— Да, так все и было, — с готовностью подтвердил Хачатурян, хотя его никто и не спрашивал. — Маркел думал, что потом Началов сделает из него козла отпущения. Свалыт все на него, а сам получит то, что ему надо, и останется внэ подозрений.
— Ну а кто взорвал лимузин-то? — повторил Курилов.
— Кто?
— А ты помнишь, что я говорил в ФСБ?
— Конечно. Ты там вешал им лапшу на уши, что не только взорвал началовский «мерс», но и приложил руку к взрыву демидовского «Линкольна». Правдоподобно рассказывал, между прочим, — я усмехнулась и добавила: — Станиславский.
— Куда уж правдоподобнее. Тем более если учесть то забавное обстоятельство, что почти все сказанное мной там — чистейшая правда.
Я остолбенела.
— То есть ты на самом деле взорвал лимузин своего дяди? — пролепетала я. — И на самом деле из соображений его безопасности?
— Ну ведь нанял же он тебя, — улыбнулся Курилов.
Я посмотрела на неожиданно просветлевшее лицо этого удивительного человека и медленно выговорила:
— По-моему, ты сумасшедший, Костя. У тебя явно не все дома.
— Я того же мнения, — насмешливо ответил он.
— И ведь все паясничаешь, да, Костя? Вокруг смерть, тревога и страх, а ты все паясничаешь?
Хачатурян, широко разинув рот, смотрел на нас снизу вверх, вероятно, ничего не понимая.
— Что ты заговорила на манер проповедника, только не так гнусаво, — серьезно сказал он. — Да, я паяц. Мне нравится смеяться, когда больно и страшно. И ты такая же. Вспомни свою сегодняшнюю старушку.
— Но все-таки, Костенька… — слабо начала я, но он прервал меня:
— Наверно, так в аду сатана смеется над грешниками. Паясничает и смеется.
— Паяцы преисподней… — пробормотала я, глядя на «немца», из разбитого носа которого обильно текла кровь, на уткнувшуюся в баранку руля «Барбару», и машинально шлепнула по затылку сидевшего на земле Ашота: — Ладно, пора доигрывать эту замечательную комедию. Где Началов, у тебя в доме?
* * *
То, что полковник Путинцев отрядил на операцию двух своих людей, одетых под иностранцев, сильно облегчало нам жизнь. Ведь Началов, по словам Хачатуряна, знал о них только то, что приедут они с Хачатуряном, будут косить под немцев, и один из них — мужчина, а другой — женщина.
Мы же с Куриловым соответствовали всем этим условиям.
Полковника же Путинцева, который мог нас легко расколоть, по словам Ашота, в доме не было, а я не думаю, что у кавказца есть какой-то резон врать.
Вообще же, утверждал Хачатурян, в доме только его мать, Мария Андреевна, та самая, к которой с некоторых пор по просьбе Ашота приставлен работник спецслужб, его я только что вырубила в машине. А также в доме Началов и его охранник.
— Значит, ты наполовину русский? — спросила я.
— Даже больше, — ответил Ашот все с тем же армянским акцентом.
Мы спокойно вошли в холл, где в кресле спиной к нам неподвижно сидел человек. Чуть поодаль стояли Стоерос, Дрон и третий, которого и имел в виду Ашот, говоря о наличии в доме охранника Началова. В нем я узнала того, кто в свое время так тепло встретил нас с Демидовым в его же собственном, демидовском, доме.
Продолжим это милое знакомство.
Возле них на низком пуфике уныло сидел Демидов, рядом стояла его дочь, а в уголке дивана примостился Гонза, время от времени бросающий на Аню горящие влюбленные взгляды и боязливо косящийся на Демидова.
Почти в тот же момент, когда мы вошли в эту комнату, человек в кресле поднялся и повернулся к нам лицом.
Это был Юрий Владимирович Началов.
— А, явились, — без особого энтузиазма проговорил он, — ну и что, никого нет?
— Почему же, Юрий Владимирович, — отозвалась я. В кои-то веки своим собственным голосом.
Он остолбенел от ужаса, когда мы с Куриловым молниеносно выхватили оружие.
— Всем лежать, ррруки за голову, рррыла в пол, мать вашу, ублюдки! — явно копируя какого-то героя плохого боевика, проорал Курилов, подскакивая к Началову и тыча ему чуть ли не в лицо дулом своего излюбленного «узи».
Все дружно повалились на пол, включая Демидова и Гонзу. Одна Аня сумасшедшими глазами посмотрела на грязного после недавнего купания в луже Хачатуряна и вдруг с диким истерическим воплем бросилась к нему на шею.
— Дурдом, — пробормотала я и подхватила с пола Началова, по дикому окрику Курилова первым упавшего ниц. — Ну что, Юрий Владимирович, кажется, вы очень хотели нас видеть?
— Очень. — Началов внезапно сделал молниеносное движение и на мгновение высвободился из моих рук. Но этого мгновения ему хватило для того, чтобы сунуть руку под пиджак… в глазах его блеснула ненависть, но в ту же секунду Костя с застывшим холодным лицом прошил его очередью из автомата в упор.
Началов пошатнулся, его ноги подогнулись, и он упал на пол, который уже окропили первые капли крови.
Его крови.
— Это тебе за все хорошее, Юрий Владимирович, — выговорил Курилов, — я всегда знал, что именно так все и кончится.
И он засмеялся почти беззвучным горьким смехом.
— Да ты че, с ума сошел? — заорала я и бросилась к упавшему Началову. — Совсем спятил?.. Ты что творишь?
— Или мы, или он, — ответил Курилов. — Я всегда знал, что во всем этом сотрудничестве с дядей ему нужно только одно — «Мегафлор». В умелых и нечистых руках он стал бы средством для мгновенного обогащения. Дядя не захотел выращивать наркоту, но он не сумел защитить свое гениальное изобретение от ублюдков типа Началова, Маркелова и Хачатуряна. Здорово же ты, Ашот, — повернулся он к дрожащему кавказцу, — здорово же ты боишься этих негодяев, если согласился убить Маркела, когда его поведение не понравилось покойному Юрию Владимировичу.
— Костя, но как же так? — пролепетал Демидов, медленно поднимаясь с пола. — Как же это?..
— А вот так. Я не буду деблокировать доступ к файлам «Мегафлора». Наша страна еще не готова пользоваться этим изобретением, а любая другая просто не имеет на это права.
— Всем оставаться на местах! — вдруг прогремело в воздухе, и группа спецназа ворвалась в холл и наставила на нас автоматы. Вслед за спецназовцами в комнату — как тогда — вошел полковник Путинцев.
Я машинально оглянулась. Курилова больше не было рядом со мной: он исчез.
Полковник Путинцев неожиданно оказался честным человеком. Сотрудничество с Маркелом вовсе не предполагало его тотальной коррумпированности, просто такова специфика его работы. Самое смешное, он совершенно искренне верил в смерть Началова, так как его уведомил Маркел.
Разумеется, он по работе многократно пересекался с представителем властных структур Началовым, и потом завязалось обоюдно полезное знакомство. О махинациях своего почтенного друга он не имел ни малейшего представления и потому ревностно взялся за расследование дела о взрыве началовского «Мерседеса», хотя это было несколько не в его компетенции.
Самое удивительное, что вызов группы захвата не был согласован ни с Хачатуряном, ни, естественно, с «покойным», а теперь уже точно покойным, Началовым.
Все объяснилось просто. Путинцева со товарищи на подмогу вызвала его старая приятельница Мария Андреевна, мать Хачатуряна. Путинцев всегда уважал ее и даже приставил к ней, по просьбе беспокоящегося сынка, своего надежного человека. Впрочем, об этом уже упоминалось.
Самым ужасным итогом этого дела для Демидова стало не прекращение производства «Мегафлора», даже не исчезновение — с концами! — племянника, а то, что его, Сергея Викторовича Демидова, помидорного короля, дочь оказалась по уши влюблена в бандита и негодяя Хачатуряна и сбежала с ним из отчего дома, когда Ашот не без оснований опасался за свою свободу. Правда, потом все образовалось, и блудная дочь удостоила Демидова возвращением.
Дело — в который уж раз! — замяли, все прегрешения отнесли на счет покойного Маркелова. Благо мертвые не возражают, перефразируя приснопамятного Билли Бонса, скажу я, а уж он в этих делах кое-что понимал.
Пожалуй, не меньше Курилова, которого я после его таинственного исчезновения из дома Ашота так больше и не видела. Очень жаль. Ведь именно он дал мне надежду, что я смогу по-настоящему полюбить после долгих лет ненависти, жестокости и мимолетной, преходящей, сиюминутной нежности. Конечно, я никогда не жаловалась на недостаток мужского внимания, но с Мангустом из моей жизни ушло нечто особенное. Завораживающее. Лучшее.
И очень жаль, что это «нечто» так и осталось неопределенным и неоформившимся чувством.
А ведь все могло быть совсем по-другому.
Он был единственным мужчиной, кто мог совершенно безнаказанно вызывать мой гнев, и не потому, что я бы простила ему его дерзость.
Просто он сумел бы дать отпор. А мне не нравятся мужчины, которых я могу превратить по своему желанию в отбивную.
