Одним майским днем, вынырнув из пьяного омута, я увидел третье письмо. Жена снова обратилась ко мне, на этот раз со слезами раскаяния. Она жаловалась, что недостойный мерзавец постоянно глумится и оскорбляет ее, а однажды выгнал на улицу под проливной дождь… Тильда хотела вернуться ко мне. Обещала избавиться от плода порочной страсти и робко спрашивала: хватит ли у меня великодушия, чтобы принять блудницу после всего содеянного?!
Игнатий Петрович скомкал письма в кулаке и перекрестился ими на церковные врата.
— Видит Бог, я не желал подвергать жену опасности, а тем более — толкать на очередной грех. Я готов был принять ее назад с ребенком от чужого мужчины, и поверьте, господа, ни единым упреком не омрачил бы нашего дальнейшего существования. Ведь я любил Тильду… Любил и сейчас люблю. Поэтому я протрезвел, завел мотор и поспешил в Рузу. Но застал там поминки. Письмо шло слишком долго. А Осип привел в дом коновала, какого-то безвестного фельдшера-недоучку. Тот пытался избавить Тильду от бремени, но погубил и мать, и дитя в утробе… Моя маленькая коломбина умерла в муках.
Терентьев опустил голову. Глаза затуманились от набежавших слез, но столько гнева и ярости клокотало в его душе, что влага моментально высохла, и когда он снова посмотрел на сыщика, глаза обжигали огнем.
— Вы спрашиваете, что произошло там, на дороге? Признаюсь вам, как на духу. Осип украл у меня любимую, и я посчитал, что справедливо забрать взамен его жизнь.
Всем стало не по себе от этого признания. Зеваки хором охнули, многие попятились. Городовой же, наоборот, сделал шаг вперед.
— Я написал Осипу записку под вымышленным именем, — пламя в глазах Терентьева разгоралось все ярче, казалось, перед нами сам дьявол. — Сообщил, что мне известны постыдные секреты некоторых дам из высшего общества. Я был уверен, что газетчик клюнет на эту приманку! Все они — презренные черви, алчные до грязных сплетен. Зная, как устроена их кухня, потребовал за сенсацию пятьдесят рублей.
— Вот зачем Осип вымогал деньги у полковника! — воскликнул князь, осененный внезапной догадкой. — Чтобы платить за информацию!
Отмечаю восклицание в своем очерке, хотя в тот момент никто не отвлекся на уточнение. Все слушали исповедь:
— Я предложил Осипу поучаствовать в гонке велосипедистов, чтобы наше общение казалась случайным и ни у кого не вызвало подозрений. Место встречи назначил в пяти верстах от Черной Грязи. Я рассчитал, что хлыщ к этому моменту отстанет от дружной группы циклистов, поскольку у него не хватит сил состязаться с ними в выносливости. А автомобили в это время на дороге не появятся, ибо будут долго заправляться. Сам же еще в Москве наполнил четвертную бутыль бензином, спрятал под сидением и проехал деревеньку вообще без остановки. Залил полный бак на обочине и немедленно двинулся дальше.
Признания давались Терентьеву с большим трудом. Он задыхался, но взгляд пламенел по-прежнему. Я не заметил даже капли раскаяния. Впрочем, возникни она посреди бушующей огненной бури, тут же растаяла бы, обратившись в пар.
— Негодяй стоял там, где я и предполагал — за поворотом дороги, скрытый от посторонних глаз густым перелеском. Он не узнал меня под шофферским кепи, к тому же я сбрил бороду, а это меняет внешность. Осип взглянул мельком и тут же снова уставился на дорогу, ведь он ждал появления велосипедиста. Я ударил его прямо по темени. Тем самым ключом для гаек, — он кивнул сыщику, — это вы верно угадали. А когда он упал замертво, я просто поехал дальше, не оглядываясь и не мучаясь угрызениями совести. Вы вправе арестовать меня за это, осудить и казнить, но я умру счастливым. И на небесах вновь обрету свою маленькую коломбину…
Толпа снова заохала, но теперь в голосах слышалось сочувствие. Если бы все зеваки сделались вдруг присяжными заседателями, то вердикт их был бы весьма мягким. Спутники же мои реагировали по-разному. Пузырев, с самого начала не скрывавший ненависти к убитому, всем своим видом выражал поддержку несчастному вдовцу. Князь хмурился. Ийезу, как всегда, белозубо улыбался, не понимая ни исповеди доктора, ни драматичности момента. Сам я молчал, поскольку не находил нужных слов для выражения противоречивых чувств и спутанных мыслей. А г-н Мармеладов эти слова отыскал.
— Вы слишком поздно решились стать убийцей, — сказал он холодным тоном, остужая пламя, бушевавшее в зрачках Терентьева. — Вам не хватило отваги скрутить соперника в бараний рог полгода назад, когда вся эта интрижка только начиналась. А ведь тогда было достаточно пары оплеух или даже просто за грудки встряхнуть — судя по отзывам, этот Осип, хоть и выглядел громилой, был трусоват. Но нет, вы играли в благородство.
— Неужели вы не слышали? — доктор снова набычился. — Тильда умоляла отпустить ее на волю вольную. Писала: если любишь — отпусти…
— Вы форменный идиот, Терентьев! Если искренне любишь — нельзя отпускать. Тем более в объятия вертопраха. Вы ведь клялись во время венчания быть рядом с женой в болезни и в здравии, в горе и в радости, беречь от невзгод и искушений. Так чего же не уберегли? Непременно надо было довести ситуацию до безысходности и потом разыгрывать мстителя? — сыщик взмахнул тростью, со свистом рассекая воздух. — Но самое глупое в вашем поступке, что вы даже не оглянулись. А Осип ведь выжил после вашего удара.
— Не может быть! — простонал доктор. — Он ведь упал, как скошенная трава.
— А выжил Осип потому, что вы идиот! Любому опытному душегубу известно: бить тупым предметом, пусть даже и с недюжинной силой — рискованно. Тут бы сгодился топор, чтоб уж наверняка раскроить череп. Вы же не сумели выбрать оружие и лишь оглушили свою жертву. Права была Матильда, вы пустой и ничтожный человечек. Даже решившись на убийство, не смогли довести дело до конца, — и, повернувшись к городовому, скомандовал. — Забирайте его!
— Так за что арестовывать, ежели он не убил? — озадаченно спросил тот.
— За покушение на чужую жизнь господин Терентьев обязан предстать перед судом, там и определят его дальнейшую судьбу.
Полицейский с сомнением поглядел на сыщика, но потом пожал плечами — пусть квартальный разбирается. Ему хотелось поскорее сбагрить хмурого типа начальству и вернуться к продавщице семечек.
— Пойдем, мил-человек. Тут недалеко, — он цепко ухватил доктора под локоть и настойчиво повторил. — Пойдем!
