- Хорошо, - сдался Григорий Иванович.
- Окрошку будешь?
- Давай.
- Тогда бери с плиты кастрюлю, спускайся вниз и разжигай камин. А я принесу все остальное.
- Я только позвоню.
- Да, Гриша, я забыла тебе сказать, что-то с телефонной линией.
- Что за черт, никогда такого не было. Дожили, доруководили. Хотел передохнуть, теперь придется ехать. Кругом бардак, - он возмущенно повел мощными плечами и захватив белую кастрюлю с окрошкой, все так же ворча пошел в биллиардную.
Береста в камине вспыхнула сразу, затрещал огонь. Пока Мария Петровна накрывала стол, он молча смотрел, как языки пламени охватывают сухие чурки. По комнате расползался легкий запах дыма. Поставив на стол сковороду с жареным молодым картофелем, она присела рядом с Григорием Ивановичем.
- Тебе обязательно ехать сегодня? Так не хочется тебя отпускать. Ты меня перестал любить. Совсем забыл меня. Забросил. Старушка, да?
- Это я - дед. А ты - молодчина.
- Ах Гриша, много ли нам осталось? Жизнь уходит. Если бы сейчас позвонила наша дочь и спросила бы совет, всего в несколько слов, но годный на все случаи жизни, знаешь что я бы сказала ей? Я бы сказала: помни, каждую минуту помни-жизнь наша ужасно коротка. Жизнь так коротка Гриша! И если в ней и есть хоть какой-то смысл, то он-в любви и во всем, что с ней связано-в семье, детях. Мы с тобой ещё не очень старые, но и не молодые, конечно. Наша жизнь особенно коротка, просто катастрофически.
- Наверно, стар я становлюсь для любви.
- А для политики не стар? Мне иногда кажется, что между нами вторгается что-то чужое, ледяное, разъединяющее нас. Враждебное нам. Я это чувствую, во мне словно поселилось что-то тревожное, пугающее. Милый мой, только любви все возрасты покорны. Тем она и чудесна. Всему остальному есть предел. Оставьте вы все молодым, только умным. Непуганным и непоротым. Пусть они строят будущее, как хотят. Не ссорьте их. Наше время ушло, Гришенька, милый, очнись ты. Угомонись. Всем вам - пятидесятникам, шестидесятникам и прочим десятникам - все надо было делать в свое время. Мы - пропащее поколение. Отравленное болтологией.
- Политик, как врач: чем старше, тем мудрее, - Григорий Иванович, озадаченный словами супруги, принялся за окрошку.
- Не сравнивай их, дорогой мой. Хороший врач помогает естественным силам, а эти твои новые друзья только портят человеческую природу. Они мне глубоко противны. Если человеку не морочить голову, он будет вести себя нормально: мать будет думать о детях, мужчины о женщинах, дети о родителях. И тогда станет больше любви на земле, и все станет на свои места. А твои политиканы всех перессорили. И это не от глупости, тут расчет есть: легче держаться у кормушки, пока люди дерутся, даже можно судьей им стать. Когда я слышу все эти звуки, что они издают, весь этот бред, мне иногда кажется, а не отбирает ли их на нашу голову какой-то лукавый бес, какая-то космическая сила. И главное, все обещают. Удобная у нас страна для обещаний. В случае чего, всегда можно отговориться, ссылаясь на её масштабы.
- Да что это сегодня на тебя нашло, мать?
- Я случайно встретила Семигорова, и он мне кое на что глаза открыл.
- Нашла кого слушать: оказался за бортом, вот и брюзжит. Он никогда ни во что не верил. Циник. Есть же святые понятия - страна, государство.
- Святые? Для кого? Для них? Не смеши. Пришли мне какой-нибудь прибор, какой-нибудь дальномер, чтобы можно было рассмотреть в них хоть что-то, напоминающее нравственность.
- Маша, - он смотрел на неё удивленно. Хватит причитать.
- Гриша, неужели ты не понял, что я все знаю и хочу остановить тебя? Они тебя просто втянули. Облапошили, одурманили словами, не словами даже, а своими идиотскими лозунгами. Они же других слов не знают. Кому, какому нормальному человеку они нужны, все эти их заклинания? Я же знаю, почему ты мотаешься по военным округам. И дело не в сокращении войск. Я ведь говорила не только с Семигоровым. Я случайно слышала тот ваш телефонный разговор. Я узнала тот голос. Помнишь он звонил прямо сюда, на дачу? Извини, просто нечаянно подняла трубку. Результат определяют люди, а не лозунги. С этими мужиками любой замысел обречен, даже хороший - им просто никто не поверит, Гриша. У них же все на лбу написано, на сытых физиономиях. Да неужели ты им веришь, им, с этакими-то рожами? Они же у нас все время на глазах, мы-то им цену знаем. Да неужели я стала бы отговаривать тебя, если бы это было не так? Да я бы тебя благословила!
- Значит, ты-в курсе. Тем более обидно. Боевая подруга называется. Вместо поддержки. Государство, армия - все разваливается. А наши политики...
- Жизнь и без политики прекрасна. Человеку нужны добро, музыка, цветы, красота, просто любовь, обычная, а не политическая. Ему нужно просто жить и работать, а не бороться и не строить без конца то социализм, то капитализм. Неужели это так трудно - дать людям возможность просто нормально жить? !
- Скажи, ты боялась со мной, когда мы, помнишь, давным-давно, ходили по паркам и всяким забегаловкам?
- Нет, что ты, никогда.
- Потому что во мне больше центнера мускулов, а вот этим, - Кронов потряс в воздухе кулаком, - я могу разнести вдребезки твой дубовый шкаф. И государство должно быть сильным, чтобы никого не бояться.
- Главное, умным, Гриша, - добавила Мария Петровна, - если дело ведется умно, врагов не будет.
- Наш ум-в силе. Чтобы не иметь врагов, надо быть сильным. Поэтому-то за державу и обидно. История нам не простит. Прошлое не отменишь газетой. Мы то знаем, как были сильны. А теперь? Мощнейшую державу мира, противовес любым экстремистам превратили черт знает во что. Нас даже мелочь всякая перестала бояться!
- Ну конечно, для них это опасно. Потому что армия у них единственный аргумент во всех делах. Сила есть, ума не надо. Нормальные люди головой должны работать, а не кулаками махать. Конечно под прикрытием такой армады можно и маразмом щеголять. Кому нужны все эти мегатонны? Мне что ли? Только политиканам, чтобы меньше думать, да тщеславие свое щекотать. Их-то, как раз и надо разоружить, всем только спокойнее будет. Может тогда и научаться думать, как нормальные люди. Да все, наконец, вздохнут с облегчением, если у всей этой гвардии будет нечем открыть стрельбу. За детей спокойней будет.
- В политике особые мерки, не бабьи, - наконец пришел в себя Григорий Иванович. - Народ привык к порядку. Он сам его просит! И мы его наведем. А победителей не судят.
- Зато судят побежденных, Гриша. И очень несправедливо всегда судят. Потребуются козлы отпущения, а ты очень подходишь на эту роль" честный, храбрый, наивный. Запевалы, как всегда, уйдут в сторону. Я умоляю тебя, оставь их. Ты немолодой уже, ты сделал все, что мог. И здоровье не то, можешь ведь и заболеть, правда? Вызови врача. Гипертонический криз и - дело с концом.
- Издеваешься?
- Верочка Саблина поделилась, что её Петру тоже предлагали участвовать. Но он-то умный человек: он конечно отказываться не стал, но сразу залег в госпиталь с дизентерией, в тот же день.
- Ты соображаешь вообще, что ты говоришь? Как я могу подвести людей? Ты что, меня не знаешь? Да и поздно, - он посмотрел на часы. - Я уже не могу уклониться. От меня зависит слишком многое.
- К сожалению, я не умею лить слезы, не дал Бог такой способности. А жаль: говорят, полководцы падки на женские слезы. И все-таки, я тебя умоляю, оставь это дело. Брось, Гриша. Хочешь, я упаду перед тобой на колени?
- Поздно, Машенька, поздно. Прекрати, не рви душу, и так тошно, - он тяжело вздохнул.
- Ладно. Прости. Не можешь, значит не можешь. Значит судьба. Одна я все время, просто поговорить не с кем. Мысли всякие приходят в голову. О чем только не передумаешь одна. Вот и высказалась. Теперь даже легче стало. Будь, что будет. Не сердись, - примирительно сказала она, - давай выпьем посошок на дорожку. За удачу.
- Не могу, Маша, - он заколебался, обрадованный, что она, наконец, замолчала.
- "Русский бальзам"? Даже смешно. Такое дело и не обмыть. Плохая примета.
- Ну ладно, если бальзам. Уговорила. Неси по рюмочке.
Мария Петровна поднялась в кухню, достала рюмки и початую бутылку "Русского бальзама". Над столом висел расписанный яркими петухами деревянный шкафчик с медикаментами. Она отыскала нужный пакетик, достала пузырек темного стекла и налила в одну из рюмок столовую ложку бесцветной жидкости. Потом заполнила рюмки бальзамом, неумело перекрестилась и прошептала:
- Господи, прости меня. Я всего лишь женщина. Любовь - мое единственное оправдание. У меня нет другого выхода.
Григорий Иванович задумчиво смотрел на огонь. Он принял наполненную рюмку, коснулся ею рюмки Марии Петровны, и мастерски опрокинул напиток в рот:
- За удачу.
- Господи, прости, - снова подумала она и залпом выпила.
Григорий Иванович, довольный, что жена перестала излагать свою политическиую платформу, снова принялся за окрошку.
- Ты что будешь, чай или кофе? Я схожу, приготовлю, - она поднялась и взяла поднос.
