Проклиная все на свете и зевая во весь рот, я плелась в село Поддубное, где была прописана Надежда до того, как перебралась в Тарасов. Дорога была мало того что неблизкая, так еще и отвратительная – зеркало, а не дорога. Резина у меня хорошая, шипованная, но машина все равно вела себя, как пьяная корова на льду. Дорожные же указатели надо мной просто издевались – не знаю, с какого года ими никто не занимался, но о том, что я все-таки добралась до Ивановского района, я смогла узнать только по карте.
«Эх, перевелись Гоголи в нашем отечестве! – в бешенстве думала я, подскакивая на очередной рытвине или кочке. – Подумаешь, лужа посреди Миргорода! Да о наших дорогах эпопеи можно слагать!» Как я живой добралась до нужного мне места, не знаю до сих пор, а уж при мысли о том, что еще придется возвращаться обратно, мне просто дурно делалось, хотя я на нервы никогда не жаловалась.
Въехав в село и осмотревшись, я только вздохнула – разруха! На улицах – ни души, и где мне искать улицу Пионерскую – оставалось только гадать. Проехав дальше к центру села, я увидела магазин и обрадовалась – быть не может, чтобы продавщица не была в курсе всех местных новостей. Подъехав к крыльцу, я выбралась из машины и вошла внутрь. Женщина за прилавком, где бытовая химия мирно соседствовала с крупами – санэпидстанции на них нет, – являла собой давно забытый в городах образчик советской торговли, то есть была ярко накрашена и вся в золоте. Поздоровавшись, я спросила, где мне найти Пионерскую улицу и, в частности, дом Гавриковых.
– Так они же год как съехали, – удивленно вытаращилась на меня она.
Чтобы не высказаться по полной программе в выражениях, которые сочтут непристойными даже в этом богом забытом углу – столько проехать, принять столько мук и все зря! – я прикрыла глаза, глубоко вдохнула и только после этого, откашлявшись, все-таки спросила:
– Как съехали? Куда?
– Так к Зинке на родину! – сказала она таким тоном, словно я должна была точно знать, где эта самая Зинка родилась.
– А это далеко? – с некоторой надеждой спросила я – вдруг это соседняя деревня.
– У черта в зубах, в Калмыкии, – презрительно бросила она.
Мама родная! Свой следующий вопрос я задала, словно тонула и за соломинку хваталась:
– А Надя здесь?
– Так ее после похорон отца тут никто и не видел! – удивилась продавщица и с нескрываемым любопытством спросила: – А зачем она вам?
Пришлось выдумывать на ходу, благо напрягаться для этого сильно не пришлось, и я объяснила:
– Понимаете, она у моих знакомых сиделкой работала, и они ее очень хвалили. А сейчас у меня бабушка заболела, вот и понадобилась надежная, работящая и знающая сиделка. Только знакомые мне сказали, что она домой вернулась, вот я за ней и приехала. Но раз вы говорите, что ее здесь нет, то не подскажете, где она может быть.
– Не знаю, – покачала головой продавщица, а потом спохватилась: – Так вы в администрацию идите! Там секретаршей Тамарка работает, одноклассница Надькина. Может, она чего знает? Они вообще-то созванивались.
«Ну хоть что-то!» – с некоторым облегчением подумала я, а продавщица тем временем объясняла мне, где найти администрацию, причем делала это так многословно и подробно, словно это было не село, а как минимум наш Тарасов. В результате оказалось, что администрация находилась на этой же улице через два дома. Как я и предполагала, это оказался небольшой одноэтажный дом, где значение слова «ремонт» давным-давно забыли: обшарпанные стены, висевшие на одной петле ставни с облупившейся некогда голубой краской, покосившееся крыльцо с шаткими ступенями… Да, видок был тот еще! Внутри оказалось ничуть не лучше, но настроение мне еще больше испортить было невозможно – некуда!
Тамара оказалась крупной, ярко накрашенной девицей, которая куталась в большой пуховый платок, грызла семечки и читала какой-то глянцевый журнал, наверняка месячной, если не больше, давности – ну откуда здесь свежим взяться? Периодически она поглаживала свое обручальное кольцо – не иначе как недавно замуж вышла, а ее выпирающий даже из-под платка животик явно свидетельствовал о том, по какой именно причине она это сделала. Узнав, зачем я пришла, она охотно отложила журнал в сторону – он-то никуда не денется, а вот языком почесать с новым человеком еще когда доведется – и пустилась в воспоминания, которые мне были совершенно неинтересны, но я их терпеливо слушала, понимая, что выхода нет – если я ее прерву, она обидится и вообще разговаривать откажется, вот и ищи потом кого-нибудь!
– Гавриковы у нас тут пришлые, – рассказывала Тамара. – Они после института приехали. Тетя Варя, мать Надькина, врачом работала, а дядя Юра – по механической части у нас тут раньше много техники было. А исполнилось нам лет по двенадцать, когда тетю Варю зимой в соседнюю деревню вызвали, а машина по дороге сломалась. Тетя Варя простудилась сильно, а потом от воспаления легких умерла. Вот на Надьку все и свалилось: и дядя Юра, и Валерка, брат младший. Она его только что в зубах не таскала. Тут на дядю Юру многие бабы зарились, а он – ни в какую. Любил он тетю Варю, да и мачехи детям не хотел. Надька юлой крутилась – ей же и постирать, и прибрать, и приготовить! Да еще и учиться приходилось! Она хорошо училась, мечтала, как мать, врачом стать, а пришлось ей медучилище у нас тут неподалеку заканчивать – мужиков-то на кого кинешь? Не на кого! Да и то она, как выходные, так сюда – и ну по дому хлопотать: на целую ведь неделю наготовить надо, а еще прибрать, постирать! Потом она сюда вернулась, а тут и Валерке в армию идти. Только ушел он один, а вернулся с женой беременной, да еще один ребенок на руках. Его же, телка мазаного-лизаного, такая шалава окрутила, что бабы аж плевались, на нее глядя. Сначала еще все нормально складывалось, а потом, как второй родился, так она, Зинка то есть, жена Валеркина, сказала, что ее мать приедет с дитем помогать. Ну и приехала, да только со всем кагалом, братьями-сестрами Зинкиными. И не стало Надьке в родном доме никакой жизни! Валерка ей прямо так и сказал: «Уходи куда хочешь!» И это после всего того, что она для него сделала! – возмущенно воскликнула она, глядя на меня в поисках сочувствия.
– Ну так давно известно, что ночная кукушка дневную всегда перекукует, – поддержала ее я. – И что сделала Надежда?
– А сказала ему прямо в глаза, что нет у нее больше брата! И в ФАК перебралась, на кушетке там ночевала! Вот до чего дошло! – выразительно произнесла она и даже губы поджала.
– Куда?! – вытаращившись на нее и подумав, что ослышалась, чуть не крикнула я, потому что ее многословие меня здорово нервировало.
– Ну, в фельдшерско-акушерском пункте, – объяснила Тамара. – Мы его так зовем. Надька хорошая медсестра была, уколы делала так, что комар больнее укусит, люди и не чувствовали ничего. Все ее очень хвалили, а жалели еще больше. А дядя Юра стал к бутылке прикладываться. Никогда за ним такого не водилось, даже когда тетя Варя умерла. Ну тут его Макариха и прибрала к рукам! Точнее, просто забрала. Пришла и сказала: «Собирайся, а то ты тут вконец сопьешься». А что? Он человек тихий, спокойный, на все руки мастер. А она женщина одинокая, вдовая, и детей бог не дал. Ну он к ней и перебрался. Ой как ей бабы завидовали! – она аж головой покрутила от избытка чувств.
– Так это же клад, а не муж, – согласно покивала я.
– А то! Мужиков-то у нас тут, почитай, и не осталось. Вот Макариха за него и держалась! Нет, она за ним хорошо смотрела, чистый такой стал ходить, ну совсем, как раньше. В Зинкином кильдиме он же только что паршой не покрылся. Макариха хотела и Надьку к себе забрать, чего девчонке черт-те где ночевать? Дом-то у нее большой, все бы поместились. Только дядя Юра воспротивился, сказал, чтобы Надька в город ехала, там счастья попытала, а то в нашей глухомани пропадет совсем. Ну Надька и съехала.
– Где же она в городе работала? – поинтересовалась я, подумав, что, раз Надежды здесь нет, то она могла вернуться на прежнюю работу и квартиру себе поменьше купить.
– Звонила она мне оттуда, как устроилась, – охотно сообщила мне Тамара. – Она говорила, что в больницу какую-то работать поступила, а комнату пополам с другой медсестрой снимает и все у нее хорошо. Ну я дяде Юре с Макарихой так и сказала. Потом она сообщила, что в частную больницу перешла, потому что зарплата там намного больше. А через некоторое время мне стало известно, что в одном доме сиделкой работает, за женщиной больной ухаживает, а платят ей еще больше, чем в частной больнице, и женщина хорошая, душевная попалась. Вот. А Зинка-то чего удумала. Она Валерку настропалила, чтобы он заставил отца дом на него переписать. Сунулся он к дяде Юре, а Макариха его так турнула, что вылетел он от нее красный как рак. Зинка тоже попыталась поговорить с ним, так Макариха ее аж лопатой по улице гнала, а уж что кричала при этом, повторить стыдно.
– Мне сказали, что отец Надежды умер, – сказала я.
