— Надоело! — заявила она, как только он шагнул из лифта.
— Я из страховой компании, — начал было Старик.
— Таких еще не было, — женщина посторонилась, махнув рукой куда-то внутрь квартиры. Старик вошел. Обстановка в квартире была богатая, пахло духами и хорошим спиртным, на полу в коридоре стояла огромная напольная ваза с засушенными цветами. На цветах болталась черная ленточка.
— Ваш муж застрахован у нас на большую сумму, я должен провести предварительное расследование, извините старика и, если можно, помогите деталями.
— Их никогда не найдут! — женщина упала в кресло, вытянув длинные ноги и не стараясь прикрыть их распахнувшимися полами халата. — Их сожрал лифт! Арестуйте его…
Старик вздохнул:
— Говорить можете или я приду завтра?
— Мне совершенно нечего добавить, а протоколов написано — роман!
— Я предпочитаю беседовать лично, двадцать лет отработал в отделе по розыску пропавших. Попробуйте еще раз и самое главное, если мне понадобится, я вас перебью и задам вопросы.
— Смешно! — сказала женщина. — Самое главное, да? Я все помню наизусть. Я подняла мужа в семь часов, дочку — в семь пятнадцать. Семь двадцать — они за столом, семь сорок — муж чистит зубы, семь сорок пять — дочка чистит зубы, семь пятьдесят — я тороплю их, они в коридоре, они… — Женщина закрыла ладонью глаза, словно заслонилась от солнца, и сглотнула слезы. — Они дурачатся, у дочки важный день, она выступает, у мужа важный день, у него приезжают немцы… Выгодный контракт. Я волнуюсь больше всех. Они входят в лифт, который ближайший от двери. Не грузовой. Я закрываю дверь и вижу, что дочка забыла свое бальное платье. Иду на балкон. Смотрю вниз. Они не выходят. Иду накинуть кофту, опять — на балкон. По дороге смотрю на часы — восемь ноль пять. Их нет на улице, они не выходят из подъезда, во дворе стоит наш автомобиль. Я иду в коридор, прислушиваюсь, не поднимется ли лифт. Тишина. Открываю дверь, слушаю. Лифт ездит туда-сюда, но не останавливается здесь… Смотрю на часы — восемь двадцать. Иду на балкон, смотрю вниз. Иду в коридор, вызываю лифт, спускаюсь вниз. Их нет! Их больше нигде нет! Иду по этажам пешком. Потом — на балкон… Их нет больше! Муж не пришел на работу, дочь не появилась в колледже… Будете пить?
— Спасибо. Нет. Стар я для утренней выпивки. Подождите, не пейте. Меня очень заинтересовало это дело. Мужчина и девочка зашли в лифт и не вышли из него, так вы считаете?
— Я выпью, а то разревусь и вообще не смогу говорить. Да, я так считаю. Я говорила с ним.
— Вы говорили?… — опешил Старик.
— Ну да. С лифтом. Это, скажу я вам, такой гнусный тип!
— Я выйду, — сказал Старик, — осмотрю подъезд, похожу туда-сюда… Если что, я поднимусь к вам.
— Да ради бога! — женщина махнула рукой, расплескав вино из длинного бокала. — Я, пожалуй, запишу этот хронометраж на пленку, буду включать под тихую музыку всем желающим, а?
Старик вышел в коридор. Женщина не встала с кресла.
— Закройте дверь! — крикнул он, выходя.
Женщина хрипло засмеялась.
Самойлов спустился вниз, на первый этаж, и теперь наблюдал сквозь огромное окно, как его молодой помощник у входной двери нажимает кнопки на домофоне. Рядом с ним ветер поднял небольшой смерч из ярких опавших листьев. Осень. Холодает…
Гоша Капелюх, двадцати пяти лет, всегда ровно весел и здоров, опрятно одет, за два месяца потихоньку выучился дослушивать высказывания Старика до конца.
— Что ж вы не дождались меня? — без намека на раздражение, с веселой укоризной спросил он.
— Здесь от моего дома пятнадцать минут на метро.
— Я бумаги просмотрел, с оперуполномоченным, выехавшим первым на место происшествия, поговорил, теперь ваша очередь поучить меня.
— Тогда для начала послушай жену. — Самойлов присел на батарею и включил диктофон: — «…Их никогда не найдут! Их сожрал лифт!»
— Пьяная, что ли? — озаботился Гоша.
— Есть такое дело.
— Как же мы тогда будем работать с основной подозреваемой?
— Никак, — насупился Старик. — Ее уже до нас уработали. А что, она основная подозреваемая?
— У ваших бывших коллег версия одна — жена. Хотя и не совсем доработанная версия. Зачем она избавилась от мужа и ребенка, если в деле нет явной связи на стороне? Неужели из-за страховки?
Самойлов подумал, что, может быть, он и потерял нюх к старости, но эта женщина была в таком шоковом состоянии от горя и так отчаянно храбрилась, что Старик отмел эту версию сразу. Он вызвал лифт, оглядел дверь квартиры напротив и посмотрел на часы.
Гоша тоже посмотрел на часы.
— Десять тридцать пять, — отрапортовал он. — Запомним. Я вошел со следователем Самойловым в лифт в десять тридцать пять. Сентябрь, суббота, ноль четвертый год.
— Зачем тебе?
— А вдруг вы раскроете это странное исчезновение за сорок три минуты? Побив рекорд нашего юриста Кравека — он в девяносто седьмом за сорок четыре минуты…
Самойлов уже не слушал, он полностью отключился, сосредоточившись на разглядывании стен лифта. Надписи на английском языке на стенах и потолке. Большинство — неприличные. Самойлов, не обращая внимания на подробное описание Гошей подвига юриста Кравека, включил диктофон и начал говорить:
— В лифте их убить не могли — его осмотрели до миллиметра, никаких следов крови или борьбы. Утро рабочего дня, в подъезде всегда народ. Все соседи опрошены. Их не видел никто. Если бы они вышли из подъезда — подошли бы к автомобилю. На улице в это время у своих машин находились два жильца из этого подъезда, по их показаниям — не подошли. Начать нужно с того, что они не выходили из подъезда. Лифт спускается вниз. По дороге он может остановиться, если кто-то внизу нажмет вызов. К ним могли подсесть. Один человек, в крайнем случае — двое… Отключить, затащить в одну из квартир с девятого по второй этаж. В восемь утра рабочего дня?… Не лучшее время для такой развлекаловки. Двадцать три квартиры. По две на площадке, кроме первого этажа, там — одна. Все квартиры семейные, двадцать квартир с детьми и стариками, две пустые — жильцы в отъезде, одна продается фирмой, тоже пустая. Осмотрены в день происшествия. Никаких следов. В подвал вход с улицы, чердак заперт на замок, кроме того, жильцы последнего этажа перекрыли к нему последний пролет лестницы решеткой. Что из этого следует?
Не выдержав пристального взгляда Самойлова, Гоша упер глаза в пол, соображая.
— Остается — лифт? — прошептал он и скорчил испуганную гримасу, дурачась.
Хлопнула дверь подъезда. Это был почтальон. Молодой парень. Газеты разбрасывает быстро. Старик вышел из все еще открытого лифта, подошел поближе.
— Почему так поздно? — спросил он.
— Реклама! — сказал парень, не отрываясь от дела. — Утренние газеты давно раскиданы, у них без опозданий! К семи тридцати.
Из приехавшего грузового лифта вышла женщина в наброшенной на длинный халат короткой шубке. Шлепая домашними тапочками, подошла к почтовым ящикам. Достала почту, повертела в руках письмо со множеством цветных марок.
— Это не мое! — обратилась она к уходившему парню.
— Я — реклама! — крикнул он. — Отдайте почтальону.
Хлопнула дверь подъезда. Женщина вертела в руках письмо.
— Написано — заказное и срочно, что ж они его в почтовый ящик бросают? — обратилась она к Старику. — Отнесу, пожалуй, это этажом выше, вдруг что-то важное…
Старик задумчиво смотрел на номера квартир на почтовых ящиках.
— Минуточку! — крикнул он женщине у лифта. — Подождите, не уезжайте. Это очень важно. Вы сказали — заказное?
— А вы кто такой? — Женщина смотрела недоверчиво.
Старик достал удостоверение:
— Я по поводу исчезновения мужчины и девочки.
— Ужас! — вроде бы даже обрадовалась женщина. — Это что же творится, утром по пути на работу исчезают люди?!
— Вы сказали, что письмо для ваших соседей. — Старик жестом не дал женщине договорить. Открылся и закрылся, никого не дождавшись, лифт. — И вы это письмо решили занести сами… Оно показалось вам важным, да?
— Так ведь написано же — заказное! Что ж они заказные — в ящик?! А мне нетрудно, там хорошая семья живет, как раз надо мной.
— Как раз над вами… Ваши ящики рядом, почтальон ошибся, бросил письмо не в тот ящик, вы занесете его сами… — бормотал Старик.
— Вам плохо? — спросила женщина.
— Ему очень хорошо! — весело ответил за Самойлова Гоша Капелюх.
— Разрешите, мы поедем с вами? — спросил Старик. — Нам десятый.
В лифте женщина не выдержала и откликнулась на улыбку молодого обаятельного человека невольной растяжкой еще не накрашенных губ.
— Что-то придумали? — спросил Гоша, когда она вышла на шестом.
— Да так… Версия одна напирает.
Гоша каждые три минуты смотрел на часы. Самойлова это раздражало.
