– У меня нет ключа.
– У тебя? У бывшей лучшей подруги? Ты врешь, дорогая моя.
Майя покраснела. Ее глаза забегали.
– У тебя есть, есть ключ, – сказал Рома и пристально посмотрел подруге в глаза. – Признайся.
Девушка молчала.
– К тому же, моя сладкая, тебе никто и ничто не мешало стащить вчера сережку из кармана куртки Алены, а потом, после убийства, бросить ее под ванну. К тому же, заметь, это чисто женский ход мысли – кулоны там, бусы, кольца, побрякушки. Кстати, следователь пришел прямо к тебе на работу? Интересно, он не пытался сопоставить, во сколько ты вышла из дома и сколько было времени на часах, когда ты пришла на работу? Нет? А зря… Я ведь звонил тебе на службу, а тебя там не было. Как ты это объяснишь?
Майя ничего не ответила. Не могла же она сказать, что сегодня утром познакомилась с интересным мужчиной на «Бумере», они разговорились и даже условились встретиться вечером, и из-за этого она, Майя, пришла на работу позже, чем ожидала.
– Кроме того, – продолжил Тряпкин, глядя на подругу, – интересно, как следователь узнал, что именно к тебе надо обратиться?
– Ему сказал Петр Петрович, отец Полины, – неохотно ответила Майя.
– Ну да, – кивнул Рома, – лучшие подруги детства как-никак. Ты была первой, кто пришел ему в голову, когда под ванной была найдена какая-то сережка. И почему бы тебе не соврать было, не сказать, что это серьга Полины, которую она недавно купила?
– Она же одна была, сережка эта. Возникли бы вопросы о том, где вторая.
– Ну, просто сказала бы, что не знаешь, чья она. А то получается, что ты сдала сестрицу.
– Да я же не знала, в чем дело! Мне же об убийстве сказали уже после того, как я узнала сережку! Думала, может, Алена потеряла ее где-то, а человек нашел! К тому же интуиция подсказывала мне, что врать в этом вопросе нельзя – если правда всплывет, это будет выглядеть так, как будто нам есть что скрывать.
– И все равно никто бы не узнал о том, что это Аленина вещь, если бы не ты.
Майя молча встала и вышла из комнаты.
– Что, проняло? – крикнул ей вслед Роман. – То-то же. Нечего кидаться обвинениями!
На кухне зашипел электрический чайник. Рома встал и пошел дописывать исторические стихи.
Ожидая Ксению перед студией звукозаписи, Василиса и Рем от нетерпения прыгали по парковке, как два диких кенгуру.
– Ну где они, где? – ломала руки высокая Василиса, рост которой дополнительно увеличивали туфли на каблуках.
– Они же на мотоцикле, – причитал Фильчиков, – и наверняка без шлемов.
– У нее из одежды одна ночная рубашка! Она простудится! Окончательно! Заработает ангину и не сможет петь! – волновалась Сусанина.
– Хватит кликушествовать, – рассердился Рем, подпрыгивая от нетерпения. – Надо ей еще раз позвонить.
Он набрал номер. Никто не взял трубку.
– Наверное, они уже в пути, – с надеждой сказал Фильчиков.
Из дверей студии звукозаписи вышел невысокий молодой человек и пошел к Василисе и Рему, еле переставляя ноги.
– Что с ним? – испуганно спросила Василиса. – Он заболел?
– Нет, – успокоил ее Рем, – этот заморыш на самом деле – дирижер оркестра Дмитрий Васильевич Шелковин. И он далеко не в таком ужасном состоянии, как кажется на первый взгляд. Это художественный образ.
Дирижер тем временем с трудом дополз до Сусаниной и Рема, передвигаясь с живостью улитки.
– Ну, что слышно? – спросил он. – Мой оркестр уже три раза все отрепетировал. Предупреждаю, что некоторые музыканты уже проголодались. Например, пианист Гаврилов. Если в течение получаса он не начнет играть на рояле, то совершенно точно сбежит в поисках пропитания. Это многократно проверено.
– Ой, – вздохнула Василиса Николаевна, – пропитание – это очень хорошо. Мы, Дмитрий Васильевич, всю ночь не ели. Правда, очень много пили, но это не то. Так что если пианист Гаврилов отправится за прокормом, пусть что-нибудь купит и на нашу долю.
– Главное, чтобы он не убежал добывать еду вместе с роялем, – вздохнул Шелковин и прикрыл глаза так, как будто собирался упасть в обморок. – А то иногда он укатывает инструмент.
– Куда? – спросила Василиса, холодея.
– Например, в метро. Играет там Баха. И все бы ничего, но он при этом еще и поет.
– И ему дают деньги?
– Конечно, – вяло возмутился Шелковин, – пианист Гаврилов – признанный профессионал.
Рем и Василиса тактично промолчали.
– А еще был вопиющий случай, – продолжил Дмитрий Васильевич, – один бизнесмен заказал исполнение любовной серенады под окнами своей возлюбленной. Гаврилов, недолго думая, взял инструмент и поехал исполнять заказ. Увлекся, всю ночь играл и пел на бис, а потом улегся спать прямо под роялем. Мы утром собрались на репетицию – нет ни Гаврилова, ни казенного имущества. Так что вы лучше позвоните своей певице, а то наш пианист уже подкатывает инструмент к краю сцены, намереваясь нас покинуть.
С этими словами Шелковин повернулся и поплелся назад в здание вялой походкой хомячка, готового испустить дух.
…Роман сидел на стуле перед Чабрецовым и смотрел в окно. Смотреть на следователя он почему-то боялся.
– Да, Майя сегодня ушла на работу на час раньше, чем обычно. Это очень странно, она так поступила в первый раз на моей памяти. Говорила, что у нее много дел, пробирки надо мыть, – сказал Тряпкин.
– А что же вы не выгораживаете любимую женщину? – удивился Чабрецов. – Сказали бы, что она все утро была с вами, и дело с концом. Стопроцентное алиби.
– А вы бы поверили?
– Конечно.
Рома заерзал на стуле. Он быстро взглянул на Дениса и вновь отвернулся.
– Кстати, – спросил Чабрецов, от которого ужимки Тряпкина не укрылись, – это правда, что ваша теперешняя спутница жизни была лучшей подругой погибшей Полины?
– Это мое личное дело, – отрезал Роман. – Не надо совать нос в мои отношения с женщинами.
– Ну как же не совать, – искренне удивился Чабрецов, – если они из-за вас друг друга убивать начали?
«Ужас, какая дичь, – подумал он про себя, глядя на рыжего, тощего поэта, – красивые, умные и успешные женщины перегрызают друг другу глотку из-за этого невразумительного типа. То ли мужчины настолько измельчали, то ли девушки с ума посходили».
– Я тут ни при чем, – быстро сказал Роман.
– Конечно, вы ни при чем, – легко согласился Денис, пристально глядя на поэта, – просто расскажите про вчерашний день. В частности, о том, как вы ходили в гости к Алене Ватрушкиной, старшей сестре вашей нынешней спутницы жизни.
Глаза Романа при этом вопросе нервно забегали по сторонам.
– Ну где же они? – с удвоенной силой вскричала Василиса, проводив дирижера взглядом. – Где же наша Ксения и ее товарищ?
Рем молчал, выглядывая нечто в плотном потоке машин.
– Вот они! – наконец воскликнул он, и его глаза увлажнились. – Я их вижу! Ой, я сейчас разрыдаюсь! Ксения! Девочка моя!
Устрашающе вихляющий мотоцикл подъехал, изрыгая черный дым. Дюк, одетая в безразмерные мужские штаны и грязную куртку-бомбер, слезла с байка. За ней маячила мужская фигура с обрывком веревки на шее.
– Да сними ты петлю! – сказала Дюк молодому человеку. – Мне за тебя стыдно. Ты бы еще табуретку и люстру взял, чтобы было совсем уж дико.
– Я хочу, – сказал Валера, – чтобы ты постоянно помнила о своем обещании спеть песню о контрабандистах.
– Я и так помню, – закричала Ксения, – но петля меня нервирует!
– Спой песню про отважных контрабандистов – и я сниму.
– Спою.
– Вот тогда и сниму.
– Такой вроде на вид приличный мужчина – и с пеньковым галстуком. Детский сад, – вздохнула девушка.
– Ну и что? Ты, главное, спой. Песню про контрабандистов.
– Отважных.
– Да.
– Здравствуйте, – радостно закричали Рем и Василиса. – Мы так рады! Мы заждались просто! Как доехали?
– Доброе утро, – вежливо сказал Валера. – Доехали хорошо. Вернее, хорошо, что доехали хоть как-то. Я все время боялся, что отвалится колесо. Но оно не отвалилось, к счастью.
– Это с вами Ксюшенька будет петь дуэтом? – ласково улыбнулся Рем. – А иначе вы повеситесь?
– Да, – подтвердил рокер.
– Как мило, – вступила в разговор Василиса, – а вы уже разучили тексты песен Дюк? Некоторые из них очень сложны. Может, вы споете с нашей девочкой дуэтом в следующий раз?
– Нет, – покачал головой Валера, – до следующего раза я не доживу, – сказал он и помахал в воздухе обрывком веревки. – А что касается разучивания песен, то тут все очень просто – Ксюша уже все выучила.
Несколько секунд Рем и Василиса молчали, пытаясь осмыслить полученную информацию.
– Что-то я не пойму, – начал было Фильчиков, но тут дверь студии распахнулась, и на тротуар вылетел белый рояль на колесах. Его толкал вперед крупный, широкоплечий, похожий на медведя мужчина. Посмотрев направо и налево, он двинулся вперед, подталкивая рояль и постепенно набирая скорость.
– Гаврилов, стой! – раздался отчаянный крик, и из дверей выбежал дирижер Шелковин. – Вернись! Возвращайся, говорю тебе! Уволю! Отправлю в тамбовскую филармонию!
