Ознакомительная версия.
– Я так считаю, Катя, когда у человека появляются деньги, то он не должен позволить себе опуститься. Ты понимаешь, о чем я? Конечно, покупать красивые вещи и объедаться деликатесами – это приятно, но до определенного момента. А потом наступает состояние пресыщения, когда тебя начинает тошнить от собственного отражения в зеркале. И ты понимаешь, что твой эгоизм поглотил тебя, и ты никак не можешь остановиться в желании удовлетворять свои растущие потребности и желания.
Вот сейчас у меня все есть, и хорошая квартира, и мое скромное кафе, которое неожиданно для меня начало приносить неплохую прибыль. Семьи у меня нет, детей – пока тоже. Я не такая уж красавица, чтобы надеяться на замужество…
Когда Эмма говорила о своей внешности, о том, что она считает себя некрасивой, я злилась. Ну, не то что прямо злилась на нее, нет, просто я не понимала, как можно не любить себя. Ее лицо было оригинальное, интересное, привлекательное. У нее были удлиненные к вискам большие глаза, маленький аккуратный нос, пухлые губы. Может, она стеснялась своих высоких скул или слишком маленького носа? Не знаю, не понимаю. На мой взгляд, она была хороша! Нежная белая кожа, густые, с рыжеватым отливом волосы.
– Меня неправильно слепили, – часто повторяла Эмма, глядя на свое отражение в зеркале и, вероятно, сравнивая себя с женщинами, которых считала красавицами.
Так вот, она считала, что в ближайшем будущем замужество ей не светит, а рожать ребенка без отца она не хотела.
– Понимаешь, надо делать в своей жизни что-то такое, что облегчит жизнь тем, кому намного труднее меня. Людей, которые нуждаются, много, но нельзя всем помогать. Во всем должна быть какая-то разумная система и мера…
Поначалу, когда деньги поплыли ей в руки, она путалась в своих понятиях и желаниях, напрямую связанных с благотворительностью, вероятно, она искала применение своим деньгам, которые могла бы тратить на что-то полезное. Мы с ней часто говорили об этом, и первое, что она решила, – это устраивать праздники для наших стариков из санатория, в котором я работаю. Она утвердилась в этом мнении еще больше, когда мы поселили там поэта Качелина.
– Представляешь, какую скучную жизнь они ведут! Давай будем устраивать им праздники, творческие вечера, приглашать известных артистов, но не только молодых, а и принадлежащих их поколению… Помимо организации этих вечеров, я беру на себя праздничные столы, пусть вспомнят вкус икры, хорошей колбасы, рыбы, коньяка…
Сколько раз я спрашивала себя, почему Эмма ни разу, размышляя о благотворительности, не вспомнила о детях-сиротах, о том, чтобы оказывать реальную помощь детским домам, интернатам. И только однажды Эмма призналась мне, что не может спокойно видеть брошенных детей, больных детей, что она готова взять под свое крыло какой-нибудь детский дом и оказывать им помощь, но через людей, которым доверяет, а не просто переводить деньги на счет этого учреждения.
– У меня сердце разорвется, если я буду каждый день видеть этих детей, я потеряю покой, сон… Считай меня малодушным человеком, трусихой, не знаю, как сказать… Я могла бы находить людей, готовых помочь детям деньгами, свести их с организаторами благотворительных фондов, оказывающих помощь детям с онкологией, к примеру, ты понимаешь, да? Но не навещать этих детей в онкоцентрах, в больницах… Я даже видеть репортажи на эту тему не могу, потом хожу как больная…
Конечно, я не могла осуждать Эмму за подобное отношение к этой проблеме. Я знала ее как очень доброго и порядочного человека, но все люди разные, и каждый имеет право быть таким, какой он есть. Тем более что Эмма, при всех своих странностях и недостатках, занималась самой настоящей благотворительностью в самом высоком смысле этого слова.
Кроме того, что она проявила себя как успешный, хоть и начинающий ресторатор, Эмма была еще и тонко чувствующим творческим человеком. Имея диплом журфака университета и вынужденная на время оставить свои литературные амбиции, работая в кафе, она продолжала заниматься журналистикой и даже была внештатным корреспондентом нескольких московских изданий. Об этом мало кто знал, поскольку ее статьи выходили под разными псевдонимами. Думаю, что только мне она и показывала газеты и журналы с ее напечатанными статьями, не считая нужным афишировать эту сторону своей жизни подчиненным, исключая, конечно, преданную ей Василису.
Василиса Прекрасная – энергичная, всегда подтянутая и знающая свое дело. Румяная, грубоватая, сельского типа девушка с горящими глазами и большими руками, она была невероятно предана Эмме и вела себя по отношению к ней как готовая на все служанка. Совершенно не амбициозная, увлеченная работой, она круглые сутки проводила на своем рабочем месте. Под ее контролем были кухня, склад, финансы; она следила за работой поваров, официантов, барменов, уборщиц, бухгалтера, договаривалась с поставщиками продуктов и цветов, текстиля и моющих средств и держала в ящике своего рабочего стола книги записи и учета. Эмме оставалось только проверять ее записи, разрабатывать новое меню и заниматься рекламой. Они всегда хорошо ладили, и Эмма, может, была бы и не против как-то сблизиться с Василисой, подружиться, однако Василиса знала свое место и при этом всегда находилась рядом с хозяйкой. Эмма вызывала у Василисы искреннее восхищение. Я бы назвала это любовью. Василиса любила Эмму так же, как и я любила ее.
Мои мысли стремительно летели все дальше и дальше от Луговского и всего того, что стало для меня уже неинтересным и даже бессмысленным, как и сама поездка. Мне хотелось поскорее добраться до Москвы, до кафе, встретиться с Василисой и обсудить наши с ней дела, ведь теперь мне во многом придется замещать Эмму. Смогу ли я? Справлюсь? Сложатся ли у меня отношения с Василисой? И как отнесется коллектив к тому, что я стала практически единственной наследницей Эммы (не считая Валентины).
В какой-то миг мне вдруг стало даже нехорошо физически, когда я подумала о том, что все мои знакомые отвернутся от меня, отравленные подозрением о моей причастности к убийству Эммы.
Вот и тогда за столом в саду мне почудилось, что все смотрят на меня с подозрением, следя за каждым моим движением, сказанным словом. Возможно, всему виной мои расшатанные нервы?
Даже Азаров, как мне показалось, смотрел на меня странно, даже не смотрел, а словно разглядывал. Потом как-то смущенно улыбнулся, пожал плечами. Я, помнится, не выдержала и спросила сидящую рядом со мной Нору:
– У меня что, губы в сметане?
Но поймав взгляд Норы, подумала, что и она тоже смотрит на меня подозрительно и очень уж пристально.
– Катя, у вас в России что, мода такая – носить по одной сережке? – И она легонько так провела указательным пальцем по мочке моего левого уха. Я поймала взгляд Азарова, наблюдавшего теперь за нами обеими.
Я услышала вопрос Норы, но не восприняла его, ее слова пролетели мимо моего сознания. Однако машинально я коснулась пальцами мочки уха, и вдруг до меня дошло, что там нет сережки. Пощупала мочку другого уха – сережка на месте.
– Кажется, я потеряла сережку, – прошептала я Норе, продолжая смотреть на Азарова.
– Ничего, найдется, – улыбнулась она одними губами.
Мы уже позавтракали, и Людмила унесла в дом грязные тарелки, а когда вернулась, лицо ее было растерянно.
– Кажется, на этот раз я совершила преступление… – сказала она, краснея прямо на глазах. Все повернули голову в ее сторону. Видно было, что она держит что-то на ладони.
– Люся, что случилось? – Евсеев подошел к ней. – Что это?
– Катя, Аня, Нора, Марина, я наступила на чью-то сережку… И прошу меня извинить… Я ее сломала… Она хрустнула у меня под ногами, когда я складывала постель в комнате… Вот.
Она подошла к нам, и я увидела мою сережку, золотую, с лепестками с розовой эмалью, один лепесток оказался отломан, его не было.
– Это моя сережка, но ничего страшного! – сказала я, забирая ее из рук Людмилы.
– Искала этот отломанный лепесток, но не нашла, – продолжала переживать Людмила.
– Говорю же, забудьте! Если найдете, хорошо, а нет – невелика потеря! – В голове моей вихрем пронеслась очень уж нехорошая, просто сумасшедшая мысль, что я теперь, из-за смерти Эммы, стала невероятно богата и что при желании могу купить себе брильянты, дома и вообще отправиться жить куда-нибудь в Италию или Францию. От этой теплой, даже обжигающей мысли меня бросило в пот. – Людмила!.. Думаю, что я выражу мнение всех… Вы – прекрасная хозяйка, и мы очень благодарны вам за гостеприимство… Если что не так – просим нас извинить…
После моих слов все как-то задвигались, засобирались. Азаров пожал руку Михаилу Евгеньевичу, поцеловал ручку Людмиле и они с Мариной пошли к его машине. Мы втроем – я, Аня и Нора – последовали к воротам.
Ознакомительная версия.
