— Егор!
— Браво! — Снова хлопает в ладоши Эдик. — Столько эмоций за один вечер можно получить только за карточным столом. Как только дедушка умер и оставил огромное наследство, вы стали так же интересны, как покер, господа. Маман, ты дама треф, наша юная родственница дама бубен, Нелли Робертовна червонная, а уж вы, Наталья Александровна, простите, дама пик.
— А я? — вскидывает бесцветные глаза Настя.
— Ты, милая, еще не дама. Во всяком случае, в этой игре.
— И какая же козырная? — подмигивает старшему внуку Олимпиада Серафимовна.
— Время покажет. Я думаю, что бубен.
До сих пор молчавшая Нелли Робертовна вдруг спохватывается:
— А где же Миша? Миша!
— Я здесь, — словно из воздуха материализуется шофер.
— Что ж ты не сядешь за стол? Тебе ведь никуда сегодня не ехать, выпей с Натальей Александровной водки, раз никто не хочет составить ей компанию. Кстати, Эдик, а ты что, не употребляешь отныне спиртные напитки?
— Еще не вечер. У меня к тому же важный разговор.
— Вот как? — Нелли Робертовна со значением смотрит на Настю, а шофер поднимает рюмку водки и, чокнувшись с Натальей Александровной, опрокидывает ее одним махом.
— Класс, рабочий класс! — смеется Эдик.
Егорушка протирает носовым платком стекла очков:
— Как? Ну, как так можно? Так делать, так говорить? Он же обижает вас всех, а? Обижает? А вы? Что вы?
Майя сидит в уголке, боясь даже вздохнуть и привлечь тем самым к себе внимание. Где же Георгий Эдуардович, почему он не пришел, почему Нелли Робертовна ничего не говорит? Сколько же все это будет продолжаться?
— «В воздухе пахнет грозой…» — томно мурлыкает Эдик. Олимпиада Серафимовна вздыхает:
— Ведь у тебя есть и голос, и слух. И внешность дай бог каждому. Досталось же талантов от природы! Почему ты не займешься чем-нибудь стоящим, Эдуард?
— Чем, например?
— Ты мог бы стать артистом.
— Хочешь составить мне протекцию? Спасибо, бабушка, но я патологический лентяй. Перспектива бесконечных репетиций и гастролей, дурная пища в дурных гостиницах, визжащие от восторга девицы — все это навевает на меня тоску.
Эдик зевает. Вера Федоровна, внимательно разглядывающая в течение нескольких минут Наталью Александровну, вдруг говорит:
— Что это ты старые платья стала вдруг перешивать? На новые денег не хватает? А говоришь, что дела в магазине идут хорошо.
— Я? Старые платья? — делает стойку Наталья Александровна. — Какая чушь!
— Ну, уж нет, — не соглашается Вера Федоровна. — Я отлично помню этот твой бледно-сиреневый костюм. Та же самая ткань. Перелицовка.
— Что ты в этом понимаешь! — фыркает Наталья Александровна. — Перелицовка!
— Я не понимаю? Да я… — тут Вера Федоровна ловит взгляд сына, спохватывается. — Да-да, показалось.
Наступает очередная долгая пауза. Вера Федоровна нерешительно говорит:
— Может, пора расходиться по своим комнатам? Мы все слишком взволнованы. Надо бы отдохнуть.
— Но погода же такая хорошая! — отчаянно говорит Настя. — Мы могли бы погулять!
— Я, пожалуй, составлю тебе компанию, — поднимается Эдик. — Пойдем.
Она вскакивает, первой идет к выходу, за ней Эдик, и все присутствующие за ужином провожают пару долгим взглядом.
— Неужели же он собирается сделать Насте предложение? — взволнованно говорит Нелли Робертовна.
— Ха-ха! — высказывается слегка опьяневшая Наталья Александровна.
— И на что они будут жить? — пожимает плечами Вера Федоровна.
— Во всяком случае, это не наше с вами дело, — говорит Олимпиада Серафимовна. — Я предпочитаю политику невмешательства.
— Кто бы говорил! — язвит Наталья Александровна.
— Мама, у тебя на подбородке губная помада, — замечает Егорушка. — И она размазалась.
Майя молчит, чувствуя, как в груди вместо сердца образовалась пустота. И сразу жить не хочется. Ну, не хочется, и все тут.
… — Поговорила?
— Да.
— И что?
— Маруся согласна нам помочь.
— Маруся? — удивляется Эдик.
— Ну да. У нее же будет половина всего! Я по-прежнему буду жить в этом доме, как ее родственница. Если мы с тобой поженимся, — тихо добавляет Настя.
— А деньги?
— Она даст денег. Она такая… Такая доверчивая. Даст.
— Но мне нужно сейчас. Понимаешь?
— Но что я могу сделать?
— Послушай, Настя. У папы в кабинете лежит пистолет. Я так понял, что вещь дорогая, антикварная. Если бы я мог его продать! У меня появились бы деньги, чтобы отдать долг. Ты должна мне его принести.
— Но это же воровство!
— Я беру взаймы, поняла? Я отдам эти деньги. Потом.
— Но почему пистолет? Разве в доме мало ценностей?
— У меня есть знакомый, который коллекционирует оружие. Он просто фанатик. Я мог бы выручить нужную сумму в пять минут. К тому же, если исчезнет пистолет, в доме будет спокойнее.
— Но раз так, почему ты сам не можешь взять?
— Ну, как ты не понимаешь! Все сразу подумают на меня. Ты же знаешь мою репутацию! Поэтому я буду обеспечивать себе алиби, занимая кого-нибудь приятной беседой.
— А на кого же тогда подумают?
— Да на кого угодно! Хотя бы на Мишу.
— Он не вор, — вздрагивает Майя.
— Зато не член нашей семьи. Я не думаю, что отец вызовет милицию. Он не такой человек. Больше всего на свете он дорожит собственным покоем, а милиция — это долгое разбирательство, протоколы, допросы, суды. Нет, папа заплатит за пистолет, а потом просто уволит проворовавшуюся прислугу.
— Но Миша будет говорить, что ничего не брал!
— А разве ты не можешь сделать так, что не будет? — пристально смотрит на нее Эдик. После паузы Настя спрашивает:
— И когда?
— Я буду ждать тебя в саду. Как только отец выйдет из кабинета, ты зайдешь туда и возьмешь пистолет. А я пока тут с кем-нибудь позабавлюсь. Хоть с Егорушкой. Он — лучшее алиби. Все знают, что Егорушка никогда не врет.
— Хорошо, — покорно кивает Настя. — Я все для тебя сделаю.
— Ты просто чудо! Ты спасешь мне жизнь. Такие вещи не забывают.
— Да?
— Я клянусь, что это в последний раз. Я брошу играть, попробую заняться чем-нибудь стоящим. Я сделаю все, как ты попросишь.
— Ты… Ты любишь меня?
— Ну, конечно, люблю!
— А та девушка в квартире?
— Случайная знакомая. Ты же знаешь, как много у меня таких знакомых! И все чего-то хотят. Да, я впустил ее, чтобы объясниться. Чтобы сказать, что женюсь. Надо рвать старые связи, если собираешься вступить в новую жизнь, ведь так?
— Да.
— Ну, иди.
Между тем за столом на веранде остаются только Егорушка, Наталья Александровна и Олимпиада Серафимовна. Остальные женщины удалились в свои комнаты, Ольга Сергеевна на кухню. Насвистывая, Эдик поднимается на веранду.
— Что ж, Жорочка ужинать так и не будет? Мне послышалось, что хлопнула дверь кабинета. Куда ж он пошел? — взволнованно говорит Олимпиада Серафимовна, тряхнув огромными серьгами.
— На кухню, за бутербродом,— Эдик невозмутим.
— Я, пожалуй, пойду и скажу ему, чтобы не ел всухомятку. Окончательно испортит желудок, — поднимается Олимпиада Серафимовна.
— Вот она, неусыпная материнская забота! — вслед ей говорит Эдик. — Кому-то повезло!
— Я хочу вызвать тебя на дуэль! — отчаянно восклицает Егорушка.
— Что-что?
— С такими надо стреляться!
— Егор, — морщится Наталья Александровна. — Когда же это кончится? Когда же ты повзрослеешь?
— Нет, в этом и в самом деле есть что-то романтическое, — улыбается старший брат. — Что ж, изволь. Давай спустимся в сад, обговорим условия.
— Эдик, надеюсь, ты понимаешь, что твоего младшего брата нельзя воспринимать всерьез, — напоминает Наталья Александровна.
— Не беспокойтесь, ма шер, мы все уладим миром.
Братья уходят в сад. Наталья Александровна остается на веранде одна, внимательно смотрит, как оба исчезают за деревьями.
— Ты умеешь драться на шпагах? — спрашивает Егорушка, когда Эдик усаживается на одну из лавочек в резной беседке.
— Красиво здесь. Люблю этот дом, этот сад. Даже зимой люблю, когда на улице снег, ветер, а в зале топится камин, и если помешать железной кочергой дрова, искры сыплются, словно от бенгальского огня. Вечный Новый год, вечный праздник. Мечта. Всю жизнь я хотел только одного — вечного праздника. Ты любишь Новый год?
— Сейчас лето.
— На самом деле, я поэт, во мне романтики гораздо больше, чем в тебе, хотя ты все книги в библиотеке перечитал. Просто я себя знаю от и до, поэтому не боюсь, а ты себя боишься. Тебе понравилась эта девушка, вот и все. Но ты не знаешь, как подступить к делу.
— Какая девушка? — краснеет Егор.
— Брось. Эта девушка. Впервые что-то дрогнуло в душе, да? И вместо того, чтобы спросить у меня совета, ты надуваешь щеки, грозишься убить и, вообще, делаешь все, чтобы ей не понравиться. Ведешь себя как мальчик, который, чтобы понравиться девочке, дергает ее за косички.
