Инна Булгакова - Сердце статуи

— Все не спится после несчастья-то?

— А вы откуда знаете?

— Да как миом ни пройдешь, все вы на веранде курите.

Тут меня как в голову ударило!

— Вы из восьмого дома?.. Ну да, я видел, как вы туда входили.

— Из восьмого.

— Невеста Федора Платоновича?

Она усмехнулась и покраснела. Наверное, я бесцеремонно разглядывал: милая такая женщина, где-то под сорок, русоволосая, глаза серые, грустные.

— Невеста без места.

— Отчего ж?

— Да со своим пьяницей никак не развяжусь, в суд не является. Так мы уже шесть лет раздельно живем, Федор ни при чем.

— А он одинокий?

— Вдовец.

— Давно?

— Второй год пошел. Дети взрослые. Очень за вас переживает. Ничего не рассказывает, да я чувствую. Вот к вашему дому и приглядываюсь.

Так вот откуда ощущение слежки?.. Не может быть! То ощущение смертельное… И все-таки меня со всех сторон обложили. Странно все это.

— Как вас звать?

— Забыли? — она опять улыбнулась — прелестная женщина, у Платоныча вкус. — Ольга Дмитриевна… Ольга попросту.

— Ольга, вы ведь 10-го июня у себя на лавочке сидели?

— До ночи, пока следствие к вам не подъехало. Федор сразу ушел. Музыка громкая играла, помню.

— А стук? Стук ко мне в дверь не слышали?

— Не обратила внимания. В деревне дело обычное, в калитку стучат…

— А, может, вы отлучались? Где-то в одиннадцатом?

— Я — нет. Федор к знакомому уходил за сигаретами, кончились. А я сына ждала.

— Он мне об этом не говорил.

Она засмеялась.

— А он вообще очень хитроумный, — задумалась с улыбкой на лице. — И чего суетился? Работ ваших, конечно, жалко Вот я к Голицыным почту приношу и любуюсь: какая красота. Так не вернешь! Главное: живы-здоровы, новых понаделаете. Женитесь на соседской барышне, все слава Богу будет.

— Федор Платонович вам про Надю рассказывал?

— От него дождешься. Ну, у меня глаза есть.

— Вы нас с ней видели?

— А то. Как вы по саду гуляли рука об руку, и вы так глядели на нее…

— Старый я дурак.

— Не смейте! Вы — настоящий мужчина, и она так счастлива была… оба вы, что даже меня не сразу заметили.

— Ольга, скажите…

— А ведь мы с вами на «ты» были! — она опять улыбнулась.

— С ходу так странно, не помню… Да, Голицыны разве в деревне газеты выписывают?

— Нет, брат ей часто пишет. Есть же такие счастливые девушки — любят их, обожают, такую красоту для них творят.

Ольга окинула выразительным взглядом деву с юношей по тенистым дубом (мы с ней на крылечке стояли) и пошла дальше по домам. А я остался истуканом стоять и все смотрел на пушкинскую пару. И чем дольше я смотрел, тем больше хотелось мне последовать примеру маньяка и разбить влюбленных вдребезги.

Я глянул на газету в руках. «Обретение храма Всех Скорбящих Радости в селе Марьино». На снимке была церковка с узкой колокольней и семью куполами. Ждут помощи, деньги переводить на счет… Что значит «Всех Скорбящих Радости»? Я, к примеру, скорблю — в чем же найти радость?.. Смиренное словосочетание это проявило на миг какой-то глубочайший, но смутный смысл. Я сходил на почту и перевел пятьдесят тысяч.

Потом залег в мастерской на кушетку, поставив «Гибель богов» (огарки в прошлый раз догорели, но душок остался). Господи, как же я ненавидел Вагнера — с такой же яростью, наверное, как раньше любил! Зато вспомнил лицо — свое собственное, искаженное ужасом, словно в зеркале. В н е р а с к о л о т о м з е р к а л е… ну, конечно, вандал крушил все вокруг после моей мнимой смерти. И стук — в том же месте в странное сопрано Брунгильды ворвался еле слышный, но тем более знаменательный деревянный звук — раз, два, три. Я было рванулся с кушетки, как тогда, должно быть… однако смирился — до такой степени, что, дослушав проклятую оперу до конца, включил по новой… Нет — вспомню, нет — освобожусь!

Почти в том же месте возник тот же стук, но реальный, материалистический… Я бросился к окну — напротив через улицу чекист, зорок и суров. Белая машина у калитки, еще одна (значит, доктор свою отремонтировал)… ага, друзья стучат, а в соседском саду брат с сестрой наблюдают. Все подозреваемые в сборе.

В нежно-розовых отсветах, как в таинственной пещере-раковине, поблескивали корешки бессмертных книг (доведется ли мне все их прочесть?), восседали трое поросят и следователь. С цветной фотографии на столешнице улыбались две амазонки с режиссером.

— Следствие у нас неофициальное, — говорил Котов не спеша, — без протокола, но лично меня касающееся. Вы вольны не отвечать на вопросы, однако последствия вашего уклонения могут быть чреваты. В настоящий момент у нас имеются — не мною, к сожалению, обнаруженные, а пострадавшим — вещественные доказательства. К примеру, одежда предполагаемой убитой Веры Вертоградской, — он достал из потрепанного портфеля серебристый убогий узелок и развязал.

Я спросил:

— Федор Платонович, замытые следы крови не обнаружены?

— Нет. Кто может опознать вещи?

— Я уже опознал, — ответил Семен после паузы сдержанно. — Они принадлежали ей.

— Когда вы их видели на ней в последний раз?

— 3 июня.

— При каких обстоятельствах?

— Она неожиданно приехала к Максу во время моего визита.

— Почему вы решили: неожиданно?

— Он сказал, что не любит, когда являются без звонка: могут помешать работе. Она засмеялась: «Ты же не работаешь».

— Почему Вертоградская уехала с вами, а не осталась?

— Я тоже удивился. Но как теперь понимаю, она приезжала за изумрудным кулоном, который Макс еще не починил?

— Вертоградская позвонила в дверь?

— Да. Макс спускался открыть.

— Наверное, можно считать установленным, — обратился ко мне следователь, — что вы Вертоградской ключ не давали, избегая неожиданных визитов. — И — вновь устремив цепкий взор на ювелира: — Вертоградская была вашей любовницей?

— Это неточная формулировка.

— У вас была с ней физическая близость?

— Один раз.

— Товарищ Золотцев, кого вы видели 9 мая на лестнице, ведущей в мастерскую?

— Жену Семена Нелю.

— В мастерскую она не заходила? К вам, Колпаков, вопрос.

— Нет.

— Ее что-то взволновало?

— Взволновало.

— Это выяснилось по дороге в Москву?

— Да.

— Золотцев, вы ведь остались ночевать здесь?

— Да, я крепко выпил.

— Вертоградская тоже ночевала у Любезнова?

— Да.

— И когда вы отбыли в Москву?

— Утром 10-го.

— На своей машине?

— Да.

— Логично предположить, что вы прихватили кого-то из оставшихся гостей.

— Макс попросил подвезти Веру.

— К ней на квартиру?

— Не знаю, где она жила. Когда мы проезжали через Чертаново, она вышла.

— Иван Петрович! — воззвал я. — Вы ж говорили, что едва с ней знакомы.

— Так и есть. Ближе не познакомились.

— Максим Николаевич, допрос веду я. Товарищ Колпаков, 3 июня вы видели изумрудный кулон?

— Видел.

— Расскажите.

— Макс сказал, что застежку так и не починил. Я предложил взглянуть, ну, я специалист. Он принес кулон…

— Откуда?

— Снизу… я за ним не подсматривал.

— Вы в это время оставались наедине с Вертоградской?

— Какие-то секунды.

— Вы предложили Вертоградской уехать с вами в Москву?

— Нет.

— Почему же она ушла с вами?

— Я засобирался ехать, она осталась. И вдруг догнала меня в саду и попросила подвезти до станции: в Каширу еду на съемки, боюсь опоздать на последнюю перед перерывом электричку.

— Вам было известно, что роль в фильме «Императрица» дали не ей, а ее подруге?

— Ничего о ее киношной деятельности я не знал и не интересовался.

— О чем вы с ней беседовали по дороге на станцию?

— Вроде… да, о драгоценности.

— О золотом браслете-змейке, который вы обещали ей в подарок?

Ювелир вспыхнул, как розовый куст, и отчеканил:

— О кулоне.

— То есть?

— Что почем. Она сопоставляла мою оценку с чьей-то там еще. Я посадил ее на электричку в 12.50 и больше никогда не видел.

— Но вы видели, как она уехала?

— Да, она помахала мне рукой из тамбура. И дверцы захлопнулись.

— У меня создалось впечатление, Семен Семенович, что вы относитесь к Вертоградской негативно. На что у вас были причины: трагическая смерть жены из-за алчности любовницы.

— Какая любовница? Я сразу отделался…

— Отделались? Очень хорошо. Однако вы не только подвезли ее до станции, но и проявили сердечную заботу. У нее были тяжелые вещи?

— Только вот эта сумочка. Никакой «сердечности» я не проявил, действовал по привычке.

— По привычке?

— Ну, по-джентльменски.

— А я утверждаю, что она уехала с вами в Москву.

— Нет!

— Это первый вариант. Теперь второй. Иван Петрович, — вдруг круто развернулся Котов, — вы в это время наслаждались рыбалкой на Оке?