Ознакомительная версия.
Совсем стемнело, когда Сабашов добежал до дома Савельевой. Снова вспомнилась некстати сестра жены, живущая напротив, поэтому, еще не добежав до дома, Сабашов поднялся на цыпочки, чтобы идти неслышно.
Но на крыльце Сабашов наткнулся на тоненькую фигурку, которая застыла у освещенного изнутри окна, поеживаясь под белой паутиной шали.
– Замерзнете, Елена Георгиевна! – вежливо откашлялся Сабашов.
– Думаю, каким, должно быть, ярким кажется этот серый вечер моим детям.
– Может, в дом зайдем? – Сабашов неловко прикоснулся к плечам женщины, желая закрыть это хрупкое тело от навалившегося мороза. – Вы из школы?
– Да. Только вернулась. Я председатель похоронной комиссии, – виновато улыбнулась она.
Они долго сидели на кухне. Елена Георгиевна потчевала Сабашова чаем с малиной, была необыкновенно хороша, разгорячена, словно ее основным косметологом был сибирский мороз, подливала чай, подкладывала варенье и много складно говорила. Совсем не похожа была на себя давешнюю.
Она ни разу не коснулась темы катастрофы, о муже тоже не вспоминала и так ловко лавировала в беседе, что Сабашов, обескураженный, так и не сумел спросить того, ради чего он зашел сюда. Впрочем, ему было хорошо и покойно здесь. Только мысль о глазке в двери напротив савельевской грызла червячком.
– Все-таки вы пришли по делу, – сказала вдруг Савельева. – Неловко вам будет, если его не исполните. Я жду вашего вопроса.
– Ну-у-у… – Дурацкая все-таки работа следователя: докучать своими вопросами хорошенькой женщине, да что там хорошенькой, необыкновенной женщине. – Извините, может, сейчас не стоит… В другой раз.
– Нет, нет. Что это за церемонии, Валентин Дмитриевич. Я не кисейная барышня.
– Да вопрос-то простой. – Сабашов набрал воздуху в легкие, сам не переставая удивляться, чего он волнуется. – Ваш муж брал в последний рейс фотоаппарат? Вы, наверное, не знаете… Вы можете не знать…
– Отчего же? Единственное, что я хорошо знаю о нем, так это то, что он был страстный фотолюбитель. Конечно, он не расставался с аппаратом. «Никон» у него был. Ну, «мыльница» такая. Обязательно взял. Тем более что он летел в Индию… Вот, а вы боялись. – Легкое ее дыхание запечатлелось где-то возле щеки Сабашова. – Вот остального я почти не знаю. Это плохо.
В день похорон сильно похолодало. Закрытые цинковые гробы поначалу выставили в ряд в большом конференц-зале завода, но места для всех не хватило. Поэтому их вынесли на улицу. Однако скамеек оказалось мало, и часть гробов поставили прямо на снег. Они отличались друг от друга только надписью. И лишь на каждом гробе погибших хоккеистов лежала каска. Долго не начинали саму траурную церемонию, ждали представителей из мэрии, высоких чиновников из Москвы. Люди мерзли, на некоторых лицах были видны усталость и нетерпение.
Вначале зачитали правительственную телеграмму с соболезнованиями за подписью Президента страны. Народ живо отреагировал на послание такого высокого уровня.
– Надо же, никогда не думал, что нашего Кольку помянет сам Президент! А ведь был у меня на побегушках! – сказал пожилой рабочий.
– Если бы ты сидел тогда на стадионе, и тебя сейчас так… чествовали, – вздохнул кто-то рядом.
После чтения правительственной телеграммы выступил директор «Росоружия» Игорь Андреевич Манченко. Его разглядывали с интересом, особенно женщины. Представительный блондин лет сорока, улыбчивый, с открытым лицом и голубыми глазами, он производил впечатление. Его образ даже не портили четыре здоровенных мордоворота в костюмах с галстуками, которые с недоверием всматривались в толпу. В отличие от большинства выступавших Манченко говорил легко, «без бумажки» и сочувственно смотрел людям в глаза.
– От души! – заметил кто-то.
– Не все еще в Москве зажрались!– откликнулись рядом.
Остальные траурные речи были похожи друг на друга. Выступили мэр города, директор завода Лебедев, начальники цехов, среди которых Турецкий узнал и Михаила Ефимовича Резника. Произнес речь председатель областного спорткомитета. Кто-то из присутствующих сказал после этой речи:
– Помните, когда разбились футболисты «Пахтакора»?
– Там хоть болельщики остались их поминать. А здесь вся команда на тот свет вместе со своими болельщиками, – продолжили рядом.
Кладбище находилось недалеко. Однако было подано несколько автобусов. К ним двинулись пожилые женщины и старики. Остальные пошли пешком.
Отдельной группой стояли родственники и близкие погибших школьников. Пришли проститься со своими одноклассниками их сверстники. Здесь же были и Сабашов с внуком Юркой. Валентин Дмитриевич испуганно поглядывал на пытавшегося скрыть слезы внука. Юрка стоял возле гроба друга Вовки.
– Шею закрой шарфом,– растерянно говорил внуку Сабашов.
В день катастрофы Юрка рвался на стадион. Но женщины – мать и бабка, – вопреки протесту Сабашова, решили наказать парня и не пустили на хоккейный матч. Накануне в его куртке они нашли пачку сигарет. И теперь, стоя на похоронной церемонии рядом с невредимым Юркой, Сабашов был рад нашедшейся тогда у Юрки пачке сигарет. И больше не осуждал позорное женское любопытство, которое спасло жизнь его внуку.
Траурный митинг подошел к концу. На несколько минут к родственникам погибших школьников подошла Савельева.
– Примите искреннее соболезнование, – тихо произнесла учительница тяжело дававшиеся ей слова.
– Ох, Елена Георгиевна, у вас ведь у самой… – не закончив фразу, заплакала женщина.
– Примите и наше соболезнование, – подался вперед один из мужчин.
Елена Георгиевна молча кивнула в знак благодарности и поспешила к гробу мужа. Уходя, она на несколько секунд остановилась перед гробом Вовки, поправила цветы на его венке. У Сабашова сжалось сердце.
Гробы летчиков стояли рядом. Их родственники тоже держались вместе, по привычке. Жена второго пилота Витрука, Маша, труп которого не нашли, пришла на похороны с утра. Ей показалось, что ее встретили напряженно. Она несмело приставила свой венок сбоку, но почему-то он смотрелся одиноко и неприкаянно. Маша хотела помочь женщинам разложить цветы, но ее постепенно оттеснили, и было непонятно, случайно это или нет.
Снег валил крупными хлопьями. Ребенок рисовал самолетики на снегу, который ложился на гроб его отца. Мать грубо отдернула мальчика, и он заплакал. Маша стала успокаивать малыша, взяла его на руки. Но вдова тут же отобрала у нее ребенка.
– Ну зачем ты так, Настя? – сказала жена радиста.
– Потому что моего сейчас на три метра в землю, а у нее…
– А у нее не нашли. Настя, успокойся. Ей, может быть, хуже, чем нам, – пыталась успокоить Настю другая женщина.
– Никогда ей не было хуже. Потому что он всегда выходил сухим из воды. Всему экипажу доставалось, а он всегда чистенький! И теперь всех нашли, а его нет…
– Настя, перестань! – не выдержала и закричала жена радиста.
И хотя Настя замолчала, но Маше стало совсем невмоготу находиться рядом с родственниками погибших летчиков. Она почувствовала себя виноватой оттого, что останки ее мужа не были найдены, что поползли слухи о том, что он, может, спасся. «Неужели он так сгорел, что от него вообще ничего не осталось?» – мучительно думала она, чувствуя себя лишней среди этих знакомых людей, вдруг ставших ей чужими.
Сильный порыв ветра повалил несколько венков. Беременная вдова, стоявшая рядом, подняла их, кроме венка Маши. И он сиротливо остался лежать. А все это будто не замечали. И тогда Маша развернулась и побежала прочь.
Турецкий не любил похороны и старался всячески их избегать. Не любил по одной причине – ему было жаль не только умерших, но и оставшихся в живых. Потерянные и ошеломленные, они смотрели на смерть своих близких, и в глазах их часто читался вопрос: зачем все это, если конец один?
Когда была подана команда и заиграла траурная музыка, Манченко взялся помогать нести гроб штурмана Савельева. Лебедев тоже нес чей-то гроб.
Елена Георгиевна вместе с родственниками и близкими Савельева шла за гробом мужа. Турецкий узнал ее. Да, это была та самая «Снежная королева». Но сейчас Турецкий думал не об этом. Он отметил в ее лице что-то похожее на застывшее удивление. Казалось, что женщина пыталась соединить хоть каким-нибудь смыслом свою жизнь с тем, что происходило в данную минуту.
Траурная процессия медленно двигалась по главной улице Новогорска. Даже при таком количестве народа не слышно было ни слова. И вдруг раздался дикий женский крик: это бежала к траурной процессии жена второго пилота Маша. Музыканты от неожиданности сбились. Задыхаясь, Маша тащила за собой какого-то пожилого мужчину. Подбежав к Савельевой, она оттолкнула ее от гроба с криком:
– Это не твой муж, это – мой!
Жена второго пилота кинулась на гроб, подписанный фамилией Савельева, рыдая и причитая. Гроб покачнулся, чуть не упал. Его поставили на снег. Машу попытались успокоить родственники Савельева. Получилась какая-то безобразная сцена, когда Савельева сначала пыталась успокоить Машу, уговорить ее, но та и не думала успокаиваться. Она просто безмолвно отталкивала Савельеву от гроба и распихивала родственников.
Ознакомительная версия.
