Я обвела присутствующих насмешливым взглядом.
— Впрочем, не думаю, чтобы кому-нибудь этот совет пригодился, потому что никто из вас живым отсюда не выйдет. Вы все под колпаком!
Мои слова вызвали в публике отнюдь не радостное оживление, но на этот раз Лечи не стал ждать, пока кто-то выступит с комментариями. Удар стальной рукояткой был настолько неожиданным, что я потеряла равновесие и оказалась на полу.
— Мне плевать, что ты думаешь! Думать буду я, дешевка! Что еще они знают? Говори, не то пристрелю!
Я отчаянно замотала головой, стараясь избавиться от звона. Слава богу, подонок ударил не слишком сильно: родственникам не придется проявлять чудеса, чтобы мое тело в гробу выглядело пристойно. Впрочем, еще не вечер…
— ФСБ вело тебя, Махмуд, с того момента, как ты прибыл в Тарасов. Все твои аферы с регистрацией ЧП «Халдеев» и его переименованием в «Халдеев-М» тоже не секрет. Если ты думал, что столь явное нарушение российского законодательства продажными чиновниками останется незамеченным, то ты либо наглый, как танк, либо дурак Единственное, чего мы не знали, — это место и время отправки «посылки» в Чечню. А узнать это было необходимо: ведь поначалу в ФСБ думали, что это будет единственная настоящая улика против тебя.
Я не без труда поднялась на ноги.
— Но теперь в ней нет необходимости, Акмерханов. «Посылку» мы все равно перехватим, далеко она не уйдет. А тебе предъявят обвинение как убийце Ирины Кравчук, жены твоего друга Альберта. И как организатору завтрашнего взрыва на рынке «Южный».
В мертвой тишине, разом воцарившейся в подвале, я слышала — именно слышала! — как прыгает черное дуло в руке чеченца. Его вроде бы безмолвный ритуальный танец казался мне симфонией смерти.
— Как видишь, нам известно и это. Ты не ожидал?
Кстати: раз уж представился случай, может, предупредишь своих подельников, чтоб вовремя смылись? А то ведь они газет не читают, не знают, чем знаменит Лечи Акмерханов — он же Махмуд, он же Рафик Мирзоев, он же…
— Заткнись, сука!!!
От меня не ускользнуло движение его пальца, нажимающего курок, и я скорее инстинктивно, чем с расчетом спастись, бросилась снова на пол — под защиту массивного письменного стола. Но короткая очередь — на удивление! — прогремела из-за моей спины, и я увидела, как Лечи с искаженным лицом трясет рукой. Прямо на уровне его локтя в стенке зияла внушительная дыра, из которой тонкими струйками стекала рассыпавшаяся в пыль штукатурка. Очевидно, пули попали в американскую «пушку» террориста, которая и причинила этот урон Альбертовой недвижимости.
Во второй раз за вечер я смотрела на затянутого в камуфляж Алика снизу вверх. В этом чертовски выгодном ракурсе он казался самим богом войны.
— Извини, командир, ноты погорячился, — долетело до меня.
— Ты стрелял в меня, Али! Ах ты…
— Не в тебя, Лечи. Я стрелял в твое оружие — и не промахнулся. Ты хотел убить женщину.
— Да, сын шайтана! С каких пор ты стал ее адвокатом?
На лице боевика не дрогнул ни один мускул.
— Нет, командир. Я защищаю себя. Если тебе не нужна жизнь женщины, то мне она нужна. Кто как, а я собираюсь выйти отсюда живым. Если все, что она рассказала, правда, то эта женщина — наша единственная надежда, Лечи! Она заложница, понимаешь?
Я не успела умилиться сообразительности Али, которая и для меня была единственной надеждой. Надеждой прожить несколько лишних минут. Как минимум. А как максимум… Ох, об этом лучше помолчать…
Яростно заскрипело кожаное кресло: это Реваз Кохнадзе наконец-то обрел дар речи.
— Погодите, погодите, уважаемые. Я не понял: что она тут говорила? Про убийство Ирины и… про какой-то взрыв на «Южном»? Что за ерунда? Объясни, дорогой Махмуд!
— Что тут объяснять, дорогой Реваз? Разве ты не видишь — она блефует, чтобы мы перегрызли друг другу глотки, как паршивые псы. Ты же сам только что это говорил!
Я набрала в легкие побольше воздуха.
— Нет, Ревазик, я не блефую! Твой дорогой Махмуд решил, сорвав солидный куш на операции с отправкой оружия в Чечню, спрятать концы в воду Завтра в «час икс» «Южный» должен взлететь на воздух — вместе со всеми вами, естественно. Не веришь, батоно Реваз? Можешь спросить Славика Парамонова из своей бригады — если, конечно, тебе удастся теперь его достать. Он вчера завез на склад несколько мешков якобы с сахаром — сказал, на два-три дня, пока выйдет из отгулов. Ты же сам отпускал его в отгулы, правда?
Кохнадзе, с налитыми кровью глазами, повел шеей — совсем как бык на корриде перед решающим броском. Этот жест вполне можно было принять за знак согласия. Впрочем, он мог означать и многое другое…
Лечи, позабыв про отшибленную руку, дернулся было ко мне, но…
— Не спеши, дорогой Махмуд. Пусть она говорит! — раздался властный голос.
Я увидела, как навстречу горцу, лениво отделившись от стен, выдвинулись вассалы Реваза. Чеченец больше не был в этой компании «старшим по званию»! Маска палача осталась непроницаемой, но глаза выдали Лечи: он вдруг осознал, что оказался в меньшинстве.
— Говори, Танико! — ободрил меня бригадир рубщиков.
— Да я уже все сказала, остались только детали.
Не знаю, как Парамонов снюхался с Махмудом — то бишь с Лечи Акмерхановым, известным террористом.
Только роль Иуды в Тарасове отведена именно ему.
И наш «тюха» с ней неплохо справился! Что за «сахарок» в тех мешках и когда именно он должен рвануть, это Славику вряд ли известно — мелкая сошка. Об этом тебе лучше расспросить «старшого», — я кивнула на оскалившегося «гостя Тарасова». — Если, конечно, интересуешься, Ревазик. А заодно можешь попросить его рассказать, как он перерезал горло бывшей супруге твоего шефа. Только потому, что Ирина опознала его по фотороботу в газете и могла выдать.
— Не верь ей, Реваз! Она врет! Сука… Я не мог убить жену Альберта, моего дорогого друга и партнера!
И тут меня прорвало.
— Это ты врешь, гад! Ради денег ты готов убить кого угодно — хоть жену друга, хоть родную маму Ради денег ты врешь всем. Тем дуракам, которых толкаешь на верную смерть своими сказками о священной войне за свободу и чистоту ислама. Своим так называемым партнерам, а на самом деле — подельникам.
Даже своему Аллаху — и тому врешь! Тоже мне — воин ислама! Даты воюешь за свое право хапать и ни с кем не делиться, за бесконтрольную власть над стадом «овец», за возможность безнаказанно резать, насиловать, взрывать…
Говорить было трудно, голова раскалывалась, язык распух и едва шевелился, металлический привкус во рту вызывал тошноту Но, собравшись с силами, я закончила:
— Сам ты сука, Лечи Акмерханов! Или как там тебя по-настоящему… Нет! Сука — это слишком мягко для тебя. Тебя нельзя назвать ни человеком, ни животным. Ты — выродок, отморозок. Компьютерная мерзость из ужастика! Таких, как ты, незачем судить. Таких надо просто ликвидировать.
— Падла… Задавлю!
Это выплюнул уже не Лечи. Это было обращено к нему! Тени вокруг меня сгустились, кто-то щелкнул затвором… Все дальнейшее показалось мне неимоверно растянутым во времени, словно кадры замедленной киносъемки.
В руке чеченца — в его левой руке! — голубой молнией блеснуло лезвие. Я не видела его полета — видела только, как Реваз схватился обеими руками за рукоятку кинжала, торчащую из его горла. Его племянник успел выстрелить в убийцу, но тут же сам отлетел к стене, прошитый от плеча до бедра очередью из «Калашникова». Последнее, что я видела, — красные пятна, которые проступили вокруг черных пулевых отверстий на его белоснежной рубашке. И тут в подвале погас свет.
В «кинопроекторе» перегорела лампа, однако крутой боевик не прекратился. Он продолжался в полной темноте, раздираемой вспышками выстрелов, свистом пуль и дикими матерными воплями. Распластавшись на полу ни жива ни мертва, я во второй раз за этот вечер переживала конец света.
Кто-то истошно крикнул: «Девку! Девку хватай!»
И почти сразу на меня шлепнулось тяжелое тело, а ухо обожгло жарким шепотом:
— Ползи под стол, живо! Там подземный ход, я уже сдвинул крышку… Никто о нем не знает. Давай, я их задержу!
Невероятно: после всего, что случилось сегодня, судьба указывает мне путь к спасению… Однако «судьба», подтверждая серьезность своих намерений, не просто указывала путь, но даже подталкивала меня, причем обеими руками.
— Алик, почему ты это делаешь?
— Тише, женщина! Нашла время исповедовать грешника… Быстрее, быстрее… Осторожно: там вначале крутые ступеньки. Фонарик не припас, извини.
Ухватилась? Все, я закрываю.
— Погоди… Идем вместе! Ты же собирался выйти отсюда… живым.
Я не увидела его горькую усмешку — почувствовала.
— Нет, поздно… Там для меня нет места. Останешься жива — помяни Алика Кадыр-оглы… Все, все!
Выйдешь куда надо, не ошибешься, только не дрейфь.
Удачи тебе, сестра…
