— Что-что? — переспросили меня за дверью.
— Здравствуйте, я журналистка, Татьяна Иванова, меня к вам прислали из хореографического училища, я собираю материал, — сатанея и начиная ненавидеть старуху за дверью, повторила я.
Ситуация напоминала мне мультик «Трое из Простоквашино». «Кто там?» — говорит галчонок. «Это я, почтальон Печкин. Принес заметку про вашего мальчика»…
Наконец дверь распахнулась, и на меня с любопытством уставилась старушенция деревенского вида в огромном клеенчатом фартуке, белом платке в мелкий горошек на голове и в огромных очках, дужка которых была перемотана синей изолентой.
В первую минуту я подумала, что ошиблась. Старушка, представшая передо мной, никак не походила на жену бывшего партийного работника. Прислугу такого вида давно уже никто в приличных домах не держит, на мать одного из хозяев квартиры она также не тянула.
— Простите, это квартира Сусуличей? — на всякий случай переспросила я.
— Их, их, — кивнула старушка, — только никого дома нету, они на даче, — пробормотала она, впуская меня внутрь. Ага, значит, все-таки домработница. В далекие социалистические времена среди большого начальства было модно держать в доме прислугу из деревни. Смычка города и деревни, так сказать.
Домработница провела меня внутрь просторной квартиры с пятиметровыми потолками и вычурной лепниной на них в виде колосьев, пятиконечных звездочек, серпов и молотов в духе середины прошлого века. В гостиной стоял круглый стол, накрытый плюшевой скатертью с золотистой бахромой. На стенах висели картины в тяжелых золоченых рамах, традиционная для пятидесятых горка, наполненная хрусталем, стояла в углу. Для завершения цельности интерьера не хватало комода с традиционными слониками, якобы приносящими счастье. Ну прямо не квартира, а музей образцового коммунистического быта, только портретов вождей не хватает на стенах.
— Я хотела бы узнать о Вере Сусулич, как сложилась ее судьба, — попыталась я объяснить цель своего визита.
Конечно, я понимала, что древняя старушенция — не совсем достоверный источник информации, но ждать возвращения семейства с дачи мне было недосуг.
— Верочка? Померла Верочка, годков уж этак десять как, — прошамкала бабуля, усаживая меня за круглый стол. — Чаю откушайте с плюшками, свеженькие, — предложила она.
— Нет, спасибо, мне бы альбом посмотреть, что-нибудь узнать.
— Анбом? — смешно коверкая слово, спросила она. — Анбом я дам, толстый, красивый такой, плюшевый, с ангелочками.
Бабуля скрылась в другой комнате и через минуту принесла здоровенный зеленый альбом в бархатном переплете с амурчиками, целившимися из лука, их старушка и прозвала ангелочками. Альбом был старинный, за такой любители древностей наверняка отвалили бы приличную сумму. Интересно, как он оказался в семье бывшего партийного работника?
На первых страницах шли фотографии прадедов и дедов Веры Сусулич, потом ее родителей и наконец самой Веры. Толстощекая улыбчивая кареглазая девочка с льняной косой, перекинутой через плечо. Верочка идет в первый класс, Верочку принимают в пионеры, Верочка вступает в комсомол, Верочка в училище, Верочка — невеста… и все, дальше фотографий не было. Нет, когда-то они были в этом альбоме, на плотных листах сохранились следы. Почему-то родители Веры уничтожили эти фотографии. Почему?
— А где остальные фотографии?
— А я почем знаю? — удивилась бабулька. — Варвара Ильинишна мне не докладывают. Как Верочка померла, так Варвара Ильинишна все карточки убрала. Куда дела, мне про то неведомо. Наше дело маленькое, убирай да подноси. Неужто нас спрашивать будут? — проворчала она, беря в руки одну из фотокарточек. Произнесла жалостливо: — О-хо-хо-нюш-ки, такая девка справная была, да только не за того мужика пошла. Сам-то, отец Верочки, против был, ругался, а все Ильинишна. «Это девочкина жизнь, пусть она и выбирает», — передразнила старуха хозяйку. — А сам-то тогда в силе был, антомобиль кажный день, паек, в Смольном работал, большим человеком был, и мы при ем не самые последние, — старуха погрузилась в воспоминания о прошлой жизни своих хозяев.
— А что случилось-то? — обратилась я к ней, понимая, что от одиночества бабуля не прочь посудачить про жизнь своих работодателей, которые уже давно стали ее семьей.
— Что-что… Все танцульки дурацкие! Где же это видано, чтобы голые девки ногами перебирали в таких прозрачных платьях? Вот от этого весь беспорядок, страх и стыд потеряли. Верочке уже много лет-то было, подружки замуж, замуж, а она все перебирала, ей королевича вынь да положь. Сам-то серчал, водил своих, из приличных-то, да все без толку. Так Верочка сама где-то нашла. Только виданное ли дело, чтоб мужик моложе жены был, да еще такой хорошенький? Сам-то, когда узнал, хотел Лексея с лестницы спустить. Верка повыла бы маленько да забыла бы его. Куда там! Все мать — набаловала девку.
Старуха замолчала, махнула рукой и высморкалась в край передника. Я не торопила ее, понимая, что из-за склероза бабуля от любого нажима могла забыть или упустить чего-нибудь важное.
— Сам-то долго серчал, но квартиру им отдельную выхлопотал, хорошую, просторную. Только не в коня корм оказался. Лексей-то ладненький был, как картинка, а только детей у них не было. То ли с Веркой что-то не так, то ли с ним. Они лечились, ездили на юга, на моря… да только зря все было. А потом… потом не стало нашей голубки, красавицы нашей, — пробормотала старуха, заливаясь слезами. Рыдала она так отчаянно и жалостливо, словно смерть Веры произошла не десять лет назад, а на днях.
— Что же с ней случилось? — попыталась уточнить я.
— Померла от чего? Так разное говорили… Болезнь какая-то у нее была психическая. Поздно доктора нашли, а может, плохо искали.
Так, понятно, ничего вразумительного я от нее уже не добьюсь, что делать? Может, в газетах за то время есть что-нибудь? Вряд ли, тогда у нас никакой гласности не было, такую информацию в печать не выпустили бы, если «сам» в Смольном служил.
Можно заглянуть в милицейские архивы за тот период и попытаться отыскать дело, наверняка его заводили. Хорошо бы узнать, когда погибла Вера. Поговорить бы с теми, кто дружил с ней, они-то уж точно могли бы мне рассказать массу интересного.
— А сохранились вещи Веры? Мне хотелось бы посмотреть, — попросила я. — Это для книги нужно.
— Что, прямо так и будете писать? — удивилась старуха. — Вот cам-то удивится. Он нынче все болеет, совсем плохой стал, не то что раньше. Ильинишна его таскает по врачам всяким, а то и к колдунам и гопатам каким-то, экстрасексам. Тьфу, в наше время этой нечисти не было. Нам даже в бога верить запрещали. Сам как-то у меня иконку нашел, так кричал, так кричал: «У меня, партийного работника, коммуниста со стажем, домработница в церковь шастает, иконам поклоны кладет!» Вот и Верка-то… ни крестика, ни молитвы. Все от этого, наказание за грехи родительские, прости господи, — перекрестилась она.
— Можно, я взгляну на ее вещи? — прервала я старушенцию, вставая со стула.
— Можно, можно, пойдем, Ильинишна все оставила, как при ней было, даже путанты эти самые на веревке висят. Ой, зайдешь иной раз, так словно она рядышком жива-живехонька, кровиночка наша, королевишна… — снова принялась причитать старуха.
Она проводила меня в дальнюю комнату, принадлежавшую Вере. Я с большим интересом огляделась. Хозяйка комнаты на самом деле была влюблена в балет: на стенах висели копии картин известных мастеров, рисовавших балерин. Копии, нужно сказать, были превосходными. В застекленном шкафу стояли грампластинки с музыкой известных балетов. На столе лежали толстые альбомы с фотографиями, разрисованные коробочки и шкатулки. Я заглянула в одну из них — она была доверху забита открытками, письмами.
— Можно, я посмотрю? — спросила я, но старушенции рядом не было, она, вероятно, забыла про меня или оставила, чтобы не мешать.
Я принялась рассматривать открытки и письма с довольно банальными поздравлениями и пожеланиями. Чаще всего попадались открытки от неких Лизоньки, Аннушки и Машутки. Я переписала обратные адреса с этих открыток и решила заглянуть к бывшим подружкам Веры, скорее всего, ее одноклассницам. Интересно, сколько им теперь? Лет по сорок? Вот они-то мне расскажут о ее смерти подробнее. Тем, о чем промолчат родители, с удовольствием поделятся бывшие подружки.
— Эй, — позвала я домработницу, выходя из комнаты Веры.
В коридоре было темно и тихо. Куда же она запропастилась?
— Спасибо, я ухожу! — крикнула я еще раз.
Бабулька не отзывалась. Я нашла комнату, в которой мы разговаривали, — бабуля сидела на диванчике и дремала. Я не стала ее будить, замок у них английский, захлопну сама.
Я вышла из квартиры Сусуличей, громко хлопнув дверью. Замок щелкнул, и дверь закрылась.
