В размышлениях о политических материях Павел Миронович и заснул незаметно для самого себя Впрочем, сны он видел самые мирные, его ночные видения были полны солнечного летнего сияния. И видел он себя на знойном цветущем лугу, среди ромашек и васильков, рядом с очень симпатичной барышней в белом платьице и под кружевным зонтиком. Над ними кружились разноцветные бабочки и гигантские стрекозы. Он держал барышню за руку и пытался поцеловать. Милая кокетка не препятствовала шаловливым заигрываниям, с заливистым смехом опустилась на мягкую траву, открыв взору стройную ножку в белом чулочке. Рука Павла Миронович скользнула по округлой коленке, он оттянул голубую подвязку на чулочке — и его бросило в жар… Но внезапно из-за спины Павла Мироновича упала черная тень. Он боялся обернуться и с ужасом смотрел, как черная тень густеет, разрастается, обретает крылья, будто на распластавшуюся на зеленой траве красавицу опускается зловещий лермонтовский демон…..
От ужаса Павел Миронович проснулся. Его широко раскрытым глазам явился непроглядный мрак, он слышал собственное оглушающие сердцебиение.
Он включил ночник. Оказалось, что через четверть часа можно и вставать, чтобы поспеть на службу. Павел Миронович не стал нежиться в постели лишние пятнадцать минут и с облегчением выпростался из-под душного, тяжелого одеяла. Он с удовольствием предался водным процедурам, отгоняя мысль о нервном сне…
В кабинет на Литейный в это утро он явился на пять минут раньше, чем того требовал распорядок дня. Вирхов уже сидел за своим столом.
— Неужели вы, Карл Иваныч, всю ночь провели здесь? — льстиво спросил Тернов.
— Нет, дружок, принимал участие в судебном процессе, — ответствовал Вирхов.
Тернов, не расслышав в голосе начальника издевки, да она была бы сейчас вовсе не уместна, уточнил с некоторой осторожностью.
— Выступали на стороне обвинения?
— Разумеется, — подтвердил Вирхов, просматривая бумаги. — Жертвой оказалась болонка. А преступником пудель.
— Дело достойно того, чтобы войти в анналы, — нерешительно пошутил Тернов и добавил: — Я выполнил ваше поручение, Карл Иваныч, посетил вчера госпожу Гордееву. Она к частным сыщикам не обращалась.
— Еще бы! — Вирхов усмехнулся. — Это не в ее интересах. И прошу вас, дорогой Павел Миронович, не обижаться. Дело-то серьезное. Только что звонил мне полковник Ястребов. Сообщил, в квартире Ерофея ночью задержан подозрительный хромой тип, маскировался под российского артиллерийского офицера. Сейчас его допрашивает контрразведка. Вот так-то, батенька. И устно передана вам благодарность за содействие в поимке шпиона.
Тернов покраснел. Что-то в голосе Вирхова говорило о том, что успехами подчиненного начальник не доволен. Завидует, вероятно. Тернову не приходила в голову мысль, что Вирхов может быть просто огорчен, что его способный ученик будет замечен военным ведомством и переманен на более выгодную службу.
— Вот и все, — сказал Вирхов, — сегодня я неплохо отвел душу с господином Фрейбергом. Ночевал под его кровом. Теперь полон сил. И прошу вас выполнить конфиденциальное поручение.
— Выполню наилучшим образом, — заверил Вирхова кандидат.
— Так вот, дорогой мой, есть у меня одна мыслишка. Если убийца безухого китайца посещает Шахматный клуб, то через его друзей мы выйдем на него. Господина Герца мы все-таки вспугнули. А вот господин Шевальгин — дичь более доступная. Он бывает в автомобильной мастерской, изъясняется жестами, похоже глухонемой. Неплохо бы за ним проследить и посмотреть, где, с кем он встречается.
На лице Тернова отразилось разочарование….
— Все они, — продолжил Вирхов, — могут быть связаны с покойным Ерофеем, а значит и с японской шпионской сетью. Если так — сразу генералом станешь!
Тернов счел нелишним успокоить начальника.
— Вряд ли, Карл Иваныч, и доказательств пока не добыто… Презумпция невиновности распространяется и на шахматистов.
— Вы можете обследовать их матрасы. Тайком, под покровом ночи, — съязвил Вирхов, — добыть зашитые в них улики: иероглифы, шифры, инструкции.
Только тут Тернов понял, что Вирхов нисколько не верит тому, что полковник Ястребов арестовал японского шпиона, пришедшего на явочную квартиру к безухому Ерофею.
— Я могу отправляться в автомобильную мастерскую? — спросил он, решив положить конец издевательствам.
— Да, голубчик, можете, — ласково разрешил Вирхов, — только будьте осторожны, берегите себя. Господин Шевальгин может оказаться персоной весьма опасной. Не исключено, что возле него вы встретите Марию Николаевну Муромцеву… Так что зорко смотрите по сторонам.
— А..а…а… почему вы думаете, что мадемуазель Муромцева будет в автомобильной мастерской? — не понял кандидат.
— Все очень просто. Вам пришлось встретиться с Бурбоном? Пришлось. А Мария Николаевна как раз Бурбонами и занимается… Так что можете и пересечься.
Тернов вздохнул — никогда не поймешь, когда Вирхов говорит всерьез, а когда в шутку.
— Так вы все-таки думаете, Карл Иваныч, что заказчик ножа, который вчера опознал слесарь Зиновий Гаранцев, и глухонемой Шевальгин — одно и то же лицо?
— Я ничего не думаю. Я ищу убийцу китайца и купца Малютина. — Вирхов сложил бумаги в синюю папочку, закрыл ее и завязал тесемки аккуратным бантиком. — И прошу вас разговоров о ножах не вести. Если мои соображения верны, можете напороться на серьезную опасность. Не лезьте в пасть льву.
— Шевальгина зовут Львом?
— Нет, сударь, царевичем Дмитирем.
Павел Миронович Тернов терял всякое терпение. О чем бы ни заговорил он с Вирховым, следователь обязательно скатывался к насмешкам, колкостям.
Он придал себе оскорбленный вид, надеясь, что старый брюзга перестанет измываться над своим помощником. Вирхов не реагировал, и Павел Миронович повернулся, чтобы уйти и как можно дольше не показываться в кабинете Вирхова. Но застыл у дверей: из коридора неслись заполошные женские крики, перебиваемые строгим голосом дежурного.
Навострил уши и Вирхов.
Курьер басил, по глухой интонации было понятно, что он загораживает собой дверь в вирховский кабинет.
— Узнайте, Павел Миронович, что там такое? — попросил Вирхов. — Да впустите дамочку. Ее визг уши режет.
Тернов приоткрыл дверь и узрел тучную женщину из простых в овчинном полушубке, повязанную шерстяным платком. Ее двойной подбородок вздрагивал, красные глаза слезились.
Отодвинув дежурного, женщина протиснулась в дверь и бросилась к столу Вирхова. В нескольких шагах от него она рухнула на колени и заголосила:
— Барин! Карл Иваныч! Простите, Христа ради старую дуру! Не углядела! Виновата! Не велите сечь повинную голову!
— В чем дело, Прасковья?
Пораженный явлением собственной приходящей прислуги в столь ранний час в служебный кабинет, Вирхов выбрался из-за стола и попытался поднять бабу с колен. Но та обхватила его ноги руками и заголосила пуще прежнего.
— Счастье ваше, барин, что дома не ночевали! Бог вас уберег! Простите старуху! Ума не приложу, как забыла открыть вьюшки. Вся квартира в чаду! Утречком вошла — едва не задохнулась! Бросилась вас искать, а на кровати — дохлый Минхерц!
Проснувшись утром в своей собственной постели, Мария Николаевна Муромцева долго не могла поверить, что вчерашние события ей не приснились. Когда Полина Тихоновна сообщила племяннику по телефону, что его срочно ждут Безсоновы, разве могла Мура оставаться дома? Ведь ее милая подруга-бестужевка находилась в опасности. Несмотря на поздний час, родители не возражали, чтобы она поехала вместе с доктором, были уверены, что Клим Кириллович в любом случае доставит их дочь домой в целости и сохранности.
Когда они прибыли к Безсоновым, завезя по дороге Сонечку Смирнову домой, доктор сразу же поднялся на второй этаж в спальню Зины, где сделал все, чтобы очистить девичий организм от сильнейшего яда. Это потребовало немало времени, тазиков, кувшинов с водой, полотенец, молока. Родители девушки не отходили от постели, прислуга носилась как безумная.
Все это время Мура просидела в гостиной в обществе мичмана Таволжанского. Высокий рыжеватый блондин с зелеными глазами, в которых пряталась какая-то сумасшедшинка, ей нравился.
Из сумбурных рассказов зининых родителей, встретивших доктора и Муру в прихожей, следовало, что мичман обнаружил бесчувственную девушку на скамейке в темном Александровском саду, куда она завернула, скорее всего, после рассеявшейся манифестации. Он с трудом привел ее в сознание, едва добился имени и адреса, привез домой, сдал на руки родителям. Пока мать и прислуга укладывали замерзшую Зиночку в постель, отец оставался в гостиной со спасителем дочери, выражал благодарность. Когда девушка успела принять яд — ни мать, ни горничная не углядели.
У Муры накопилось много вопросов. Почему Зина оказалась одна, без друзей, в саду? Почему ее не обнаружил городовой? Успела ли она сообщить мичману что-нибудь по дороге домой?
