Ознакомительная версия.
– Ну что же… Придется опять идти за героином…
Он вышел из комнаты, запер ее на ключ и, пройдя коридором мимо ванной, зашел в расположенное сразу за ней помещение. Помещение это представляло собой нечто вроде театральной гримерки – те же обрамленные лампочками зеркала по стенам, те же туалетные столики, те же вешалки.
Собственно, это и была гримерка.
Витя шагнул к ближайшему туалетному столику, выдвинул ящик и достал из него бороду и усы. Затем сел перед зеркалом, взял стоящий возле него тюбик со специальным клеем, намазал щеки и довольно быстро превратил себя в усатого бородача. Потом немного подумал, сунул руку в другой ящик, покопался там и вытащил кудрявый темный парик. Надел его, покрутил головой перед зеркалом, поправил получше и встал. Уже стоя, достал из кармана рубашки темные очки, закрыл ими глаза и стал похож то ли на хард-рокового музыканта, то ли еще на какого-то такого же альтернативного персонажа.
Он усмехнулся в зеркало и сам не узнал свою усмешку – настолько изменилась теперь его внешность. Довольно хмыкнув, он вышел из гримерки и зашагал по коридору в направлении выхода.
Ехать до памятника Льву Толстому было не так уж и долго.
Яковлев и Коломиец хотели уже было приступать ко второму кроссворду, как к площади подъехал «Москвич», в заднем окне которого показалось усато-бородатое лицо в черных очках.
Оперы напряглись.
Приехавший переговаривался о чем-то с водителем и выходить не спешил. На площадь, однако, тоже не смотрел, будто вовсе и не интересовался тем, что на ней происходит.
До «Москвича» было метров восемьдесят. Яковлев разглядел номер машины.
– Местная… – сказал он Коломийцу.
Задняя дверца «Москвича» открылась, бородач хотел было вылезти, но отчего-то передумал и продолжал сидеть, обсуждая что-то с человеком за рулем.
Оперы начали прикидывать, как отрезать машине путь, если она вдруг тронется с места, так и не высадив подозрительного пассажира.
– Ты дуй через скверик, – говорил Коломиец Яковлеву, – а я – по прямой…
Однако им было ясно, что они все равно не успеют перехватить «Москвич», если тот дернется с места и сразу же примется набирать скорость. А ведь, судя по всему, заметив погоню, водитель может именно так и поступить.
Если, конечно, в машине те, кто боится погони… А если не те? Как узнать? Встать и пойти туда? А вдруг они тут же и уедут?
И Яковлев с Коломийцем продолжали ждать.
Наконец дверца открылась второй раз и бородач полез наружу.
– Что это у него? – спросил Коломиец, сощуривший глаза под толстыми стеклами своих очков.
– Тросточка какая-то… – пробормотал Яковлев. – Белая…
– Белая?
– Ну да… – Яковлев шевельнул развернутой перед собой газетой, как будто отгоняя осу, а на самом деле обеспечивая себе возможность получше присмотреться к вылезающему из машины мужчине.
А тот тем временем уже стоял на асфальте и, выбросив свою белую трость вперед, случайно ткнул ею по скакнувшей за ним из салона собаке. Собака взвизгнула, но тут же и завиляла хвостом, давая понять, что совершенно не обижена на хозяина.
– Ба… – протянул Яковлев. – Да он слепой, что ли?
Коломиец пожал плечами:
– Кто его знает… Тут ко всему нужно быть готовым…
Держа в руке поводок вышагивавшей впереди собаки, мужчина двинулся вперед, постукивая на ходу своей палочкой.
Вдруг из машины выглянул водитель.
– Дядя Гриша! – позвал он мужчину.
Тот остановился и полуобернулся, так, чтобы к машине было направлено его ухо, а не глаза.
– Дядя Гриша, – продолжал водитель, – передайте тете Марусе, что я на днях заеду. Лекарства заброшу.
– Передам, – кивнул мужчина.
Водитель как будто бы собрался снова исчезнуть в салоне, но не исчез, а, наоборот, высунулся еще дальше в окно и добавил таким тоном, каким говорят, когда пытаются напоследок убедить собеседника в том, в чем в результате только что завершившегося спора так и не смогли его убедить:
– Нет, ну может, я все-таки довезу вас до дома? Ну чего вы пешком-то? А, дядя Гриша? Чего вы пешком-то, в самом деле?
Мужчина раздраженно махнул тростью:
– Да сказал же – не надо! Я так дойду! Воздухом хоть подышу маленько! Мне тут до дома-то рукой подать! Через площадь только перейти – и все!
– Ну как знаете… – сказал водитель, после чего снова сел за руль и уехал.
А мужчина направился прямиком в сторону Яковлева и Коломийца.
Те все так же закрывались газетами, но за мужчиной, естественно, наблюдали и видели, что он не подошел ни к одному наркодилеру, да и те не проявляли к нему никакого интереса. Наконец он поравнялся с операми и вдруг остановился.
– Не подскажете, сколько сейчас времени? – спросил он, наклонив ухо к Яковлеву и Коломийцу.
Слепой?!
– У вас газета в руках шелестела, и вы ее чуть встряхнули… – сказал мужчина, когда пауза между его вопросом и ожидаемым им ответом слишком уж затянулась из-за того, что Яковлев и Коломиец ошарашенно переглядывались между собой. – Вот я и понял, что тут кто-то есть…
Что ж, объяснение было принято.
– Ровно одиннадцать! – сказал Яковлев.
– Угу… – промычал мужчина и двинулся дальше.
Но тут оса, которая до этого досаждала Яковлеву, зажужжала возле головы мужчины, он неловко махнул рукой и случайно сбил со своего уха дужку очков. Очки скользнули вперед и полетели вниз. Еще миг – и они упали бы на асфальт и, вполне возможно, разбились бы.
Но быстрый Коломиец дернулся со скамейки и перехватил их.
– Возьмите… – сказал он, вкладывая очки в руку мужчины.
– Спасибо… – пробормотал тот.
Яковлев и Коломиец увидели, что глаз у него нет совсем. Ни слепых, затянутых мутной пленкой, ни глубоко вдавленных и прикрытых дряблыми веками – никаких. На месте глаз розовели две пустые ямки.
– Это я с рождения такой… – грустно сказал дядя Гриша, почувствовав, как замерли Яковлев и Коломиец.
Он снова надел очки и пошел к возвышающемуся позади площади сталинскому дому.
– Не он… – только и осталось проконстатировать операм.
У Инги была не ломка. У нее была депрессия. Витя, который оторвал от подушки ее лицо и по его серому виду заключил, что ей требуется очередная доза, был не прав.
Ничего ей не требовалось.
Мрачные духи, с которыми Инга познакомилась в подвале, сидели где-то и ждали, когда она снова позволит им подойти к себе и сесть рядом на корточки. А она не хотела им этого позволять.
Удивительно, но ее не подгоняла к этому даже привычная боль в позвоночнике. Не было этой боли, вот в чем дело!
Инга повернулась на диване и посмотрела в потолок. Потом чуть согнулась в пояснице, как будто хотела сесть, и тут же снова рухнула.
Боль не появилась.
Странно.
Колики в позвоночнике всегда давали знать о начале ломки. Если их нет, то, значит, и ломка не намечается? Так, что ли?
Инга вспомнила, как усталый профессор Вейцман говорил ее отцу в коридоре нью-йоркской клиники:
– У вашей дочери совершенно уникальное строение мозговых структур, ответственных за привыкание к наркотикам… – Хороший русский бывшего советского эмигранта Вейцмана доносился и до лежащей в палате Инги. Профессор с отцом думали, что она не слышит, а она слышала. – Таких людей, как она, – продолжал профессор, – очень мало. Наркоманами они становятся сразу же после того, как примут любую, даже самую малую, дозу любого, пусть и самого слабого, наркотика. Вылечить их потом практически невозможно… – Тут Вейцман стал говорить как-то быстро, словно поспешно пытался успокоить отца, которого профессорское заключение, должно быть, повергло в состояние шока. – Ну полноте, полноте… – басил Вейцман. – Не все потеряно! Дело в том, что тут есть одна необъяснимая до сих пор загадка…
– Какая? – спросил отец.
– Видите ли… Это невероятно, это не вписывается ни в какие биологические законы, но такие люди, как ваша дочь, при определенных обстоятельствах могут вылечить себя сами. Понимаете, сами! Без медикаментозного вмешательства! Что-то у них в мозгу поворачивается таким образом, что тяга к наркотикам пропадает. Просто начисто пропадает! Для моих обычных пациентов это совершенно исключено. А для таких вот уникумов, как ваша дочь…
– А что это за обстоятельства, о которых вы говорили? – перебил его отец.
Инга услышала, как Вейцман засопел. Он сопел так всегда, когда вынужден был развести руками, не зная, как ответить на какой-либо вопрос:
– Не знаю… Для каждого из них они разные. Например, один мой пациент, у которого строение определенных зон мозга сходно со строением их у Инги, уехал умирать в Гренландию. Просто вот взял с собой сто граммов героина и поехал. Ему, знаете ли, с детства нравились белые медведи и всякая ледяная экзотика. Поселился там у эскимосов, стал жить по их законам… Ну строганину есть, оленей пасти… А один раз медведь на него напал, помял сильно, но не задрал… Эскимосы выходили. Ну, в общем, провел он там несколько месяцев, а потом вдруг и спохватился: «Надо же! А к наркотикам-то меня и не тянет!» Ну пожил там еще немного и домой засобирался. А приехал – так все боялся, что снова наркоманом станет. Но не стал! Вот уже семь лет скоро, как он вернулся оттуда, а тяга так и не появилась! – Здесь профессор кашлянул и продолжил: – А другой пациент до того докололся, что самоубийством решил покончить. Спрыгнул с седьмого этажа и упал на матерчатую крышу кабриолета, прорвал ее и на сиденье шлепнулся. Жив остался, обе ноги, правда, сломал и сознание потерял. Ну, какое-то время в больнице провалялся, а потом приезжает ко мне и говорит: «Ноу проблем, док! Не колюсь больше! Влечение к этому делу исчезло!» Я его спрашиваю: «А в какой момент оно у тебя исчезло-то?» А он мне: «А вот когда я сознание потерял, то явился мне огненный джинн и начал меня щекотать. И так мне эта щекотка не понравилась, что теперь у меня весь „приход“ от героина только с ней ассоциируется. И я больше с этим джинном встречаться не хочу!» Причем он до того этого своего джинна боится, что у него не только психологическая, у него и биологическая зависимость от наркотиков пропала. Я проверял на тестах – ничего. Здоровый человек.
Ознакомительная версия.
