Если бы Нерисса поделилась со мной своими планами, — вздыхал я, как корова. Или она не понимала, какую колоссальную ценность имеют акции «Ройд», или не знала, как исчисляется налог на наследство. Трудно было представить, что, испытывая такую симпатию к племяннику, она так составила завещание, что я богател за его счет.
Посоветуйся она с любым бухгалтером, и то, наверное, сформулировала бы завещание по-другому, но завещание составляется с адвокатом, а английские адвокаты, как правило, не дают финансовых советов.
Дэн, отличный математик, сориентировался в ситуации уже тогда, когда прочитал завещание Нериссы. Я, наверное, тоже сориентировался бы, но я не видел его. А, сориентировавшись, Дэн стал размышлять над тем, как убрать с дороги меня.
Достаточно было рассказать мне о завещании. Но откуда он мог знать об этом? Он представил себе, как бы действовал я на его месте, и поступил таким образом. Он был уверен, что любой человек — а, значит, и я — действовали бы так же.
Нерисса, милая Нерисса! Она хотела, чтобы все были довольны и счастливы, хотела каждому оставить что-нибудь, а в результате загнала меня в жуткую ловушку.
Дэн — азартный парень, солнечный мальчик, — отлично понимал, что болезнь Нериссы неизлечима. Человек-калькулятор, который жульнически сбивал цену лошадей, чтобы не платить за них большого налога, поняв, что речь идет о куда большей ставке, не остановился перед преступлением.
Я вспомнил, какой интерес проявлял он к работе рудника, его многочисленные вопросы по его эксплуатации... Теннис с Салли. Он хотел получить все. Унаследовать одну половину рудника и жениться на другой. То, что девочке было пятнадцать лет, не имело значения. Через два года она станет подходящей женой для папашкиного компаньона.
Дэн...
Охваченный бешенством, я стал бороться с ремнями, ломать руль. Какая невероятная жестокость! Как можно... Как мог один человек, заперев другого в автомобиле, обречь его на медленную мучительную смерть от жары, голода и жажды? Такое бывает только в кино... В одном фильме... в фильме, который называется «Человек в автомобиле».
Не выходите из автомобиля, это опасно, сказал Хаагнер. Я был готов встретиться со львами, только бы выбраться из этой коробки.
Господи, как же я кричал, как стонал, когда мы снимали эту сцену; я вспоминал каждую мелочь. Я представлял, что нахожусь в такой ситуации, а потом играл это для камеры. Играл страх, играл мучения умирающего человека. Сколько раз изображал я подобные чувства! Позади была серия фильмов, в которых я играл людей настолько измученных, что и спасенные от смерти, они впадали в помешательство.
Человек в Конфетке был персонажем. Он реагировал на событие импульсивно и незамедлительно, и поэтому плакал, кричал, стонал, звал на помощь. У меня были совсем другие реакции, я совершенно иначе воспринимал события. Рано или поздно меня найдут. Я должен быть в здравом рассудке.
* * *
Солнце пекло, температура росла, но это были мелочи по сравнению с другой пыткой. Мой мочевой пузырь был полон, и я испытывал острую потребность опорожнить его.
Я расстегнул молнию. Но я не мог достаточно прогнуться, а если бы и смог открыть дверь, все равно попал бы на пол. Я тянул до тех пор, пока не почувствовал острую боль. Часть мочи попала на пол, остальное в брюки.
Я сидел в зловонной луже, и меня трясло от злости. Не знаю почему, но то, что меня вынудили мочиться сидя, показалось мне большей подлостью, чем наручники. Когда мы снимали фильм, мы думали над этой проблемой, но она показалась нам несущественной по сравнению с душевными муками человека, обреченного на медленную смерть. Мы ошибались.
Во мне кипела ярость, и я решительно сказал себе, что вытерплю что угодно. Я стал думать о мести.
Я ненавидел всей душой.
Бесконечно тянулись часы. Жара в автомобиле стала невыносимой. Я понимал, что долго этого не выдержу. Но что было делать? А ведь в таких условиях я провел в Испании три недели. Честно говоря, там было жарче. То, что мы делали перерывы, в конце концов, не имело значения.
Я посмотрел на часы. Время ленча. Что ж, может быть кто-нибудь и появится.
Только как, подумал я, и откуда? Дороги не было, были несколько приземистых деревьев, высохшая трава и бурый кустарник. Но ведь как-то меня сюда привезли. Не орел же занес меня в эти заросли. В зеркало я разглядел нечто вроде пыльной тропы. Дорога была заросшей и кончалась метрах в двадцати от того места, где находилась машина.
Через месяц начнется сезон дождей. Деревья, кусты и трава зазеленеют, а дорога превратится в глинистую канаву. Тогда уж меня никто не найдет.
Если я все еще буду здесь.
Я неистово затряс головой. Я же на прямой дороге к сумасшествию, как тот человек в автомобиле, которого я играл. Я же решил не сходить с ума во что бы то ни стало!
Да, да!
А может быть, будут искать с вертолета?
Автомобиль серый. Но его, наверное, можно заметить. Я вспомнил, что неподалеку есть небольшой аэродром.
Эван может нанять вертолет...
Но где меня искать? Автомобиль стоял носом на север и в конце лесной дороги. А заповедник был огромным и диким.
Кричать? Может быть, но кто услышит? Вряд ли! О, эти маленькие шумные автомобили с наглухо закрытыми окнами, на которых туристы ездят по заповеднику, пользуясь только асфальтированными дорогами...
Включить сигнал?.. Исключено. Не та машина.
* * *
Время обеда пришло и ушло. Я бы не отказался, если бы мне предложили кружку холодного пива.
Внезапно я услышал хруст. Кто-то шел ко мне! Я повернул голову... это был жираф.
Высоченная тварь цвета кофе с молоком, не обращая никакого внимания на автомобиль, ощипывала остатки листьев. Жираф заслонил солнце, и я некоторое время находился в благословенной тени. Время от времени животное наклоняло прекрасную длинную шею и большими глазами с необычайно длинными и густыми ресницами вглядывалось в переднее стекло.
Я заговорил с ним.
— Слушай, старина, слетай-ка в Скукузу и поговори там с нашим общим знакомым Хаагнером. Пусть подъедет сюда на своем джипе и вытащит меня из этой ловушки.
Меня испугал мой собственный голос. В нем звучал неподдельных страх. Я мог и должен был надеяться, что Эван, Конрад, Хаагнер, туристы вот-вот найдут меня, но в глубине души в это не верил. Подсознательно — может быть, потому, что я уже играл эту роль, — я был готов к тому, что ждать придется долго.
Но в финале меня спасут. Крестьянин, проезжая на осле, увидит мой автомобиль. Так заканчивался фильм, так будет и на самом деле.
Потому что меня будут искать.
Я не явлюсь на премьеру. Уэнкинс забеспокоится, забегает и вышлет спасательную экспедицию.
Премьера состоится в среду.
Насколько я помню, сегодня пятница.
Человек может прожить без воды шесть или семь дней.
Жираф неторопливо удалился.
Среда будет шестым днем без воды.
* * *
Когда жираф ушел, а вместе с ним и тень, я почувствовал, до чего сильно печет солнце. Нужно было что-то делать.
Больше всего страдали руки, лобовое стекло было, как это принято в тропиках, затенено сверху, поэтому, откинув голову, я спасал ее от действия солнечных лучей, которые, тем не менее, падали на живот и бедра. Я расстегнул манжеты и засунул руки в рукава.
Затем я подумал, что стоит мне снять туфли и носки — и я смогу открыть окно и проветрить машину.
Но я не стал этого делать. Меня пугали не звери.
Единственный запас жидкости находился в моем организме. Каждое движение, каждый вздох его уменьшали. Влага испарялась, превращаясь в окружающий меня воздух. Пока окна закрыты, влага, пары ее, остаются в автомобиле.
Воздух снаружи был сух, как порох. Мне хотелось максимально отдалить те часы, когда моя кожа начнет трескаться. Влажный воздух предохранит слизистую оболочку рта и носоглотки.
* * *
Вновь и вновь я взвешивал возможности моего спасения, переходил от надежды к отчаянию. То я думал, что Эван и Конрад, обнаружив мое исчезновение, немедленно разослали спасательные отряды, то, минуту спустя, представлял, как они, посчитав меня хамом, бросившим их, не попрощавшись, отправились на север, и Эван, охотясь за олифантами, уже забыл, что на свете существует некто Э.Линкольн. Киноактер.
А кроме них, некому думать, что со мной может что-то случиться. В Иоганнесбурге знают, что я уехал на неделю, а потому ни ван Хурен, ни Уэнкинс, ни Родерик не станут беспокоиться. Они не ждут моего телефонного звонка и не рассчитывают, что я появлюсь раньше вторника.
Оставалось надеяться на Эвана и Конрада. И на крестьянина с ослом.
* * *
В какой-то момент этого бесконечного дня мне пришло в голову пошарить в карманах.
В заднем был бумажник, но деньги мне сейчас были ни к чему.
Ерзая на сиденье, мне удалось передвинуть правый карман вперед. В нем оказались фирменные спички отеля «Игуана Рок», голубая резинка и огрызок карандаша.
