Жиль едва осмеливался смотреть в лицо этому честному, совестливому человеку, не сводившему с него широко раскрытых глаз.
- Вот я и подумал, месье Ренке, не согласитесь ли вы подать в отставку чуть пораньше и поступить на службу ко мне. В обстановке вы разбираетесь лучше, чем я. У меня нет никого, кому можно было бы довериться, и город я знаю плохо. Правда, у меня была мысль пригласить частного сыщика из Парижа, но у него меньше шансов на успех, нежели у вас, а у меня нет никакой гарантии, что он окажется честен...
Но самое трудное было впереди.
- Я расспросил мадам Ренке. Она сообщила мне, какое у вас жалованье и какая будет пенсия через три года. Я сделал подсчет и полагаю, что если предложу вам двести тысяч франков...
К изумлению Жиля, Ренке не подскочил на стуле, а лишь покачал головой.
- Для меня это не новость, месье Жиль. Буду с вами откровенен. Вчера поздно вечером ко мне зашла сестра и все мне рассказала, только что не назвала сумму. Меня смущает одно: не будут ли мне вставлять палки в колеса. С другой стороны, мне очень хочется помочь бедной мадам Колетте: ей предстоит борьба с сильным противником. Словом, я согласен, месье Жиль, только вот сумма чересчур велика. Понимаете, это будет выглядеть так, словно я продался.
В тот же вечер, не дожидаясь официальной отставки, Ренке испросил отпуск и наутро явился в кабинет, который Жиль устроил себе на третьем этаже особняка, напротив окон тетки.
С тех пор Ренке целыми днями сновал по городу, ведя расследование независимо от полиции.
Последняя нагрянула на набережную Урсулинок и обшарила весь особняк. Теперь прохожие уже не давали себе труда скрывать любопытство: они останавливались прямо посреди улицы и глазели на дом, где совершилось убийство.
Что касается Колетты, то она, целых три раза побывав во Дворце правосудия, сохраняла, несмотря на свое лихорадочное состояние, неожиданное хладнокровие. Вот только за столом их разговоры с Жилем почти прекратились. Тетка и племянник избегали смотреть друг на друга и порою, прощаясь перед сном, даже не обменивались рукопожатием.
- По-моему, ты с ней не слишком любезен, Жиль,- заметила как-то Алиса.
Что мог он ответить жене?
- Иногда кажется, что ты тоже ее подозреваешь.
- Клянусь, Алиса, нет!
- Тогда я ничего не понимаю. Как раз в тот момент, когда ей особенно нужна поддержка... К столу она выходит в самую последнюю минуту и всякий раз отыскивает предлог, чтобы уйти сразу же после еды... Ренке что-нибудь раскопал?
- Еще нет.
- Ты считаешь, что они решатся забрать Колетту?
Покамест, во всяком случае, ее не арестовали. Зато полиция изъяла личные вещи Октава Мовуазена и все бумаги, хранившиеся в бюро с цилиндрической крышкой. Вокруг особняка и гаража постоянно шныряли агенты, и накануне мадам Ренке была в свой черед вызвана к следователю.
В это утро Жиль и Ренке решили по мере возможности воспроизвести день Октава Мовуазена.
По заключению экспертов, последний был отравлен постепенно возраставшими дозами мышьяка в течение нескольких недель.
С другой стороны, врач, лечивший Мовуазена, показал, что покойный страдал болезнью сердца. Вот почему он всегда носил в левом кармане жилета круглую картонную коробочку с пилюлями, в состав которых входил дигиталин. Однако аптекарь Боке с угла площади Ла Кай, изготовлявший эти пилюли, утверждал, что никогда не добавлял в них ни грана мышьяка.
- Как видите, месье Жиль, мы с точностью до минуты следуем распорядку дня вашего дяди. Выяснить, каков был этот распорядок, оказалось нетрудно. Во-первых, потому, что Октава Мовуазена все знали и все с ним здоровались. Во-вторых, потому, что он никогда ничего не менял в своем, так сказать, образе жизни. Для пущей точности мне следовало бы зайти в гараж, заглянуть в застекленную конторку и просмотреть вчерашние счета. Выговоров он никому не делал, но если что-то ему не нравилось, вытаскивал из кармана толстый красный карандаш и писал несколько слов, редко больше. И каждый до смерти боялся обнаружить у себя на столе его записку...
Большинство траулеров вернулось в порт еще ночью, но несколько моторных к парусных баркасов еще тянулись вереницей между двумя башнями, направляясь к причалу вблизи маленького кафе Жажа.
- В этот час ваш дядя выкуривал первую трубку... Парикмахер, подметавший салоп, дверь которого была распахнута, проводил их взглядом.
- Смотрите-ка, с вами не здороваются! А вот с Октавом Мовуазеном здоровались все, хотя и знали, что он не ответит. Разве что буркнет нечто невнятное.
И молодой длинноногий Жиль пошел тяжелым медленным шагом, как Октав Мовуазен во время утренней прогулки.
На улицах еще было безлюдно, но около рынка уже царило оживление: туда один за другим подъезжали грузовички рыботорговцев. Жажа, упершись руками в бедра, во весь голос переговаривалась с экипажем только что причалившего судна, палуба которого была заставлена корзинами с рыбой.
- А, вот и ты! - вскричала она, завидев Жиля. - Что ты тут делаешь в такую рань? Кофе-то хоть пил? Зайди, пропусти стаканчик - ты же посинел от холода.
Она затащила его к себе. За мраморными столиками замаривали червячка кумушки с рыбного рынка, ожидавшие, когда зазвонит колокол.
- Иди-ка сюда. Я тебе кое-что покажу. Жажа увела Жиля в кухню.
- Правда, что ты взял этого к себе на службу? Ренке остался ждать у входа в кафе.
- Не знаю, правильно ли ты поступил. В общем-то я не люблю шпиков. Не говорю уж о том, что ходят слухи, будто его сестрица... Послушай, сынок. Это, конечно, не мое дело. Но я вижу, как ты бродишь тут, тощий, словно бездомный кот, и у меня сердце разрывается, когда я слышу, что болтают. Говорят, эта Ренке долго жила со своим хозяином в надежде, что он не забудет ее в завещании. Уверяют, что она вполне могла подмешать ему кой-чего в кофе. Делай как знаешь, но будь хотя бы настороже... Чем тебя угостить? Рюмочку? Нет-нет, выпьешь! Чокнись с Жажа!
Она без разговоров налила ему рюмку.
- А теперь беги. У меня дел по горло.- И крикнула в зал: - Иду, иду, детки! Не ворчите!..
Жиль и Ренке проталкивались через кишевшую на рынке толпу, перешагивая через окровавленных акул и скатов, шлепая по кучам потрохов. Люди оборачивались и глядели им вслед. С особенным любопытством смотрели они на Мовуазена-племянника. Подумать только, такой молодой! И все же кумушки отнюдь не выражали симпатии к нему.
Рыбаки волокли тяжелые корзины с рыбой и расставляли их на каменных столах.
- С товаром остается хозяин баркаса, - пояснил Ренке. - Он обязательно присутствует при распродаже, а матросы, вымыв судно, отправляются к Жажа или в другой бар, чтобы пропустить стаканчик... На вашего дядю эти люди смотрели еще враждебнее, чем на вас.
Жиль знал почему. С помощью тестя он составил почти полный перечень капиталовложений Октава Мовуазена.
Некоторые открытия не удивили его. Мовуазен, например, владел сорока процентами акций фирмы "Басе и Плантель"; доля его в "Рыбных промыслах Бабена" выражалась примерно такой же цифрой. Несколько раз принудив Жерардину нотариально признать свой долг, он сделался практически безраздельным хозяином торгового дома Элуа. Неожиданностью для Жиля оказалось то, что в таком же положении находились другие предприятия, например гараж на Рошфорском шоссе, многие бензоколонки, одна электростанция и склад минеральных удобрений. Точно так же дело обстояло и с небольшим местным банком Уврара на улице Дюпати.
Обладатель нескольких десятков миллионов, Мовуазен не брезговал, однако, и делами помельче: он был совладельцем значительной части рыбачьих баркасов, так что неуклюжие их хозяева в синих свитерах являлись, по существу, простыми его служащими.
- Зачем он ходил сюда? - спросил Жиль, которому становилось все больше не по себе под провожавшими их взглядами.
- Чтобы смотреть. Только смотрел он по-особенному. В гараже разом замечал малейшую неполадку. Здесь с одного взгляда определял, хорош ли улов и по какой цене пойдет треска или рыба соль. Попробовал бы после этого какой-нибудь хозяин баркаса или рыботорговец надуть его!..
В тот момент, когда они огибали один из каменных столов, отчаянно зазвонил колокол. Началась распродажа, толпа сгрудилась вокруг аукционщика.
- Идемте. Дольше вашему дяде незачем было смотреть.
Они снова прошли по набережным до Большой часовой башни, нырнули под нее и заглянули в лавочку на углу, торговавшую табаком и газетами.
- В это время здесь продают только местные газеты. Ваш дядя брал "Птит Жиронд", "Франс де Бордо" и "Уэст-Эклер".
Старая торговка в черном так пристально уставилась на Жиля, что забыла дать сдачи.
- Восемь утра. Открываются магазины. Парикмахер с улицы Дю Пале снимает с окон ставни... Ваш дядя заходил, оставлял шляпу на вешалке и со вздохом удовлетворения располагался в кресле. Во время бритья парикмахер непрерывно болтал, но Мовуазен не разжимал губ.
