- Господин Лекок, нет необходимости прибегать к хитростям и уловкам, чтобы побудить меня открыть все, что мне известно. Я уже достаточно доказал вам и свое уважение, и доверие. Так что вам нет надобности использовать против меня печальную и, как вам наверняка представляется, смешную тайну, в которую вы проникли.
При всей своей самоуверенности сыщик несколько смутился и попытался протестовать.
- Да, да, - прервал его папаша Планта, - ваш сверхъестественный талант открыл вам истину. Но вы знаете не все, и даже сейчас я не сказал бы ни слова, если бы не исчезли причины, вынуждавшие меня молчать.
Мировой судья открыл потайной ящик старинного дубового бюро, достал довольно толстую папку и выложил на стол.
- Вот уже четыре года день за днем, нет, час за часом я наблюдал, как развивается чудовищная драма, кровавая развязка которой произошла минувшей ночью в «Тенистом доле». Поначалу мной двигало всего лишь любопытство оставшегося не у дел стряпчего. А потом я надеялся спасти жизнь и доброе имя существа, бесконечно мне дорогого. Почему я умалчивал о своих открытиях? Это, господа, тайна моей совести, и совесть меня ни в чем не упрекает. А с другой стороны, я закрывал глаза на очевидное, и понадобились вот такие жестокие доказательства…
Рассвело. По садовым дорожкам, насвистывая, безбоязненно прыгали дрозды. По булыжной дороге, ведущей в Эври, с грохотом катились повозки крестьян, направляющихся спозаранку на поля. Но мрачную тишину библиотеки нарушал только шорох страниц, которые перелистывал мировой судья, да время от времени стоны и вздохи запертого в чулане костоправа.
- Прежде чем начать, я хотел бы поинтересоваться, как вы себя чувствуете, - спросил папаша Планта. - Ведь все мы уже почти сутки без сна…
Но доктор и сыщик уверили его, что не испытывают нужды в отдыхе. Лихорадочное любопытство превозмогло усталость. Наконец-то они узнают разгадку кровавой тайны.
- Ну что ж, - промолвил мировой судья, - тогда слушайте.
- В двадцать шесть лет граф Эктор де Треморель был законченным образцом, совершенным идеалом великосветского жуира нашего времени, то есть человеком бесполезным и даже скорей вредным для общества, существующим, казалось бы, только для того, чтобы наслаждаться радостями жизни в ущерб всем и вся.
Последний представитель знатного рода, аристократ, молодой, элегантный, фантастически богатый, обладающий железным здоровьем, он с безумным, а некоторые говорили - с постыдным, легкомыслием расточал и свою молодость, и свое состояние.
Правда, благодаря всевозможным похождениям он снискал огромную, хотя и малопочтенную известность. Его конюшни, выезды, слуги, обстановка, собаки, любовницы были предметом постоянных толков и сплетен. Великолепные лошади, которые казались ему уже недостаточно хорошими, высоко ценились у знатоков, а какая-нибудь девка, удостоившаяся его благосклонности, тотчас возрастала в цене, подобно векселю, подписанному самим Ротшильдом.
Не следует думать, будто он родился с дурными задатками. Еще в двадцатилетнем возрасте он обладал добрым сердцем и возвышенными идеями. Но шесть лет жизни в свое удовольствие испортили его до мозга костей.
Безумно тщеславный, он готов был на все, лишь бы удержаться на гребне известности. Наделенный безмерным, чудовищным эгоизмом, граф интересовался только своей особой и совершенно не умел замечать чужие страдания. Он упивался пошлой лестью так называемых друзей, которых притягивали его деньги, и был вполне доволен собой, принимая свой грубый цинизм за ум, а высокомерное презрение к любым нравственным нормам, полнейшее отсутствие принципов и недалекий скептицизм за сильный характер.
Ко всему прочему он был слаб. У него были капризы, но отсутствовала воля. Он был слаб, как дитя, как женщина, как девчонка.
Его имя постоянно мелькало на страницах модных листков; они взапуски повторяли остроты, которые он произнес или мог произнести, будь у него досуг их придумать. Любое событие его жизни, любой его поступок тут же обнародовались. Ужиная как-то в кафе, он вышвыривает в окно всю посуду. Это ему обошлось в тысячу луидоров. Браво! На другой день, изрядно выпив, он устраивает в ложе у самой авансцены скандал с какой-то шлюхой, так что понадобилось даже вмешательство комиссара полиции. Увы, времена Регентства* прошли.
[* Имеется в виду период правления регента Филиппа Орлеанского при малолетнем Людовике XV (1715 - 1723), отличавшийся крайним упадком нравов.]
В одно прекрасное утро Париж-зевака с изумлением узнает, что граф де Треморель бежал в Италию с девятнадцатилетней женой банкира X.
Граф дерется на дуэли и ранит соперника. Какая отвага! На следующей неделе сам получает удар шпагой. О, герой! Он едет в Баден и срывает банк. А через некоторое время в восемнадцатичасовом картежном поединке проигрывает русскому князю сто двадцать тысяч франков.
Граф принадлежал к тем, кого возбуждает успех, кто ищет аплодисментов, но ничуть не интересуется характером аплодирующих. Ему безумно льстила светская слава. Постоянно встречая свое имя или инициалы в хронике «Монд паризьен», он считал, что достиг вершины почестей и успеха. Но он не позволял себе выказывать это и после каждого нового похождения с очаровательной небрежностью ронял: «Ну неужели меня никогда не оставят в покое?»
При случае он говаривал, повторяя слова Людовика XV: «После нас хоть потоп».
Но потоп произошел при его жизни.
Однажды апрельским утром графа в девять часов разбудил камердинер, золотушный внебрачный отпрыск некоего парижского швейцара, выученный, вымуштрованный и вышколенный папашей, и доложил:
- Господин граф, внизу в приемной сидит судебный исполнитель. Он говорит, что пришел описывать обстановку.
Эктор повернулся, зевнул, потянулся и распорядился:
- Скажи ему, пусть начинает с конюшен и каретного сарая, и подай мне одеться.
Граф ничуть не выглядел расстроенным, и лакей удалился, потрясенный и восхищенный невозмутимостью хозяина.
Однако надо отдать должное графу: он знал свое финансовое положение, предвидел и даже более того - ждал прихода судебного исполнителя.
Три года назад Эктор де Треморель упал с лошади, пролежал полтора месяца в постели, и за это время измерил всю глубину бездны, в которую скатывался. В ту пору он еще мог спастись. Но тогда пришлось бы изменить образ жизни, сократить расходы, понять, что луидор - это двадцать франков. Нет, ни за что! Ему казалось, что если он станет давать своей официальной любовнице в месяц луидором меньше, то тем самым снизит на сантиметр пьедестал, на который его вознесли современники. Лучше умереть!
После основательных размышлений он решил идти до конца. Когда придет пора расплачиваться, он уедет на другой край Франции, спорет метки с белья и где-нибудь в глухом лесу пустит себе пулю в лоб.
И вот этот роковой день настал.
Живя в долг, подписывая и переписывая векселя, выплачивая проценты и проценты на проценты, швыряя комиссионные и чаевые, вечно занимая и никогда не отдавая, Эктор спустил поистине королевское состояние (четыре миллиона в недвижимости), унаследованное от отца.
Прошедшая зима обошлась ему в пятьдесят тысяч экю. Неделю назад он попытался взять взаймы сто тысяч франков, однако потерпел неудачу. Ему отказали, но не потому, что долги превысили стоимость его земель; просто ростовщики осмотрительны и знают, как дешево, невообразимо дешево идет с торгов имущество несостоятельного должника.
Вот почему камердинер, возвестивший: «Пришел судебный исполнитель», показался на миг графу де Треморелю призраком командора, вскричавшим: «Пора застрелиться!»
Но граф, не дрогнув, воспринял известие и, поднимаясь с постели, прошептал:
- Ну вот и конец.
Он был спокоен, хладнокровен, хотя и несколько ошеломлен. Впрочем, некоторое смятение вполне простительно, когда внезапно, без перехода из богача превращаешься в ничто. И доказательством его хладнокровия был последний туалет: граф хотел, чтобы он был не менее тщательным, чем всегда. Черт возьми! Французский дворянин идет в сражение в придворном наряде.
Не прошло и часа, как граф был одет, причесан, побрит и прочая. Как обычно, он вдел в петлицу жилета украшенный бриллиантиками зажим часовой цепочки, затем сунул в боковой карман легкого пальто пару миниатюрных двуствольных пистолетов с рукоятками слоновой кости, шедевры английского оружейного мастера Брайта. После чего, отпустив камердинера, открыл секретер и пересчитал наличные деньги.
Осталось чуть больше десяти тысяч франков.
С этой суммой граф Эктор мог бы отправиться в путешествие, продлить жизнь еще на два, на три месяца, но он с негодованием отверг самое мысль о такой возможности, оскорбительной для его возвышенной натуры, как постыдную уловку, замаскированную отсрочку, прошение о помиловании. Напротив, он подумал, что эти десять тысячефранковых билетов дают ему возможность сделать жест поистине королевской щедрости, о котором долго еще будут говорить в свете.
