Зато Пат, которой было неловко передвигаться в шлепанцах, удостоила мир своим взглядом.
— Ты полагаешь, у пальца есть предназначение?
Я именно так подумала, но из осторожности пожала плечами:
— Не знаю.
— Слушай, а не здесь ли место поклонения одной из старых европейских богинь? Например, Вильбет?
— Нет. — Я указала прямо. — Культовое место у больших камней.
Но Пат меня не услышала:
— В Богемии Вильбет называют Вальпургией. Почему бы у вас ее не именовать Вендлгард?
Тогда меня прорвало.
— А там, — я махнула в сторону гор, — есть пещера, которая называется Триссельбергерлох. Она довольно большая, и ее можно хорошо рассмотреть из долины. В детстве мне рассказывали, что в этой пещере обитают маленькие человечки. Они выглядят, как бог Сильванус, спутник великой богини. Некоторые предания описывают Триссельбергерлох как место обитания Залигов, их было трое. А знаешь, как их называют в разных областях? Эмбеде, Вильбеде, Борбеде.
Пат замерла в почти театральной позе:
— Да что ты! Да что ты! Целые районы кишат всякой нечистью!
— А что ты запоешь, когда я расскажу тебе, откуда взялось прозвище Залит? Оно имеет непосредственное отношение к понятиям «здоровый» и «невредимый», а также «счастливый», «радостный», «блаженный», «почивший в бозе», «спасенный» и еще «пьяный». И находится в одном гнезде со словом «соль».
Я выложила свой козырь, хотя мне совершенно не хотелось участвовать в игре Пат. Потому что это ни на шаг не продвигало нас в решении вопроса с перепиской.
— Таким образом, мы возвращаемся к горнякам и лейслингинкам. — Пат задумалась.
Августа и соседка присоединились к нам. Грибов они не нашли, разве что срезанные, либо старые и замшелые, либо червивые. Мы решили идти домой, но прежде, пока солнце не спряталось за горизонтом, осмотреть культовую площадку. Вдруг, покопавшись около жертвенного камня, обнаружим не только косточки диких зверей, но и человеческие останки? Вопреки укоренившимся представлениям о глубокой религиозности кельтов этим дюжим людям не был чужд каннибализм.
Итак, мы оказались на противоположной стороне болота. И, как обычно, пульс у меня зачастил, словно это место излучало что-то особенное.
В расщелине между мощными скалами журчал родник. Ручеек омывал камни, покрытые мхом. Внезапно по воде пробежал луч, словно солнечная рука погладила ручеек.
Странно, прежде я не обращала внимания на нужник, который постояльцы пастушьего шалаша построили прямо рядом с жертвенным камнем. Заметила Августа. Она возмущенно стала тыкать пальцем в домик с характерным отверстием — сердечком на входной двери. Под стенами уборной лежали пластиковые мешки, наполненные мусором и пустыми бутылками.
Мы постояли, глядя на все это безобразие и предаваясь размышлениям о неумолимом течении времени.
Затянувшуюся минуту молчания нарушила соседка:
— Ничего не поделаешь. Нужду надо где-то справлять. Слушайте, я прихватила бутылочку. Хорошо бы выпить, пока окончательно не стемнело.
Я удивилась запасливости подруги. Шалаш, слава Богу, пустовал. Мы расположились вокруг стола, сооруженного из пня. Соседка достала из невзрачного рюкзачка вино «Просекко» в охлаждающем пакете, затем зеленые оливки и сыр. Она не забыла взять даже винные бокалы.
Растроганная неожиданной заботой, я отошла со своей порцией вина к камням, как можно дальше от сортира, и принесла жертву трем древним богиням, выплеснув половину бокала.
Так поминать выпивох меня научила настоятельница японского монастыря, а по совместительству замечательная писательница. Я, как бывшая воспитанница монастырской школы, вручала ей на литературной конференции пожертвования, собранные в немецкоговорящих странах.
Когда я вернулась к столу, мы подняли бокалы за прекрасно прожитый день. Из мешка был извлечен белый гриб, положен на середину стола и подвергнут всеобщему восхищению.
Августа самоотверженно заявила: ей достаточно и того, что она гриб нашла, есть в одиночку не будет. Мы тут же загалдели, что насытиться четверым одним грибом нереально, но каждый мог бы вкусить его аромат вкупе с омлетом, политым сливочным соусом.
Встал вопрос, кто приготовит сей омлет. Я мысленно пересчитала яйца в своем холодильнике.
— А ведь и Вендлгард, поди, не всегда собирала грибы корзинами, и ей приходилось делиться с подругами, — вздохнула Августа.
Я попыталась рассказать соседке о Вендлгард. Она перебила меня, сказав, что наслышана об этой аббатисе. От кого? Да от меня же. Последний год во время наших прогулок я вряд ли говорила о ком-либо другом. И Незими ей известен: тетка после войны вышла замуж за турка, и у нее теперь две кузины в Турции. А кроме того, поэта подвергли такой ужасной казни, что она при всяком упоминании о нем испытывает чувство, будто с нее кожу сдирают.
Солнце село, и мгновенно похолодало. С болота потянуло ветерком, и мы начали чихать. Тут мы сообразили, что вместе с солнцем может закатиться и наше здоровье. Августа спрятала гриб, соседка — бутылку и бокалы (оливки и сыр мы умяли).
Отойдя от шалаша на некоторое расстояние, я обернулась и заметила, что под крышей прикреплено колесо. Я показала его осторожно ковылявшей Пат.
— Знак Вильбет, — припечатала профессорша.
Это было уже не смешно.
На выходе из леса я нашла гриб, точнее, он нашел меня, неожиданно возникнув. Он был не столь великолепен, как экземпляр Августы. Но если обрезать бочки, покусанные зверушками, то вполне сгодится на жаркое. Естественно, я удержала победный клич, повела себя деловито: предложила Августе присоединить мою находку к своей. Августа заопасалась, как бы ее чудо не пострадало от подобной близости. «Да уж, — подумала я. — Самое позднее через полчаса оба гриба из-под моего ножа попадут на сковородку, и никто в жизни не определит, какой кусочек принадлежал красавцу, а какой уроду».
Мы прибавили шагу. В тени холод пробирал до мурашек, и я очень жалела, что оставила дома куртку. Соседка держалась как экскурсовод. Вот, мол, немного впереди растет большая липа, под ней стоит скамейка, на которой любил сиживать поэт Хуго фон Хофманншталь, ему там лучше всего думалось. Он никогда не выдавал это место своему другу Якобу Вассерману. Боялся, что тот придет и украдет его, Хофманншталя, мысли.
Мы уселись в машину. Я выглянула из окна и вдруг заметила шладмингер. Неужели Самур-оглы?! Но это был, конечно, не он. Совсем другой человек. Я просто позавидовала ему, тепло одетому, ибо сама уже тряслась от холода.
* * *
Дома я сразу включила отопление и побежала на кухню. Подруги расположились в гостиной и зашуршали страницами. Каждая находка, мнимая или подлинная, сопровождалась взрывом голосов, причем речь соседки звучала прагматично и уверенно, что и следовало ожидать: прагматизм у нее во всем.
Тем временем я резала хлеб, взбивала яйца, рвала в огороде последнюю петрушку, доставала из подвала большую чугунную сковороду. Грибной аромат заполнил кухню, кстати, запах при готовке был иной, чем при сборе. Я порезала грибы как можно мельче, чтобы их дух распространился по всему дому. Мои первооткрывательницы явно стали принюхиваться: из комнаты донеслось дружное хлюпанье носов.
Накрывая на стол, я услышала, как Пат вещает: дескать, граница между жрицей и богиней постепенно размывалась, и, похоже, в какой-то момент они слились. Я насторожилась: опять инкарнация? Но ведь одержимость — это несколько иное, нежели воплощение.
Пат перебили соседка и Августа, первая вообще не слыла молчуньей, а вторая, похоже, до сих пор пребывала в грибной эйфории: ее смех то и дело сотрясал стены.
К счастью, у меня имелась бутылочка охлажденного белого сухого вина. Усевшись за стол, мы подняли бокалы в честь трех Бетт.
— Вильбет, — кивнула Пат, — это точно Вильбет!
Я чихнула, наконец-то согревшись.
— А не является ли ваша рукопись сборником зашифрованных магических заклинаний?
Ученые дамы, включая меня, замерли. А не глаголет ли устами младенца истина?
— Это очень даже может относиться к концу рукописи, — оживилась Августа. — Но не к началу, оно выглядит связным текстом. Нам пока не известно, какое значение он имеет для последних страниц.
— Не считая писем Незими, о которых известно все и в то же время ничего. — Пат повернулась ко мне: — Господин Самур-оглы дает о себе знать?
Я кивнула, но не стала вдаваться в подробности.
— И временной разнобой не понятен. — Пат наморщила лоб. — То, что время познается субъективно, не ново. Но переписка людей, живших в разные века, по меньшей мере удивляет.
— А не путаете ли вы причину и следствие? И еще: почему именно эти двое? Бенедиктинка, носившая, возможно, имя древней богини, и турецкий дервиш с откровенно еретическими взглядами. В этом есть что-то нарочитое, — заметила соседка.
