но и изнасилованы. В том числе и мальчик восьми лет. Первоначально следствие именно за это и уцепилось, потому что на зоне изнасилование мужчины мужчинами является не столько сексуальным действием, сколько актом унижения и подчинения. Ну, или мести. В общем, такие изнасилованные мужики называются «опущенными», спят и едят отдельно, в каких-то углах, им даже на алюминиевой посуде дырки прокалывают, чтобы никто, кроме них, этой посудой не пользовался, потому что западло.
— Я в курсе, — усмехнулся Гордеев. — Про уголовников можешь лекции мне не читать, я про них не меньше тебя знаю.
— Ну и следствие пошло именно по этому пути, тройное убийство с изнасилованием рассматривали как месть и работали только по недавно освободившимся из той зоны, где муж сидел. А Розенталь добился, чтобы в работу взяли и версию о чисто сексуальном мотиве. Стали наряду с прочими искать гомосексуалиста-педофила. И нашли, как ты помнишь. Так что Розенталь оказался прав.
Виктор внимательно посмотрел на капитана и все-таки выдавил из себя:
— Ну, спасибо тогда.
Поставил чашку на столик и обернулся к Инне Львовне.
— Можно воспользоваться городским телефоном?
— Пожалуйста.
Женщина придвинула к краю стола один из трех аппаратов и вернулась к увлекательной беседе с Телегиным, который объяснял, как отличить поддельную тушь для ресниц от настоящей, фабричной.
Гордеев набрал номер Череменина. Тот взял трубку после второго гудка.
— Штаны просиживаешь, кабинетный работник? — поддел его Виктор вместо приветствия.
— План пишу, — со вздохом ответил Леонид Петрович. — Завтра в командировку лечу, нужно план успеть утвердить.
— Завтра? — огорчился Гордеев. — Вот черт…
— Что-то случилось? Я тебе нужен?
— И ты мне, и я тебе. Что, прямо с утра улетаешь?
— Да нет, рейс поздно вечером.
— Отлично! — Гордеев покосился на Инну Львовну и слегка понизил голос. — Леня, нужно найти человека из ведомства на Пушкинской. Ну… Там. Раньше был в области, где сейчас — не знаю.
На Пушкинской улице находилась Генеральная прокуратура, и Гордеев посчитал, что Инну Львовну не следует посвящать в детали. Опытная секретарша видит всех, кто находится в приемной, и слышит и запоминает каждое произнесенное в этих стенах слово, даже если занята болтовней или усердно печатает на машинке. А неопытной секретарши у такого большого начальника, как Прасолов, не может быть по определению.
— Я понял, понял. Кого именно?
— Розенталь.
— Хорошая фамилия, — усмехнулся в трубку Череменин. — Имя не спрашиваю, с такой фамилией там вряд ли больше одного человека найдется. И что от него нужно?
— Нужно, чтобы он нас с тобой принял завтра прямо с утра, как можно раньше. После одиннадцати я не смогу. В десять у нас планерка, на этот счет я с начальником договорюсь, можно опоздать, а с одиннадцати у меня люди вызваны, освобожусь неизвестно когда. Так что только утром.
— А я-то тебе зачем?
— Это касается того, о чем мы вчера говорили.
В трубке повисла тишина. Потом послышался ровный твердый голос Леонида Петровича:
— Ты у себя?
— Нет.
— Надолго?
— Думаю, да. Часа полтора как минимум, если не больше.
— Я понял. Как освободишься, звони мне домой. Если меня еще не будет, Надежда Ростиславовна тебе все передаст.
— Лады.
Гордеев нажал на рычаг и набрал еще один номер, на этот раз Краснопресненского РУВД. Выслушав сообщение, удовлетворенно хмыкнул: старший лейтенант Разин не зря землю топчет. Значит, красный «Москвич»… Уже что-то. Зацепка есть.
Михаил Филиппович Прасолов наконец появился. Громоздкий, тяжелый, хмурый. Увидев в приемной троих оперативников, на мгновение замер в недовольном недоумении, потом, видимо, вспомнил и коротко кивнул:
— Одну минуту, товарищи. Сейчас я вас приму.
Вынув из папки какой-то документ, весь исчерканный ручкой и с приписками на полях, положил его перед Инной Львовной.
— Перепечатайте.
Только что улыбавшаяся секретарша мгновенно стала собранной и деловитой, достала из стола бумагу и копирку и принялась заправлять в электрическую машинку.
Прасолов распахнул дверь в свой кабинет.
— Прошу.
Не оглядываясь на визитеров, он прошел через весь кабинет, уселся за рабочий стол. Гордеев и Телегин заняли места за длинным приставным столом для совещаний поближе к Прасолову, Носилевич, по обыкновению, стоял, прислонившись к дверному косяку. Верхний свет не включали, горела только настольная лампа, и в сумерках ноябрьского вечера капитана было почти не видно.
Первым, как и договаривались, начал Гордеев:
— Михаил Филиппович, вы приехали к Смелянским в тот момент, когда Сергей Смелянский и Алла Муляр покидали квартиру, верно?
— Верно.
— Значит, из подъезда они вышли примерно через полторы-две минуты после того, как вы в этот подъезд зашли. Так?
— По-видимому, так.
— Что значит «по-видимому»? — быстро спросил Телегин.
— Акселерация. Нынешние подростки рано взрослеют. Я и Танечке об этом говорил, и Володе Смелянскому. В мое время парочки по подъездам отирались лет с восемнадцати, а то и с двадцати, а теперь все ранние. Так что сразу они вышли или не сразу — еще большой вопрос.
«Танечке, — повторил про себя Гордеев. — Татьяне Муляр. Надо взять на заметку. Это может быть полезным».
— Вы подъехали к дому на служебной машине?
— Да, конечно. Не пешком же пришел…
— Возле дома кого-нибудь видели?
Вопрос явно удивил Прасолова.
— Возле дома? А какое это имеет отношение…
— Ответьте, пожалуйста, Михаил Филиппович, — настойчиво проговорил Гордеев.
– Да я и не смотрел по сторонам. Вышел из машины и зашел в подъезд.
— Водителя отпустили?
— Нет, разумеется. Он ждал. Потом возил нас с Таней к кинотеатру, потом ездил с Володей по всему району.
«Вот идиоты мы, — с досадой подумал Виктор. — Про водителя-то совсем забыли. Он же сидел в машине у самого дома. Если кто-то действительно следил за Смелянскими или Мулярами, то…»
— Нам нужно будет с ним побеседовать, — сказал он вслух.
Прасолов пожал могучими плечами.
— Пожалуйста. Только не сегодня.
— Отчего так? — снова встрял Телегин.
— После того, как мы с вами закончим, он повезет меня домой. Ждать я не могу. Если хотите — разговаривайте с ним потом, когда он освободится.
Дальше последовали вопросы о семье Смелянских, об их образе жизни, о том, не мелькали ли в разговорах с ними упоминания о недоброжелателях или врагах, о проблемах, конфликтах, возможно, об угрозах. Гордеев с облегчением передал ведущую роль Гоге, а сам только слушал и делал пометки в блокноте. Ему очень хотелось выйти и позвонить Череменину, но он понимал, что это неправильно. Нельзя во время опроса большого начальника показывать, что у тебя есть какие-то еще более важные дела. То есть можно, конечно, если стоит задача «опустить» собеседника, поставить его на место, обозначить, что его слова не так уж и важны и сам он никому, в общем-то, не нужен. А если задача в том, чтобы человек как можно точнее все вспомнил и ничего не утаил, то поступать так не рекомендуется.
— Вы давно знакомы со Смелянскими? — задал очередной вопрос Телегин, и Гордеев понял, что сейчас начнется самое трудное: работа на капитана Носилевича.
Ну в самом деле, под каким соусом задавать Прасолову вопросы, интересующие Комитет? Как пошлет он их сейчас… И будет прав, между прочим.
— Очень давно. Больше пятнадцати лет.
— Вы так точно помните?
— Я был у них на
