Ознакомительная версия.
— Но ведь я не знаю английского?
— Не беда. Я буду вашим толмачём.
— Британский нувориш потратил столько денег, чтобы обладать редким филателистическим экземпляром и, думаете, он согласится?
— Но почему бы не попытаться?
— Ладно, убедили. Давайте попробуем.
Присяжный поверенный оказался прав. Солидный иностранец с пышными рыжими усами и заметным брюшком был тот самый Чарльз Блэкстоун. На удивление, он оказался весьма общительным человеком и внимательно выслушал доводы русского коллекционера о судьбе «Тифлисской уники». Толстяков не стал скрывать недавний разговор с Фогелем и честно признался, что начальник почты будет ждать его завтра в восемь часов утра. Эта откровенность понравилась британцу. Пригубив бокал вина, он заметил:
— It all depends on Mr. Fogel's desire to leave this unique stamp in Russia or not. Do you agree?[19]
— Yes, of course,[20] — повторил ответ Толстякова присяжный поверенный.
— But I can promise that I won`t do anything to prevent you from trying to buy it first.[21]
— I`m glad I met such a respectable gentleman[22] , — адвокат перевёл фразу газетчика.
— So, I suggest we only to participate in the auction together.[23]
— Yes, it goes without saying.[24]
— And one the first to know time and place of the auction must inform the other.[25]
— That`s what I wanted. Hope to see you soon.[26]
— Goodbye.[27]
Англичанину принесли заказанные блюда, и он продолжил ужин. Ардашев и Толстяков не стали дожидаться, пока освободится подъёмная машина, и по лестнице добрались на третий этаж.
Уже в коридоре хозяин сочинского имения сказал:
— И всё-таки какой прекрасный человек этот миллионер! Так сразу и согласился. Какая удача: право первой покупки остаётся за мной. И только, если моя цена не устроит Фогеля, в дело вступит Блэкстоун. Лишь в этом случае «уника» уплывёт к берегам Туманного Альбиона.
— Вот это меня и настораживает, — задумчиво выговорил присяжный поверенный.
— Вы ему не доверяете?
— Не знаю. Как говорят англичане: «Tomorrow is another day», а по-нашему: «Утро вечера мудренее».
— И что ж вы такой подозрительный? Так нельзя. Людям надо хоть немного доверять.
— Возможно, вы и правы, но, к сожалению, я думаю иначе. К тому же, этот иностранец не вызывает у меня симпатии.
— Отчего же?
— Он улыбался только ртом, а глаза оставались холодными, как у питона.
— Ну, посмотрим-посмотрим. По-моему, всё складывается не так уж и плохо. Как думаете, а не сразиться ли нам в карты? — потирая ладони, предложил издатель.
— Отчего же не в шахматы?
— Так вы же меня опять обставите-с. Где-нибудь в середине партии заманите в ловушку, а потом — раз-два: шах и мат. Говоря по правде, вам нужно играть со мной без ладьи. Да и то я не уверен, что выиграю. А вот в картах есть шанс положиться на удачу.
Адвокат лукаво улыбнулся и сказал:
— Можно, конечно, и в карты. Только надо послать коридорного за нераспечатанной колодой.
— В этом нет надобности. Я прихватил свою. Правда, она не новая, но какая есть… Да мы же не на деньги собираемся играть, а просто так.
— Что ж, прекрасно. Но если за вами карты, тогда за мной вино, фрукты и сыр. Ещё одна бутылка «Цинандали» нам явно не помешает.
— С удовольствием с вами соглашусь. А в каком номере начнётся сражение?
— Естественно, в моём. Ведь ваш бульдог до сих пор без зубов, не так ли? — присяжный поверенный иронически сощурил глаза.
— Ну-да, ну-да. Вы, как всегда, правы. Но патроны можно купить и завтра.
Ладно, я возьму карты и сразу к вам.
Вскоре в номере Ардашева появился Толстяков, и началась неспешная, но опять такая невезучая для газетчика череда партий в пикет под запись. Карта ему явно не шла, и вино перестало доставлять удовольствие. Адвокат старался длинные масти не сносить[28] , а держать на руках. Да и фигуры[29] не спешил сбрасывать, что позволяло ему находить подобные в прикупе и составить игру «четырнадцать».[30]
Наконец в половине второго ночи, расстроенный и уставший от проигрышей, издатель не выдержал и, подскочив со стула, возмутился:
— Позвольте полюбопытствовать, дорогой Клим Пантелеевич, как вам удаётся так играть? Ведь я не первый день увлекаюсь пикетом. Но то, что вы сейчас со мною творите — это форменное унижение меня, как опытного игрока. И если в самом начале мы шли почти на равных, то через час вы просто изжарили меня на сковородке! Создаётся ощущение, что вы насквозь видите оба прикупа. Как так может быть? Ведь карты мои. Они не меченные, и, извольте убедиться, не прозрачные. Или, быть может, вы знаете карточный секрет от Пиковой Дамы?
— Да не принимайте так близко к сердцу проигрыш! Отнеситесь к нему, как к временному невезению. Мы же просто коротаем время. Допустим, сегодня вы проиграли мне, но, может быть, завтра вы одержите верх над кем-то другим. Удача капризна. Или, говоря словами великого Шота Руставели:
Наши судьбы, как погода, переменны с каждым днём: То горит над нами солнце, то гремит над нами гром. Ныне радость вместо горя в сердце вспыхнуло огнём. Если ж мир приносит радость, для чего грустить о нём?
— Нет уж, увольте меня великодушно от прослушивания стихов этого грузина. Вот он у меня где! — воскликнул Толстяков, проведя себе ребром ладони по горлу.
— Зря вы так, Сергей Николаевич. Руставели не только поэт XII века, но ещё и государственный деятель с непростой судьбой. Говорят, влюбился в свою повелительницу, но не нашёл взаимности. По этой причине всю оставшуюся жизнь провёл в сырой монастырской келье. — Присяжный поверенный откинулся в кресле и добавил: — Так и быть. Я открою вам секрет. Видите ли, я обучился картёжному ремеслу ещё в студенческие годы. Однажды обратил внимание, что на всякой подержанной колоде вполне реально запомнить на рубашке карт едва заметные отличия. Для этого надобно только напрячь мозг и постараться расположить эти чёрточки, пятна, загнутые уголки, вмятины на нижних, верхних или боковых ребрах в определённой последовательности. Согласен, кажется, что это невозможно. Но это только вначале. А стоит потренироваться с недельку — и дело пойдёт. Главное, нарисовать у себя в голове эти меченные жизнью карты и разложить точно пасьянс. Это поможет быстрее их запомнить. И, если у вас это получилось, — не сомневайтесь: игра будет беспроигрышной. Кстати, точно таким же образом могли поступить и вы. А, стало быть, мы оба были в равном положении. Тем более, колода не моя.
— Как всё просто… Да вы гений! — восторженно выпалил Толстяков.
— Да уж, «гений», — недовольно хмыкнул Ардашев, — а Беса никак не могу поймать. Однако пора спать. Завтра или, пожалуй, уже сегодня, надобно ехать в Коджоры. У Фогеля мы должны быть в восемь. Вероятно, придётся остаться без завтрака, но ничего. Возьмём корзинку в экипаж. Персики, яблоки и сыр скрасят наш путь.
— Как скажете, дорогой мой, как скажите.
Пожелав спокойной ночи, Толстяков удалился.
Дверь захлопнулась. Английский замок клацнул, точно гильотина, а Клим Пантелеевич ещё долго не тушил свет, рассматривая картину неизвестного художника под названием «Поэзия белой ночи».
Ночь прошла без происшествий. Рано утром вояжёры наняли коляску и отправились в Коджоры, находящиеся в восемнадцати с половиной верстах.
Цивилизованный Тифлис с его трамваями, широкими проспектами, электрическими фонарями, бульварами, музеями, витринами дорогих магазинов, скверами и Присутственными местами скоро закончился. Да его, собственно, не так было и много: Михайловский и Головинский проспекты, Дворцовые и Графские улицы…
Город производил двоякое впечатление. Европейская жизнь здесь тесно переплелась с азиатской. И каждая из них текла своей рекой.
Народ уже давно проснулся, и весь двухсоттысячный муравейник шумел голосами разносчиков фруктов, молочников и чистильщиков обуви. Восточные кварталы, казалось, застыли, словно на картине, запечатлённой на полотне столетней давности.
По узким улочкам с домами, нависшими над дорогой выступами верхних этажей, и под решётчатыми окнами, сновали окрашенные хной персы, мингрельцы, лезгины, татары, турки и нухетинские арабы. Головы туземцев, точно грибы, покрывали лохматые бараньи шапки и лёгкие войлочные ермолки, расшитые шелками и золотом по ярко-красному фону.
Откуда-то издалека доносились звуки зурны и бубна. Повсюду властвовал запах жаренных кебаб, смешанный с хлебным ароматом чуреков и лавашей. Казалось, что все жители только и делали, что с самого раннего утра ели, пили и веселилось. Но такое мнение могло возникнуть лишь у гостей Тифлиса. Им было неведомо, что с первыми лучами солнца персы тулухчи — разносчики воды — спускаются по крутым склонам к Куре, чтобы, набрав живительной влаги в деревянные бочонки, закреплённые на их спинах широкими ремнями, карабкаться вверх. Там они заливали её в тулух — большой кожаный мех в форме воронки с кишкою для слива, — привязанный к спине «жерика» (мула). Сродни им — муши, то есть носильщики, с утра до вечера, перетаскивающие на спинах грузы, бывшие иногда под силу только лошади или ишаку. К слову, эти самые муши славились не только выносливостью, но и исключительной честностью. Не было случая, чтобы хоть один из них сбежал с чужой поклажей. Всё это от того, что они были связаны круговой порукой. И за проступок одного отвечал весь цех.
Ознакомительная версия.
