Марина Серова - Сдержать свое слово

— Врежик был светом в моей жизни, — глядя на могилу, вдруг поменяла тему Шегирян. — Ему я хотела лучшей доли, хотела, чтобы он был всем обеспечен. Тогда я и сделала первый раз ошибку. Если бы не кража этих поганых денег, отмечали бы мы сегодняшний день рождения моего сына где-нибудь в ресторане… Он был бы жив и здоров…

— Скажите, какая группа крови у вас и у вашего мужа? — перебила я ее совершенно приземленным вопросом.

Женщина посмотрела на меня так, будто вопрос показался ей кощунственным в этой кладбищенской обстановке, но от замечаний воздержалась, а просто ответила:

— У меня редкая группа — четвертая отрицательная. А у мужа была вторая положительная. Почему вы спрашиваете? — теперь уже с тревогой воззрилась на меня Шегирян, словно предчувствуя нехорошее.

Все правильно. Вот и нашлась та самая вторая положительная, что была у того человека, который прожил свою недолгую жизнь под именем Леонида Коврина. Настал переломный момент в нашем разговоре. Сейчас я обязана сказать этой женщине то, о чем предпочла бы умолчать. Я потянулась было за соломинкой, которую протягивало мне мое трусливое «я»: пусть узнает потом, от следователя, от Ковриной — от кого угодно, только не от меня. Почему обязательно я должна сообщить ей самое страшное? Говорят, словом можно убить. Кажется, это как раз тот самый случай.

Мне опять вспомнилось, что Шегирян нагадала мне в самолете, и я тряхнула головой. Может, я преувеличиваю? Карты показали — для кого-то из нас эта встреча очень плохо закончится. Но так и должно быть: Шегирян сядет в тюрьму. Разве это не достаточно плохое окончание? Не надо излишне драматизировать.

— Дело в том… — начала я и запнулась, язык не поворачивался. Но я все же продолжила: — В этой могиле захоронен не ваш сын.

Надо рубить сплеча. Если хирург, вспоров оперируемому живот, будет долго думать, удалять аппендикс или нет, больной истечет кровью. Нужны решительные действия.

— О чем вы говорите? — рассердилась Шегирян. — Не кажется вам, что вы переигрываете, выполняя роль детектива?

Я решительно тряхнула головой и выпалила:

— Здесь покоится сын Ковриной, Леонид, умерший от порока сердца в 1976 году.

— Что вы несете?

Из мудрой и покорной судьбе женщины Шегирян в считанные секунды превратилась в агрессивную бывшую заключенную. Заметно, что обид Вера не терпела. Приготовившись выдержать огонь, сознательно вызванный на себя, я сказала спокойно и внушительно:

— Вы отравили не сына Ковриной, Леонида, а своего сына — Врежика. Сами, своими руками.

Молчание. Долгое, как перелет птицы с севера на юг.

— Она… она воспитывала моего сына?!

— Да.

Ужас, боль, горе, отчаяние — все это можно было прочесть на лице Веры Шегирян. Она не кинулась в порыве ярости меня душить, как я предполагала. Напротив, как-то сразу обмякла и обессилела.

Не говоря больше ни слова, она прошла к соседнему памятнику, рядом с которым находилась лавочка, и грузно опустилась на нее, закрыв лицо руками. Я тихо села рядом, стараясь не мешать своим присутствием. Прошло много времени, прежде чем женщина подняла голову. Ее лицо осталось сухим. Все свои слезы она уже выплакала в прошлой жизни.

— Он вырос красивым, мой мальчик. И умным, — глаза ее засияли при воспоминании о сыне. — Как же так… Я смотрела на моего Врежика, и сердце не подсказало мне, что это мой сын… Как я могла!

Я рассчитывала, что сейчас на голову Ковриной посыпятся угрозы и проклятия, но ошиблась. Вера как будто и не вспомнила, из-за кого ее сын не знал настоящей матери. Все ее негодование было обращено лишь на себя.

— Месть — разрушительное чувство, я это знала. Оно разрушило мою душу — остались лишь руины и пепел. С этим я давно смирилась. Но чтобы прийти к такому итогу… Тем лучше… — вдруг сделала она непонятное для меня заключение и засмеялась.

Глянув в ее странное и неожиданно радостное, открытое лицо, я подумала: уж не помешалась ли она часом. Такое выражение сопровождает лишь безгранично счастливых людей или полных идиотов.

— Пойдемте, — Шегирян резко встала. — Прежде чем сдать меня легавым, вы должны организовать мне очную ставку с Ковриной.

Я опять видела перед собой бывшую заключенную — решительную и способную на все.

Увидев мои изумленные глаза, она добавила:

— Не волнуйтесь. Я хочу ее простить.

И, не давая мне опомниться от столбняка, женщина зашагала вниз по дорожке.

Все время, что мы с Шегирян провели в ожидании самолета, она вела себя совершенно спокойно и уравновешенно. Как будто шокирующее известие не затронуло ее вовсе. Как будто тот факт, что мать убила собственного сына, — повседневное в нашей жизни явление. Я ожидала другого. Истерик, прорвавшихся наружу слез, воплей отчаяния — всего, но только не этого. Ее безмятежный, светлый взгляд, направленный поверх голов, вызывал во мне недоумение.

Я не хотела лишний раз тревожить странную женщину, но профессиональный зуд не давал мне покоя, и я начала потихоньку расспрашивать ее о деталях, мне неизвестных.

— Как вы познакомились с Ковриной? — спросила я, не особенно надеясь на ответ.

— Это было на Черноморском побережье, за год до того, как меня посадили. Мы отдыхали там всей семьей, а Коврина была с сыном. Тогда она показалась мне очень порядочной женщиной, хотя меня и отталкивала немного ее жесткость и бескомпромиссность. Вскоре после этого я пережила развод с мужем, он уехал к себе в Армению. Мне стало не хватать денег… Дальше вы знаете, — помолчав немного, она добавила: — Нельзя доверять людям, даже если они кажутся честными и порядочными. Жаль, что поняла я это уже тогда, когда невозможно было что-либо изменить.

— Как вы смогли ее отыскать, выйдя из тюрьмы?

Шегирян посмотрела на меня невидящим взором.

— Да, это было непросто. Но если человек ставит перед собой цель — он ее обязательно добьется. Тогда, на море, Коврина вскользь упомянула про свою подругу, живущую в Тарасове. Она, конечно, не помнила об этом разговоре. Если бы помнила — не переехала бы так неосмотрительно в этот город.

— Скажите, в тот день, когда вы несли ту бутылку вина… вы были в перчатках?

— Да. Тот октябрьский день выдался холодным, и то, что я была в перчатках, ни у кого не вызвало подозрений. В том числе и у Коврина… — Вера запнулась, — как я думала…

Дав выговориться стюардессе, делавшей объявление для пассажиров, я задала последний вопрос, интересовавший меня:

— Тот рейс, когда мы летели с вами вместе в Тарасов… Что вы тогда делали в Омске?

— Я продавала там квартиру. Вначале, выйдя из тюрьмы, я ее просто снимала, а потом бабушка-хозяйка, не имевшая родственников и привязавшаяся ко мне, отписала жилье на мое имя. В прошлом году она умерла. Я же решила закончить все свои дела на свободе, в том числе отделаться от квартиры.

— У вас замечательные внучка и сноха, — перевела я разговор, чтобы хоть как-то сгладить впечатление, возникшее после моих вопросов.

— Я знаю. Да, внучка и сноха… Бедная девочка. Надеюсь, деньги, переведенные на лечение, пойдут ей на пользу.

— Я догадалась, что это вы, — покачала я головой и посмотрела на ее большие натруженные руки, лежавшие на коленях сцепленными в замок.

Одно лишь не укладывалось у меня в голове: как это возможно, чтобы в одном и том же человеке так тесно сплелись мстительный убийца и сострадательный человек? Так балансировать на грани, как мне кажется, способен лишь индивидуум с не вполне нормальной психикой. А может, я ошибаюсь? Человек — такая тонкая система, поди-ка разберись, где кончается норма и начинается патология.

Ступив на тарасовскую землю, я все еще надеялась уговорить свою спутницу оставить замысел с посещением Ковриной. Но нет. Она упрямо стояла на своем.

— Пойми, детка, — мягко увещевала меня Шегирян. — Я хочу взглянуть в глаза этой женщине. Пусть увидит меня и умрет. — Заметив мою реакцию на свои последние слова, она поспешила добавить: — От страха.

Подобная патетика несколько выбила меня из колеи. Что это? Искренние слова или просто сладкие речи для того, чтобы усыпить мою бдительность? Может, она опять что-то замышляет? А вдруг мне не удастся это «что-то» предотвратить? Сочувствие сочувствием, но всему есть границы.

— Нет. Сейчас мы поедем к следователю, который ведет дело, — сказала я, чуть не добавив «об убийстве вашего сына», но вовремя сдержалась. — К вашему сведению: из-за вас может пострадать другой человек, не причастный к этому убийству.

Мы стояли на аллее парка, находившегося справа от аэропорта моего родного города. Многочисленные вороны без остановки летали над нами, каркая так некстати. Последние мои слова Вера пропустила мимо ушей.

— Я упрямее тебя, — заявила Шегирян, глядя в упор. — Жизненная школа у меня, знаешь ли, покруче будет. Или мы делаем, как я сказала, или ты не довезешь меня до милиции.