В один из таких дней – небо прояснилось, солнце плеснуло света, и птицы запели – на дороге показался бурый от грязи мул, которого вел на поводу горбатый уродец.
– Я шут, госпожа, – сказал он, чудесным образом миновав и стражу, и кольцо из служанок. – Я очень хороший шут, госпожа. Возьмите меня на службу и сами увидите!
– Ты нагл!
– Хорошему шуту подобострастие не нужно.
Карлика звали Янош Ужвари, но откликался он не на имя, которое ненавидел, но на прозвище – Фицко. Он был уродлив, злобен и невероятно силен. А еще по-собачьи предан, хотя и не объяснял, чем Эржбета заслужила такую преданность. Он ходил следом. Сторожил. Приглядывал. Нянчил детей. И уловив тоску во взгляде, спешил рассмешить. Фицко корчил забавные гримасы и ходил на руках, плясал, подбрасывая ножи и после ловя их пальцами за лезвия. Передразнивал голоса. И умел слушать ветер.
Он принес Эржбете мазь из молодых сосновых шишек, шалфея и соли. Он заставил пить молоко, сдобренное бобровым жиром. Он держал за руку, когда начались схватки, и отогнал неумелую повитуху.
Он, а не отец, перерезал пуповину дитяти.
И никогда ничего не просил взамен.
Сейчас он шел, переваливаясь со ступеньки на ступеньку, и с легкостью нес трехрогий медный подсвечник. Эржбета ступала осторожно.
Стар был замок Чейте. Многие тайны берег он, но все, как одну, положил к ногам хозяйки своей. Открылись перед Эржбетой глубокие подвалы и подземелья, иссеченные древними рисунками. Легли под ноги тайные пути. Сами обвили пальцы нити судеб человечьих.
– Будьте осторожны, госпожа, – предупредил привычно Фицке, перебираясь через высокий порог. И навстречу ему шагнула из темноты Йо Илона.
– Все готово, госпожа, – почтительно произнесла она, кланяясь до самой земли.
– Хорошо, – Эржбета подняла руки, и подошедшая сзади Дорта подхватила плащ.
В помещении было жарко и душно. На расставленных вдоль стен треногах пылало пламя, оплывали воском свечи, и огромный каменный таз на полу был полон углей. Девушка сидела возле ямы. Колодки обхватывали ее запястья и щиколотки, а тонкая цепь змеей лежала на плечах.
– Пощадите! – заголосила девушка, пытаясь припасть к полу. Светлые волосы ее разметались по широкой спине, а оттопыренный зад едва не врезался в жаровню. Почему они все столь неуклюжи?
– Ты меня боишься? Посмотри на меня!
Она не посмела ослушаться приказа. Глаза крохотные, а веки распухшие. Плакала. Хорошо. Эржбете нравилось смотреть на их слезы.
– Разве я кого-нибудь когда-нибудь обидела?
Фицке водрузил на голову волчий череп, пришитый к шкуре, а в руки взял костяные трещотки.
– Вы… вы милосердны, госпожа. Вы пощадите меня!
Врет. Все в замке считают, что Эржбета жестока. И правы. Но жестокость бывает разной. Сейчас Эржбете не хочется убивать, и если бы она могла поступить иначе, она бы поступила.
Но Ференц проснется и снова взглянет на жену. И что он увидит?
Лицо утопленницы?
Нет.
– Не бойся…
Тени на стенах передразнивали шута.
– Я просто расчешу тебе волосы… ты очень красивая девушка.
Голову ей тщательно вымыли, избавляясь от блох, и высохшие волосы сбились колтунами. Но девица терпела, только крепче сжимала зубы, когда гребень выдирал клоки из гривы.
Терпи. Ты будешь красивой. И Эржбета тоже.
Навсегда.
И в этом сила молодой луны. И слово, сказанное в темном лесу. Пусть слышит земля, и вода, и ветер. Пусть слышит темноликий бог, который есть Птица и Камень и Дерево.
Когда Эржбета закончила расчесывать волосы, девица лежала на полу, горячая, как само пламя. Широкая спина блестела потом, и карлик, жадно облизываясь, уже вступил в круг.
Голый, он был совершенно отвратителен.
– Не останетесь, госпожа? – спросил он сипло.
– Нет.
Скоро рассвет. И Эржбете нужно вернуться. Она ведь хорошая жена. Она не заставит супруга испытывать ненужные волнения.
Утро Эржбета Батори встретила перед зеркалом. Она поставила его у окна, чтобы первые лучи, скользнув по полированной бронзе, стерли старое отражение. Но на этот раз небо было хмурым, и солнце, вытертое простынями туч, светило слабо. Бронза поблескивала, черноглазая женщина, запертая в глубинах металла, была печальна. Распущенные волосы ее темным покрывалом лежали на плечах, белых, словно молоко. Изысканный гребень скользил по прядям, вычесывая седину.
По крови разливалось такое знакомое, сладкое тепло.
Вот только хватит его ненадолго.
Эржбета уже чувствовало, как покидает тело, уходя сквозь мелкие поры в белой коже, вымораживаясь и вымораживая. Еще день-другой – и руки перестанут гнуться, превращаясь в чудесный германский фарфор. А кожа уподобится старому пергаменту, присыпанному меловой пудрой. Одно неосторожное прикосновение – и пудра останется на пальцах.
Прежде тепла хватало на месяцы.
Сейчас – на дни.
Это Ференц его пьет. Жадными губами, грубыми руками, требовательностью своей и ложной любовью, которая не должна угаснуть в глазах его.
Отложив гребень, Эржбета поднялась. Она ступала бесшумно, и лишь борзая сука, любимица Ференца, подняла голову, оскалившись. Эржбета покачала головой, и сука отползла под кровать. А Ференц снова одеяло сбросил, разметался, словно в горячке. Смуглый. Исшрамленный. Мучитель ее.
Хоть бы раз, когда тепло ушло, глянул с любовью…
Эржбета присела на пуховую перину и коснулась лба мужа. Он открыл глаза и руку перехватил.
– Ты скоро уедешь, – сказала Эржбета. – Я чувствую, что уедешь.
В сонных глазах его тоска по свободе.
– А я буду ждать. Я всегда тебя жду. Я не такая, как другие… другие Батори.
– Знаю. Это потому, что ты – Надашди.
– Да.
Почему у Эржбеты не получается согреться его теплом? У Фицко выходит. У Дорты тоже. И даже великанша Йо Илона нашла себе любовника и хвасталась, будто бы он настолько горяч, что иного и не надо. А вот Эржбете холодно.
– Я боюсь за тебя, – Эржбета протянула руки к мужу, но тот отмахнулся. Спросонья, с мутной после вина и трав головой, он бывал груб.
– Нечего боятся.
– Ты ведь не становишься моложе, а наоборот… и если вдруг…
– Замолчи, женщина!
Он всегда был суеверен. Или скорее отголоски старой веры, жившей в жилах Надашди, прорывались сквозь сонмы молитв. Но сейчас Эржбету это скорее радовало.
– Я хочу тебя защитить, – она подала таз с водой и сама лила на руки из кувшина, пока Ференц умывался. А потом вытирала и расчесывала путаные космы деревянным гребешком, доставшимся Ференцу от матери.
Ей бы понравилось.
– Я узнала, как сделать амулет. Очень хороший амулет.
– И кто тебе сказал?
Йо Илона, говорившая на чужом, певучем языке и рассказывавшая страшные сказки про говорящих волков и мертвых девиц, которые вставали из стеклянных гробов, чтобы пить кровь. Йо Илона знала много чужих тайн. А что не знала она – знал Фицко. Или Дорта. Или сама Эржбета.
– Не важно, – ответила она. Волосы Ференца были жесткие, словно конский волос. – Нужно взять пташку. Маленькую и обязательно черную, чтобы без единого белого перышка. Положить эту пташку в мешок и забить белой тростью. А когда умрет – сцедить кровь.
Ференц слушал внимательно, но нельзя было понять, примет ли он подобный рецепт.
– И эта кровь будет иметь силу такую, что если капнуть ею на врага или на одежду врага, то этот враг никогда и ни за что не причинит тебе вреда.
– Предлагаешь обрызгать турецкое войско вороньей кровью? Ворон на всех не хватит! – Ференц рассмеялся, и смех этот растворил его дурной настрой, как уксус растворял жемчуг. – Все ж – таки вы, бабы, горазды придумывать всякие глупости.
Может быть, но главное, что Ференц снова счастлив.
– А если хочешь кого забить, то лучше на охоту поедем.
– Конечно, – согласилась Эржбета. – Ты же знаешь, что я люблю охоту.
Он уже забыл о жене и ласкал псицу, что крутилась под ногами, тыкалась острой мордой в колени и виляла хвостом.
Если отравить ее, Ференц огорчится.
И охотницей псица была знатной.
Всадники разошлись веером, пустили коней вскачь по узким тропам, вехами на которых возвышались огромные валуны. И крик людской встревожил тишь редколесья. Захлопали крылья, зазвенела тетива, и черная птичья туша рухнула в кусты.
