешь, я не вижу, куда ты клонишь? Ты думаешь, что твои дружки менты придут вытаскивать тебя из дерьма, в которое сами же и пихнули? Так, сестренка?
