Советская родина велика и многогранна. И в Сибири, и на Дальнем Востоке много всего интересного, особенно если тебе около двадцати, ездишь ты бесплатно, на полном гособеспечении. Суточных, двух рублей шестидесяти копеек, вполне хватало на трехразовое питание, и с гостиницами никаких проблем не было. Ты – представитель крупнейшего всесоюзного молодежного журнала, органа ЦК ВЛКСМ. Ты – официальное лицо, и тебя встречают, селят, кормят, возят.
Лена Полянская, Оля и Митя Синицыны сидели на лавочке у аэропорта города Тюмени, курили, подставив лица жаркому сибирскому солнцу, и обсуждали вопрос, подождать ли еще или отправляться в обком комсомола своим ходом, на автобусе.
Обещанный обкомовский «газик» их не встретил. Они с тоской смотрели на бесконечную очередь у автобусной остановки.
– А могут они вообще нас не встретить? – тревожно спросил Митя. – Это же все-таки комсомол, а не партия, и потом, вы – практикантки, а я совсем уж сбоку припеку, песенки пою.
– Не паникуй, – успокоила его Лена, – секретарша главного при мне звонила в Тюмень, сказала, едут три сотрудника, без уточнений.
– А селить нас как будут? – не унимался Митя. – Вам-то хорошо, вас поселят вместе в один номер, а меня к какому-нибудь соседу. Он окажется алкоголиком, лунатиком или вообще маньяком.
– Ну ты и зануда, братец-кролик, – вздохнула Ольга.
– Нет, я не зануда, я – человек основательный; Люблю все знать заранее. Вот вы ведь наверняка не взяли ни кипятильника, ни чая, ни сахару. А здесь все по карточкам. Я, между прочим, не поленился, две банки вареной сгущенки прихватил и банку бычков в томате.
– Вот уж бычки-то здесь точно есть, – усмехнулась Лена.
– А спорим, нет? – нахохлился Митя.
– На что?
– Ну хотя бы… – Митя задумался, – на одну банку вареной сгущенки.
– Он с тобой поспорит на сгущенку, – хмыкнула Ольга, – как раз на ту, третью, банку, которая взорвалась. От его предусмотрительности у нас теперь вся кухня липкая и черная.
– Тебе бы все меня поддеть, сестренка, – покачал головой Митя. – Ладно, я готов спорить на нормальную банку, а не на взорвавшуюся, что бычков в томате здесь нет. Как максимум, здесь есть «Завтрак туриста»: фрикадельки из молотых Рыбьих костей с рисом, похожим на мучных червей. И то по карточкам. Если я проиграю, сгущенка твоя. А если выиграю, что ты мне можешь дать?
– Две пачки «Родопи» или кофе могу отсыпать, молотого.
– Что мне твои «Родопи», когда у меня блок «БТ», – презрительно фыркнул Митя, – и кофе без моего сахарку и кипятильничка вы все равно не попьете!
– Ладно, мальчики-девочки, хватит дурака валять, все равно пить, есть и курить мы будем все вместе, – махнула рукой Ольга. – Вон, кажется, за нами комсомольцы приехали!
На площади остановился «газик» защитного цвета, из него выпрыгнул молодой человек, одетый, несмотря на жару, в строгий темно-серый костюм. На лацкане пиджака ярко сиял маленький комсомольский значок. Озираясь по сторонам, молодой человек решительно направился к зданию аэропорта.
– Вот пусть теперь поищет, раз опоздал, – злорадно заулыбался Митя, – наш рейс когда прилетел? Полтора часа назад! Вот пусть теперь и поищет.
Через несколько минут из аэропорта послышался громкий радиоголос:
– Внимание! Группа журналистов из Москвы! Вас ожидают у справочного бюро. Повторяю…
Подхватив разом все вещи, свои, Ольгины и Ленины, перекинув через плечо ремень зачехленной гитары, Митя отправился к справочному бюро, Ольга и Лена пошли за ним налегке.
– Нет, все-таки он у тебя джентльмен, – заметила Лена.
– Воспитываю, – пожала плечами Ольга.
– Вас решено отправить сначала в Тобольск, потом в Ханты-Мансийск, – сообщил им второй секретарь обкома.
Лощеный, надменный комсомолец лет тридцати сразу оценил, что прибывшая из Москвы компания – птицы невысокого полета. Так, шелупонь, студентики-практиканты. Вслед за ним понял это и молоденький инструктор по идеологии, которому было поручено сопровождать гостей. Он, как и его босс, тут же перешел на «ты», стал панибратски похлопывать Митю по плечу, а Лену с Олей называть «девчатами».
– Вопрос с гостиницей мы порешаем, – сообщил он, отдавая отмеченные у секретарши командировочные удостоверения. – Вы погуляете пока, город посмотрите. Вещи можете оставить в моем кабинете. А часика через два подходите, порешаем с гостиницей. У нас сейчас слет оленеводов, с номерами плохо.
– Простите, Володя, что значит «порешаем»? – обращаясь к комсомольцу подчеркнуто на «вы», спросила Лена. – Как я поняла, у нас уже сегодня выступление по телевидению и встреча с учащимися ПТУ. Причем телевидение через час, нам ведь надо отдохнуть с дороги, душ принять.
– Слушай, старушка, ну что за буржуйские замашки? – поморщился комсомолец Володя. – Какой душ? Надо проще быть. Учти, номера с душем у вас все равно не будет. Во-первых, в Тюмени уже год нет горячей воды, а во-вторых, ты ведь не главный редактор.
Тут вмешалась Ольга. Она умела и любила ругаться, особенно с такими вот комсомольскими хамами.
– В общем, так, Вова, – сказала она тихо и ласково, – либо ты сейчас же, сию минуту, поднимешь со стула свою толстую задницу и не «порешаешь», а решишь вопрос с нормальной гостиницей, либо мы идем в обком партии и заявляем, что ты со своими идеологическими обязанностями не справляешься. Если этого мало, мы звоним в Москву, в редакцию, и наш главный редактор тут же связывается с ЦК ВЛКСМ. Ты хочешь, чтобы вопрос с гостиницей решался на таком уровне? Пожалуйста, я с удовольствием тебе это устрою.
Через пятнадцать минут комсомольский «газик» отвез их в гостиницу «Восток».
– Интересно, – задумчиво произнесла Лена, оглядывая вполне приличный двухместный номер, – почему у нас по всей стране нет ни одной гостиницы «Запад»? Есть «Север», «Юг», «Восток», а «Запада» – ни одного. Будто не существует такой части света.
Горячая вода в городе Тюмени действительно была уничтожена как классовый враг. Но при такой жаре можно ополоснуться и холодной. Комсомолец сделал-таки им номера с душем. Правда, Мите пришлось подселиться к соседу, но это был тихий культурный старичок снабженец из Барнаула. Не алкоголик и не маньяк, во всяком случае на первый взгляд.
Местные телевизионщики оказались значительно приятней комсомольцев. Правда, заведующая редакцией попросила перед съемкой, чтобы Митя спел те песни, которые собирается исполнять на выступлении.
– Или тексты хотя бы дайте просмотреть, – смущаясь, предложила она, – и вы, Оля, если не сложно, покажите мне ваши стихи, которые будете читать.
– Но ведь не прямой же эфир, – пожал плечами Митя, – если что не так, вы потом вырежете.
– Прежде чем я вырежу, – тихо произнесла полная усталая женщина средних лет, – мне голову успеют оторвать. Если что не так…
Тексты, напечатанные на машинке, у них с собой были.
– Митя, пожалуйста, вот эту песню, где «вокзал, пропахший блудом и тюрьмой», петь не надо, – заметила она, не отрывая глаз от страницы, – а остальное можно. А у вас, Оля, вот это стихотворение про лимитчиц, «я лимитчица, косточка черная», оно очень хорошее, но вы его, пожалуйста, не читайте.
На этом идеологическая цензура кончилась. А в ПТУ ее вовсе не было. Песня про вокзал и стихотворение про лимитчицу у пэтэушников прошли на «ура». После выступления их пригласили остаться на дискотеку. Но они отказались. Они очень устали, хотели есть и спать. К тому же дискотека в тюменском ПТУ – не самое интересное и безопасное развлечение.
В гостиницу они возвращались пешком. Магазины были уже закрыты, кафе и столовые тоже.
– Ты, запасливый, хоть бы хлебушка купить догадался, – обратилась к брату Ольга, – я лучше с голоду помру, чем стану твои бычки в томате без хлеба есть.
– Помирай, – разрешил Митя, – нам с Леной больше достанется.
– Никто не помрет, – радостно сообщила Лена, – вон пельменная открыта!
– Я о-очень люблю сибирские пельмени, – прямо-таки застонал Митя, – о-очень люблю.
Но пельменей не оказалось. В меню их было перечислено десять сортов, и с олениной, и с медвежатиной, и с лососем. – Нет… Нет… Тоже нет, – сонно отвечала официантка.
– А что есть? – печально спросила Ольга.
– Харчо «Северное сияние», позавчерашнее, шницель «Нежность», бутерброды с «Романтикой» и «Дружбой», – неохотно сообщила официантка.
– Все несите! И «Нежность», и «Романтику», и «Сияние», – обрадовался Митя, – все по три порции!
– «Сияние» не советую, – заметила официантка, – оно с душком.
– Хорошо. Остальное несите. И хлебушка побольше! Шницель «Нежность» представлял собой огромный, толстый, обжаренный снаружи и совершенно сырой внутри, ком теста. В толще его, в самой серединке, стыдливо притаился крошечный кусочек темно-серого котлетного фарша. Гарниром служили вялые скользкие макароны, приправленные комбижиром.
