Мистер Мабл видел это. И видел взгляд жены… Он стоял ошеломленный. Слова были не нужны. В этот короткий момент он понял: жена знает. Знает…
Оба молчали, в страшную эту минуту ни один не мог произнести ни слова. В странно похожих позах смотрели они друг на друга: она — прижав руку к груди, дрожа, со слезами на глазах, он — тоже с рукой на сердце. В последнее время он успел забыть это свое мучительное сердцебиение — и вот оно снова напомнило о себе. Сердце стучало гулко и отдавалось болью, лишая его последних сил, он не упал лишь потому, что держался за спинку стула.
Энни издала слабый крик и выронила книгу из рук. Потом, рыдая, выбежала из комнаты, не смея еще раз взглянуть в глаза мужу…
Нигде в мире, наверное, не существует большего одиночества, чем в лондонском пригороде. Человек может провести здесь всю жизнь, никому не нужный, никого не интересуя… Чета Маблов последующие недели жила, погрузившись в это страшное одиночество, над которым неощутимой, но неизбывной угрозой нависала общая тайна. Дни они проводили вместе в сияющих золотом комнатах первого этажа, ночи — тоже вместе, в огромной позолоченной кровати под балдахином, в спальне, выходящей окнами на улицу, но оба были одиноки и придавлены страхом. Груз тайны лишал их возможности разговаривать; исключением были банальные темы домашнего быта — да и тут они, почти бессознательно, свели обмен репликами к минимуму. Десять-двенадцать слов — вот и все, что они произносили порой за целый день; ничего не говорить, ничего не делать, не думать ни о чем, кроме той единственной, страшной темы, о которой они говорить не смели. Они сами выбрали для себя такой образ жизни — и намеренно не общались даже с соседями; соседи тоже постепенно отвернулись от них. Хотя много шептались между собой: и о нелепых платьях миссис Мабл, и о раззолоченной мебели, которую было видно даже с улицы, через окна. Нелюдимость Маблов соседям была не в новинку: они расценивали ее как признак гордыни; но даже соседи наверняка удивились бы, узнав, до чего далеки супруги друг другу.
Правда, живя вдвоем в тесном доме, где негде было ни днем, ни ночью остаться одному, вынужденные — по собственной воле и по воле судьбы — довольствоваться обществом друг друга, они незаметно для самих себя обнаружили, что ни один из них не способен жить, надолго теряя из виду другого; но ни об этом, ни об одиночестве своем они никогда ничего не говорили…
В этот-то призрачный мир приехала, опьяненная своими успехами в школе, Винни. Она была сейчас удивительно хороша собой. Одевалась она с безукоризненным вкусом, особенно когда появлялась возможность отбросить ограничения, навязанные школьными правилами. Красотой она привлекла на свою сторону одну часть школьного общества, почти неограниченными карманными деньгами — другую. Ей только что исполнилось шестнадцать; она была на одиннадцать месяцев младше покойного брата. Благодаря основательной подготовке, полученной в прежней школе, она избежала тоскливой зубрежки и за каких-нибудь полгода обогнала многих. Мисс Виннифред Мабл была о себе самого высокого мнения.
Сам приезд ее был обставлен весьма эффектно. Она не известила родителей, когда точно прибудет; просто в один прекрасный день, неожиданно для всех, перед домом № 53 по Малькольм-роуд остановилось такси и из него выпорхнула Винни. Каким захолустьем она ни считала в душе Далвич, возможность произвести фурор она не могла пропустить. Конечно, она заметила, что в окнах окрестных домов зашевелились занавески, и предоставила соседям возможность разглядеть чемоданы, горой возвышающиеся на багажнике, и ее очаровательный синий костюм. Коротко приказав шоферу внести чемоданы в дом, она прошествовала по дорожке к подъезду и решительно забарабанила в дверь.
Супруги сидели вдвоем в задней комнате: мистер Мабл, как всегда, с книгой на коленях, миссис Мабл — глядя в пространство и, на свой манер, видя мысленным взором те же самые образы, что терзали — только гораздо больше времени — ее мужа. Услышав громкий стук, Мабл в ужасе посмотрел на жену. Та с трепещущим сердцем встала.
— Уилл, — сказала она. — Это не… Это не…
Только полиция могла стучать так решительно в дверь дома № 53. Мабл открыл было рот, но ему не удалось выдавить ни слова. Стук повторился. Мабл трясущимися руками стал закуривать сигарету… Пусть будет что будет… Он должен оставаться невозмутимым, держаться спокойно — как герои детективных романов в момент ареста. Но у него слишком тряслись руки… И губы дрожали, а вместе с ними дрожала зажатая в зубах сигарета… Стук повторился в третий раз. Миссис Мабл наконец двинулась с места.
— Иду… — бессильно прошептала она.
Неслышно, как привидение, она пересекла переднюю. Мабл, который все еще мучился с сигаретой, слышал скрежет замка… Прошли долгие, словно вечность, секунды… Потом раздался голос жены: «О, это ты, дорогая! Милая моя…» И ответ Винни, с четкой дикцией, как у взрослой леди… Напряжение спало, спички вылетели у него из рук. Сигарета выскользнула изо рта. Он навалился на подлокотник кресла, глаза вылезли из орбит; у него не было сил, чтобы пошевелиться; сердце стучало неровно, с перебоями, постепенно возвращаясь к обычному ритму…
Такова была атмосфера в доме за три дня до Рождества. В школе девочки, так завидовавшие бессчетному количеству туалетов Винни и ее карманным деньгам, уже несколько недель обсуждали планы на рождественские каникулы. Шла речь об охоте, танцах, театре. Они сравнивали школьное меню с обильной и вкусной едой, которая ждет их дома. В разговорах этих Винни участвовала вяло. Ей пришлось пустить в ход всю свою фантазию, чтобы промямлить хоть что-то об ожидающих ее радостях… И все равно разочарование было огромным. В день ее приезда на обед была лишь холодная ветчина да черствый хлеб с маслом, причем и того и другого на троих не хватило. На отце была мятая, в пятнах одежда, на ногах — драные шлепанцы. Даже во время еды он то и дело прикладывался к стакану с виски; ясно было, что за это время он стал еще больше пить. Грязная блузка и юбка матери во многих местах были порваны, чулки свисали на ногах неопрятными складками. Винни, глядя на родителей, хмурилась и кривила губы.
Миссис Мабл сразу заметила, что дочь недовольна и сердится. Она сама знала, что ведет дом не лучшим образом; но это не значит, что шестнадцатилетняя дочь имеет право критиковать ее.
— Больше поесть нечего? — спросила Винни, когда исчез последний кусочек ветчины. Она чувствовала себя более голодной, чем в тот момент, когда приехала: воспитанницы Беркширской школы привыкли к обильным и вкусным обедам.
— Нечего, — резко ответила ей миссис Мабл.
— Черт возьми… — только и сказала Винни.
Каникулы, таким образом, начались не блестяще. Винни терпела два дня, а на третий, в канун Рождества, стала действовать.
Мать, которую она принялась обрабатывать, поддавалась неохотно.
— Не приставай ко мне, пожалуйста, — сказала она с не свойственной ей горячностью. — Хватит нам неприятностей и без тебя.
— Каких неприятностей? — искренне удивилась Винни. — При чем тут неприятности? Денег и прочего у вас много, так?
Миссис Мабл на минуту ухватилась за эту соломинку, но поскольку актрисой она была неважной, то сбивчивое ее бормотание насчет того, что материально дела у них обстоят не очень-то, звучало крайне неубедительно, и, встретив недоверчивый взгляд дочери, она умолкла.
— Глупости все это, мама, — подвела черту Винни. И миссис Мабл покорно отступила.
— В общем, дорогая, дело не в деньгах. Отец дает мне столько, сколько надо.
— Сколько это в неделю? — безжалостно допрашивала ее Винни.
Миссис Мабл сделала последнюю попытку оказать сопротивление этой неумолимой юной леди, в которую вдруг превратилась ее послушная маленькая дочь.
— Не твое дело, — ответила она нервно. — Это, к твоему сведению, мой дом и ты не имеешь права указывать, как мне его вести…
— Не имею права? — взвилась Винни. — А если ты за два дня трижды кормила нас холодной ветчиной и один раз — соленой говядиной?.. Ты вообще-то помнишь, что завтра — Рождество? Мне с трудом верится, что ты приготовила на праздник что-нибудь вкусное! И посмотри на себя!.. Ты же одета хуже, чем три месяца назад, когда я в последний раз была дома. Я точно помню, что, когда уезжала, все аккуратно сложила, приготовила: только носи. У тебя же были такие прелестные платья. И… и…
Это был неудачный ход: ни Винни, ни миссис Мабл не могли еще спокойно вспоминать бедного Джона, из-за которого миссис Мабл минувшим летом должна была покупать себе, с помощью дочери, траурное платье.
— Оставь меня в покое, — со слезами на глазах сказала миссис Мабл.
Это были не только слезы скорби, но Винни они на время усмирили. Она смутилась и растерялась — и прервала свой допрос. Прервала как раз перед тем, как мать почти готова была открыть ей удивительную вещь: отец давал ей на хозяйство десять фунтов в неделю, она же тратила в лучшем случае два — меньше, чем до того, как они разбогатели.
