Ознакомительная версия.
– Может, знают, а может, и нет. Если бы мы женам докладывались о своих увлечениях, следователям, конечно, легче бы работалось, зато мужьям стало бы тяжелее жить. Так?
Сабашов тяжело вздохнул.
– Вот что, Валентин Дмитриевич, у вас тут газета выходит?
– Выходит. «Самолетостроитель».
– Поезжай в редакцию… Хотя нет…
– Понял, Александр Борисович, – поймал на лету мысль Турецкого Сабашов. – Вы имеете в виду репортаж. Так это лучше на радио.
– А у вас и радио есть?
– И даже телевидение, – обиделся Сабашов. – Правда, кабельное, – постарался он сгладить свою обиду.
Но Турецкому все равно стало неловко. Сабашов ему все больше и больше нравился. Когда его сутулая спина уже скрывалась за поворотом, Турецкий крикнул:
– Валентин Дмитриевич! Минутку.
Сабашов остановился. Турецкий догнал его и замялся:
– Вам случайно… может быть, хоть кто-нибудь из свидетелей говорил что-нибудь необычное?
– О том, что самолет подбили? – снова угадал мысль Турецкого Сабашов. – Нет, Александр Борисович, что вы. Я бы сразу вам…
– Понятно-понятно, – чуть не с облегчением перебил его Турецкий. – Это я просто так. Это меня председатель сбил. Бред…
По дороге на радио Сабашов решил заскочить домой. Дочка, дебелая, средних лет женщина, как всегда, толклась на кухне, что-то зажаривая, запаривая и разогревая, отчего в закопченную форточку валил луковый чад. Она жалела отца, но по примеру матери никогда не умела проявлять свои чувства к нему.
– Поешь хоть, – пробурчала она, гремя тарелками.
– Потом. Юрка дома?
– Как же! Опять обозвал меня недотепой. Слушаться меня будет, жди. Опять взял без спросу деньги на кино, поперся с Оксаной соседской. А все потому, что мужчины в доме нет, – завела она свою привычную песню.
Не отвечая, Сабашов обшаривал ящики стола, за которым внук обычно делал уроки. Вывалились коричневые пластинки микросхем, сломанные карандаши, какие-то болты от коньков. От обилия предметов и по дряхлости ящик никак не хотел возвращаться на положенное ему место. Сабашов торопился. Ему не хотелось объяснений с ворчливой дочерью. На столе, под чашкой с остатками засохшей заварки следователь обнаружил то, что искал. Она! Местная газета за семнадцатое марта. На последней странице, в нижнем подвале, он лихорадочно прочитал: "18.30. Репортаж о матче «Чкаловец» – «Искра». Есть! Стоит ехать на радио.
В полутемном неуютном вестибюле Сабашова встретила седая, с высокой прической женщина – главный редактор. На ней был добротный и допотопный серый костюм времен большевизма с позабытым значком о высшем образовании, и всем своим внешним официальным обликом она напоминала памятник в районном центре.
– Репортаж? Вряд ли. Такой дефицит пленок. Все стираем, записываем на бэушные. Месяц назад транслировали концерт Родика Берберьяна, знаете – наша гордость, гений. Так вот на прошлой неделе подписала собственноручно – использовать повторно. Позор! Для всей русской культуры! Сердце кровью обливается. А вы – репортаж. Вряд ли, вряд ли.
Закончив речь, редакторша все же отметила на пропуске Сабашова, что убедительно просит спортивный отдел посодействовать следователю по мере возможностей, и тяжелой поступью удалилась, по-видимому, скорбеть о погибающей русской культуре.
Спортивный редактор долго и виновато улыбался через очки, сокрушаясь, что не в состоянии помочь такому важному делу, сочувствовал и, лишь когда увидел совершенно расстроенную мину Сабашова, прошептал, оглядываясь на секретаршу:
– Может, к звукооператору сходите. Но исключительно в частном порядке. Вторая дверь от лестницы направо.
Студия звукозаписи отделялась от коридора массивной дверью, обитой жестью. Надпись красными крупными буквами в стеклянной банке над притолокой предупреждала о соблюдении тишины. В самый ответственный момент надпись должна была светиться и мигать, напоминая всем, кто тут на радио хозяин, однако, судя по вековой пыли и стертым буквам, лампочки под стеклом давно перегорели, а тишину в этом пустынном здании никто и не собирался нарушать.
Все подобные логова, где окопались одиночки – фанаты всевозможной аппаратуры, похожи одно на другое своим странным холостяцким уютом. На стенах – фото музыкальных знаменитостей и полуголых девиц; подчеркнутый порядок, определенный педантичностью хозяина; пыль на аккуратно сложенных пленках или дисках и белый ребристый электрический чайник на подносе с чашками в цветочек из разных давно побитых сервизов.
Сабашов удивился: звукооператором оказался усатый вертлявый парень, один из тех юнцов, которых он совсем недавно по просьбе соседок шугал из собственного подъезда за неумеренно громкую музыку.
– О! Какие люди! – Звукооператор тоже узнал Сабашова. – Чем обязан?
На лице юнца плохо скрывалась ненависть к гостю. Не то чтобы хозяин имел мстительный характер, просто парню по рождению передались гены ненависти к любому представителю органов. Желая покончить с визитом, Сабашов в двух словах объяснил звукооператору, чего он хочет, не особенно надеясь на успех.
– Аха-а! – Парень опустился на вращающийся стул и оттолкнулся ногой, сделав три круга. – Есть о чем поговорить. – Потом он дернул за ручку двери, убедился, что защелка захлопнулась, и пригласил Сабашова присесть. – Пленка действительно ценная. Последнее свидетельство, можно сказать, репортаж с места катастрофы. У меня прямо сердце оборвалось, когда Дима, журналист, поперхнулся, потом успел что-то крикнуть. Погиб ведь тоже парень, при исполнении. Говорят, что журналист – самая опасная профессия, они меньше всего живут.
– М-да… Так пленка существует?
– Как сказать… – Звукооператор присвистнул и крутнулся на стуле еще пару раз. – Пленка-то бесценная.
– Чего ты заладил. Хватит крутить. Отвечай по существу.
– Для вас там информация есть весьма интересная. – Парень заулыбался. – А правда ходит слух, что это диверсия?
Кровь прилила Сабашову к лицу: и этот про диверсию! Он ослабил галстук:
– Глупости. Я жду.
– А не только вы ждете, – глаза юнца стали злыми, – кое-кто тоже ждет.
Сабашов поперхнулся воздухом:
– Кто?
– Аха-а! Так я вам и сказал. За информацию, между прочим, платить нужно.
– Я тебе сейчас, змееныш, за все заплачу! Сейчас! – Глаза у Сабашова налились кровью. Гнев человека, которого трудно вывести из себя, гнев, который копился у следователя не месяцами – годами, готов был выплеснуться на бедного юнца. Сабашов был из тех тихих, застенчивых людей, которых раз в жизни нужно бояться. Движения его были тяжелы и выверены, как у неумолимого робота. Он подошел к парню, гусенком вытянувшего шею, и пятерней сдавил его подбородок:
– Я убью тебя, паршивец. На чужой беде наживаешься?! Где пленка?
Парень губами, вытянутыми в трубочку, судорожно хватал воздух. В его глазах засел страх, который, однако, не в силах был подавить звериную ненависть.
– Она… Ее нет…
– Где? Только не говори, что ее не существует. Ты уже проболтался. Где? Отвечай!
– А-а-а! – вдруг, мотанув головой и вырвавшись из крепких рук Сабашова, закричал юнец.
– Ори, ори. Звукоизоляция здесь хорошая. – Следователь пригвоздил парня головой к подушечке стула, добравшись до его гусиного горла.
– Она… У друга… Я сейчас… Позвоню… Он принесет.
– Кому еще понадобилась пленка? Отвечай!
– Мы продать ее хотели. Иностранцам.
– Жлобина, – плюнул Сабашов.
Через полчаса следователь сидел в наушниках, выгнав парня и его такого же сопливого товарища-бизнесмена за дверь, и прослушивал репортаж о последнем матче любимого «Чкаловца». Он с детства любил хоккей, считая за счастье отхватить на память выброшенную за борт шайбу. Хоккей тогда только-только пришел в их город, и лихие парни в круглых вязаных нездешних шапочках казались пришельцами из другого, заманчивого мира, который не знал войны, безотцовщины и финок в вонючих подъездах. Хоккей был для него пропуском в рай, в оазис понятных, честных и красивых отношений настоящих мужчин.
Сабашов внимательно прослушал первый и второй периоды, и вот она – роковая пятая минута третьего. Да, конечно, как он сразу не догадался – был удален с поля нападающий «Чкаловца», известный забияка Валеров, за минуту до трагедии. Он сидел на скамейке штрафников. Там и принял смерть.
– Что за свист?! Я не понял, кто-то забил, что ли? Мне отсюда не видно. А, нет, это… это… Спа-а-а!…
Вот он, последний крик журналиста Димы. Сердце Сабашова сжалось. Пожалуй, на сегодняшний день пришлось слишком много эмоций для его барахлящего клапана. Следователь поднялся. Столько проблем из-за одной-единственной пустяковины. На лестничной площадке нервно курил звукооператор.
– Хоть бы погибшего постыдился, – надевая варежки и не желая протягивать на прощание руки, сказал Сабашов парню.
Совсем стемнело, когда Сабашов добежал до дома Савельевой. Снова вспомнилась некстати сестра жены, живущая напротив, поэтому, еще не добежав до дома, Сабашов поднялся на цыпочки, чтобы идти неслышно.
Ознакомительная версия.
