Ознакомительная версия.
Она говорила искренне, эта удивительная женщина, готовая принять и снести неудобную влюбленность. Иная отказала бы наглецу от дома, а Праховы терпели Мишеньку.
– Почему? – спросил я, уже зная ответ.
– Он талантлив, – спокойно ответила Эмилия. – Вы ведь осознаете, насколько он талантлив? Нет?
– Я ничего не смыслю в искусстве, – я признал это, испытывая некоторый стыд, потому как не сомневался, что сама Эмилия в искусстве разбирается прекрасно.
– Поверьте мне, он талантлив… но одного таланта порой недостаточно. Мишенька… склонен потакать собственным слабостям… и это его погубит.
Я не нашел, что ответить, а появление Михаила избавило меня от самой необходимости отвечать. Он подошел к нам широким шагом, и в какой-то момент мне даже показалось, что он ударит меня.
Или ее.
Или все-таки меня?
Он был красен.
И зол.
– Мишенька, – мягко произнесла Эмилия, – мне кажется, вам следует отдохнуть…
– Я не устал.
Он покачивался, и не сразу я понял, что Мишенька безобразно пьян.
– Нашли себе новую жертву? – спросил он, нависая над ней, и Эмилия рядом с ним гляделась такой хрупкой, беззащитной.
– Миша! – Я взял старого приятеля за руку и руку эту сдавил. – Прекрати.
– Ты уже очарован ею? А я говорил, что она… она ангел… и демон… но ангел все же больше…
– Прошу вас простить его…
– Идите наверх, – Эмилия окликнула служанку. – Ему надо отдохнуть…
– Я не… – Мишенька не желал уходить, снедаемый страстью и ревностью, позабывший о том, что сам пригласил меня к ней, он готов был высказать в лицо ей все… о чем, несомненно, протрезвев, станет жалеть. И я увлек Мишеньку за собой. К удивлению моему, он, сделав попытку вырваться, когда та не удалась, покорился. И позволил увести себя в гостевые покои.
– Теперь ты понимаешь? – спросил Мишенька, уже сам схватив меня за руки. – Понимаешь, какая она?
– Она хорошая женщина, которая любит своего мужа. Так мне показалось.
Я знал, что вряд ли сумею переубедить Мишеньку, уверенного, что никто иной не способен составить счастья Эмилии. И самое поразительное было в том, что, поддайся она его страсти, думаю, вскоре и страсть бы перегорела.
Но этого я не сказал.
– Нет, – Мишенька тряхнул головой. – Она не может его любить!
– Почему?
– Он скучен… он никчемен! Он не достоин ее.
Я мог бы возразить, что Адриан Викторович вовсе не никчемен. Он сумел достичь многого, о чем Мишеньке лишь мечтается. И жене своей он предложил не только страсть. Ему принадлежит и дом, в котором Мишенька имеет честь отдыхать, и дача, куда его приглашали, и многое иное… и пусть говорят, что духовное стоит премного выше материального, однако же на деле именно материя во многом и определяет саму нашу жизнь.
– Миша, опомнись, – взмолился я. – Не ради нее! Ради себя опомнись! Ты ее погубишь! Ты себя погубишь!
В том я был всецело согласен с Эмилией. Судя по всему, к Мишеньке вернулась не только страсть к роскошеству, но и пагубная тяга к вину, что не могло меня не беспокоить.
– Погублю? – он усмехнулся печально. – Смотри.
И поспешно, путаясь в ткани, стянул с себя рубаху.
– Видишь?
Видел ли я? Видел. И болезненную Мишенькину худобу, и болезненную бледность его кожи. И многие шрамы, которых прежде не было.
– Откуда они? – спросил я с ужасом, и Мишенька ответил:
– Я резал себя…
– Миша! – воскликнул я в немалом ужасе, поскольку и представить подобного был не способен. – Зачем ты делал это?
– Затем, что люблю ее… как ты не желаешь понять? Я люблю ее так, что сама мысль о том, что она принадлежит другому, мучительна… я знаю, что она меня не любит… а если и любит, иногда я позволяю себе верить в это, то многое, очень многое мешает ей понять меня!
Шрамов было множество. Они пересекали и грудь Мишеньки, и живот его. И мне страшно было представить, что раны эти уродливые он сам себе наносил.
– И я желал бы многое объяснить ей, но не умею… и это причиняет мне невыносимые страдания. А когда я себя режу, то боль телесная облегчает душевную.
– Прекрати, – попросил я.
И понял, что не в силах моих остановить его.
Уберечь.
Что я мог сделать с этой страстью?
Ничего.
Зато Эмилия нашла, как нам тогда показалось, выход. И Мишеньку отправили в Италию. Он сообщил мне об отъезде, и был трезв, и преисполнен надежд, ожиданий.
Он желал бежать от своей любви и все же…
– Я буду ей писать, – сказал он. – Я не позволю ей меня забыть.
Его отъезд, несколько поспешный, породил новую волну слухов, к которым я теперь не то чтобы прислушивался, но скорее не был к ним так безразличен, как прежде. Одни говорили, что Прахов поспешил услать любовника жены подальше и что вернуться Мише не суждено. Небось наймет Адриан Викторович людишек для темного дела.
– Тут-то душегубствовать забоялся, – сказала одна торговка другой, и товарка ее закивала: так оно и есть.
– Чушь, – не выдержал я.
И пусть знаком я был с Праховым мимолетно, однако вовсе не производил он впечатление человека, который способен был не то чтобы на ревность, но на душегубство. Впрочем, находились и те, которые усматривали в Мишенькином отъезде руку Эмилии, мол, надоел ей любовник, вот и услала с глаз долой. А сама нового ищет…
Как бы там ни было, вскоре слухи, как это водится, сами поулеглись.
Мы встретились с Эмилией случайно, и я, признаться, полагал, что на мою скромную особу она не обратит внимания, но Эмилия сердечно меня поприветствовала, будто бы я был ее душевным другом.
– Премного рада видеть вас, – сказала она, – и мне грустно, что вы, Андрей, забыли мой дом.
– Я…
Что я мог ответить?
Что не имел свободного времени? Сие есть ложь, ибо время у меня было в достатке, работа не занимала его. Или отговориться иною, приличествующею причиной? Или же сказать правду?
– Я полагал, что не совсем уместен в том обществе…
– Глупости, – Эмилия не позволила договорить. Она сама взяла меня под руку, что было вовсе немыслимо. – Вы мне нравитесь. А значит, будете дорогим гостем…
Признаюсь, я был смущен.
Нет, к своим годам я не полагал себя всеведущим, познавшим всех женщин, но скорее уж те, с кем довелось мне общаться, разительно отличались от Эмилии. Она держалась с удивительною свободой, будто бы напрочь забыв о манерах и всяческих иных правилах, однако при том не теряя чувства собственного достоинства.
– Или вам не интересно было?
– Непривычно.
Мы гуляли, и я получал от этой прогулки немалое удовольствие.
– Не ваше общество…
Архитекторы, художники всех мастей, прочая богема с ее разговорами о смысле жизни и искусстве. Я и вправду чувствовал себя среди всех этих людей чужим.
– К этому обществу легко привыкаешь, – меж тем продолжала Эмилия, увлекая меня в переулок. – И вы сами не заметите, как проникнитесь их мыслями, их надеждами… они все немного безумны…
– Немного?
– В той или иной степени. Порой мне кажется, что безумие есть обратная сторона таланта. И чем более талантлив человек, тем большую цену ему приходится платить… скажите, вам нравится Киев?
– Да.
– Вы сухарь.
– Знаю. Мне говорили.
– Кто?
– Мишенька…
Я замолчал, поняв, что сказал вовсе не то, что следовало бы сказать. Для чего упомянул его имя? И наверняка Эмилия огорчится… но она лишь кивнула.
– Мишенька… он пишет мне. Много пишет.
– И…
Я получил лишь коротенькое послание, в котором Михаил утверждал, что все-то у него хорошо, замечательно даже.
– Он… не оставил своей глупой фантазии, – Эмилия покачала головой, будто сетуя, что эта влюбленность не развеялась, подобно дыму. – Вбил себе в голову, что мы поженимся…
– Извините.
– Прекратите извиняться. Вашей вины в том нет, но… он пишет про ангелов… называет меня ангелом.
Ознакомительная версия.
