Только позже я осознала, в чем дело. Перцептин. Это он, это его удивительное действие так повлияло на мораль, утвердило примат интеллекта над чувством. В эти шесть часов я не была человеком — лишь животным с запредельным индексом IQ. Шесть часов, на которые распространялось действие перцептина…
— Анатолий Антоныч, — произнесла я, когда Тимофеев уехал в главный офис «Атланта-Росс», порекомендовав нам с бывшим главным специалистом перцептиновой лаборатории съездить в больницу к Светлову и Кирсанову. — Анатолий Антоныч, вроде бы все завершилось, проект «Светлячки» благополучно почил в бозе, его вдохновители погибли. Но одно, одно осталось невыясненным.
— Что же?
— Кто такой Светлячок?
Улыбка прорезала лицо доктора химических наук.
— Кто он, где и жив ли? — с жаром продолжала я.
— Неужели вы сами не можете ответить на эти вопросы? Ответы настолько очевидны, что это сразу приходит в голову, и потому немедленно отвергаются за мнимой нелепостью и абсурдностью. Вы хорошо знаете его, неужели его гениальное изобретение не открыло до сих пор вам глаза?
— Я не могу поверить, — медленно сказала я. — Я никогда не поверю, что эту громадную работу, это гениальное, хоть и смертоносное открытие совершил больной прогрессирующим слабоумием мальчишка… психопат, шизофреник… Светлов!
— Я расскажу, как это произошло, — проговорил Анатолий Антонович, — я давно обратил внимание на этого мальчика, еще когда четыре года назад… даже пять… он выиграл крупную международную научную олимпиаду по химии. Тогда я работал в НИИ при фармацевтической фабрике… и я понял, что из Светлова выйдет толк. Потом наш НИИ закрыли… я подался в частную фирму, Алеша поступил в университет. Учился он, как вы знаете, плохо, постоянно балансировал на грани отчисления. Потом НИИ начал финансироваться «Атлантом», конкретно Лейсманом, он решил делать бизнес также и на лекарствах… И вот полтора года назад на основе… впрочем, названия этих препаратов скажут что-то только специалисту… Светлову удалось получить синтетический наркотик сильнейшего действия, стимулирующий деятельность мозга и центральной нервной системы…
— Под вашим руководством в лаборатории НИИ? — уточнила я.
— Да, это можно выразить и так, — ответил он, — но вы сами понимаете, что… возможно, это опять прозвучит дико…
— Светлов не нуждался в вашей помощи, я верно понимаю?
— Кое-какие советы я ему давал, но в целом… вы знаете, это все равно, что человеку впрячься в состав, который тянет мощный локомотив. Вы не работали с ним и не знаете, это такой потенциал… никому из нас там и близко не стоять. Дарование глобального значения… гений.
— И вот теперь вы боитесь, что мы потеряем его?
— Вероятно, что и так… — вздохнул Анатолий Антонович. — У него очень неустойчивая психика. Нервные патологии, суицидальный синдром… расплата за первоклассный интеллект и дар, вы понимаете. А тут еще эта попытка самоубийства и травма черепа.
— У него на базе перцептиновой зависимости развивается слабоумие, — полувопросительно-полуутвердительно проговорила я и коротко взглянула на доктора, не теряя из виду дорогу, по которой неслась моя машина. — Это так?
Он кивнул и продолжал:
— Полгода у Леши ушло на совершенствование и уточнение формулы. Самое страшное, он экспериментировал на себе… Конечно, всплеск нервной деятельности, безграничные возможности мозга, гипертрофированная память. Но, боже мой, какая цена!
— Почему у него не было седины?
— Он красил волосы. Он от природы брюнет… так он перекрасил волосы в пепельно-русый цвет.
— Когда он начал работать с Лейсманом?
— Около года назад. Разрабатывал методику приема, дозацию, тесты и таблицы показателей роста IQ и памяти.
— Кому пришла в голову идея команды «Брейн-ринга»? Конечно, я знаю, но…
— Лейсману, разумеется. Светлову было уже все равно… вы понимаете, перцептин уничтожает то, что именуется… нравственными устоями, что ли. Светлов не понимал, что, набирая команду, он обрекал ее членов на деградацию и смерть. Впрочем, как он мне потом говорил, о накачке перцептином из команды знали только двое.
— Вишневский и Романовский? — почти утвердительно произнесла я.
— Да. Романовский был болен, кроме того, он сидел на героине и «винте» и лечился в наркодиспансере. Перцептин был для него средством отвлечься… Отвлекся! Вы знаете, это все равно, как если бы человек, желающий перебить вредную привычку нюхать табак, начал нюхать кокаин. Впрочем, Сережа Романовский был действительно очень умный и одаренный человек, он подошел Лейсману совершенно… очень жаль, что Сережу застрелили. Жаль.
— А Вишневский?
— О, Владик — это особый случай. Фантастическая, немыслимая безалаберность и легкомысленность! Для него все было как понарошку. Бедный, неразумный мальчик. Он был как ребенок — все хотел попробовать на язык. Попробовал… Кстати, он единственный из всех знал, что Светлов и есть пресловутый Светлячок, чьим именем назван проект.
— Ясно… — процедила я. — С ними ясно. А вы… как вы могли пойти на это?
Он горько усмехнулся.
— Я мог пойти на это? А кто меня спрашивал? Ко мне на работу приехали Лейсман с Новаченко и спросили: действительно ли я учитель Светлячка? У меня тогда были подозрения, что Леша вляпался в мафию, но такое… В общем, они вежливо поставили меня перед фактом, что я теперь буду работать на них. Посулили деньги, конечно… для меня это были огромные деньги. Когда я узнал, что буду делать опыты на живых людях, причем без ведома большинства из них, я отказался. «Кажется, у вас есть дети, Анатолий Антонович, — гнусно ухмыляясь, сказал тогда Лейсман, — сын и две дочери… А также прекрасная жена…» Одним словом, я согласился.
Последняя фраза закрыла разговор, как стальная дверь наглухо замыкает вход в помещение. Весь оставшийся путь до больницы прошел в тягостном молчании…
* * *
Амбалы из службы безопасности «Атланта-Росс» знали свое дело: Светлов был положен в отдельную палату хирургического отделения. Отдельную палату предоставляли или по блату, или за большие деньги — очевидно, имя Александра Тимофеева имело здесь большой вес.
Кирсанов также находился в хирургическом отделении, но в общей палате на шесть коек. К нему направилась я, а Анатолий Антонович поспешил к Светлову.
Еще не войдя в палату, я услышала голос Кирсанова.
— Вы не имеете права, мать вашу! — кричал он. — Мне нужно срочно позвонить, я капитан отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков и… Коновалы черрртовы, эскулапы вонючие!
Женский голос отвечал сдержанно и вежливо, но холодно и с ноткой осуждающего недоверия:
— У вас серьезная травма черепа, не стоит так волноваться.
— Да я… — воскликнул капитан. — Если что случится, я вас…
— Спокойно, Киря, — входя, сказала я тоном Василия Ливанова, произносящего сакраментальную фразу: «Элементарно, Ватсон!» — Попрошу тебя без шума и рукоприкладства.
— Таня! — обрадовался капитан. — Может, хоть ты объяснишь мне, какого черрта…
Конечно, я объяснила ему. «Какого черта» меньше не стало, напротив, все это перешло в еще более крепкие выражения. Подслушивать нас было некому, поскольку трое близлежащих соседей Кирсанова были без сознания (потом оказалось, один просто спал), один расхаживал где-то по коридорам — его кровать была пуста, — а последний, сухой старикашка с ехидной крысиной мордочкой, лежал слишком далеко, чтобы услышать нас, особенно если учесть, что он был глуховат. Это я поняла из его разговора с санитаркой, в котором львиную долю произнесенных им слов составляли звукосочетания типа «ась?», «шта-а?» и «чаво?».
— Может, у меня бред? — переспросил капитан, когда я закончила свой рассказ. — Но… Ты сама виновата. Значит, Анкутдинов и Лейсман убили друг друга, а лаборатория взлетела на воздух?
Надо сказать, я сознательно исказила некоторые факты: так, по моему рассказу выходило, что Лейсмана убил не Тимофеев, а Анкутдинов в порядке самообороны, кроме того, я замолчала историю с инъекцией перцептина.
— Так что дело завершено, — еще раз повторила я.
— Но Тимофеев? Он тоже замешан в этом и… — пытался было слабо протестовать капитан.
— Мы были с Тимофеевым у прокурора, и тот согласился с ним по всем пунктам этого скверного дельца.
— У прокурора? — Расквашенная челюсть Кирсанова отвисла. — Ну, тогда…
— Не сегодня-завтра Тимофеев станет президентом «Атланта-Росс», и я не думаю, что тебе стоит подавать в суд за твою разбитую голову и подпорченную физиономию, — назидательно выговорила я.
— А моя машина? — вскинулся капитан. — Где моя машина?
— Я только что отогнала ее на стоянку, — с ходу соврала я.
В любом случае ему нельзя волноваться, мелькнуло в голове. В случае, если с машиной Кирсанова что-то произошло, можно будет сообщить печальную новость после. Когда самочувствие капитана улучшится.
