Через три дня я катила в гости к Светлане Рахминской. Особняк и его владелица потрясли мое воображение. Гюльшахноз оказалась права: теперь, просыпаясь в ночи, я видела не смуглые узкие бедра турецкого паренька над моим распростертым телом, а зимний сад с экзотическими растениями под сводчатым стеклянным куполом подмосковного особняка.
Конечно, я не впервые сталкивалась с роскошью — новой отечественной или импортной, и знала все, что можно знать о комфорте на «уровне мировых стандартов». Но все это было как-то отдельно от моего уютного, старомодно-патриархального дома, каждый уголок которого хранил воспоминания об иллюзорном благополучии эпохи ГУЛАГа и культа личности, настолько заманчивом, как иллюстрации в «Книге о вкусной и здоровой пище», вышедшей в те годы. И, конечно, напоминая о семи годах нашей счастливо прожитой жизни. Эта квартира — в громоздком «сталинском» доме неподалеку от метро «Сокол» досталась мне от отца, переселившегося ко второй жене в Тбилиси. Владеть недвижимостью тогда ещё не разрешалось, поэтому мы устроили родственный обмен — отец, сохранив московскую прописку, «въехал» в коммуналку Баташовых, а мы с Серегой поселились в просторных хоромах, забитых книгами и вещами моего грузинского деда, до самой своей смерти не пожелавшего увидеть невестку, собственную внучку, правнучку, уже готовившуюся пойти в школу. Мама считала, что её бывший свекор давно и тяжело болен, находясь в психической депрессии. Отец придерживался мнения, что физические недуги ученого-сталиниста — следствие его духовной деградации. Он оставил на полях дедовских трудов весьма красноречивые замечания.
— Ты, Слава, книги деда не жги, не надо. У меня у самого руки чесались. Оставь — это позор и клеймо нашего рода. Пусть будут назиданием следующим поколениям, как бациллы чумы в пробирке. Потомки должны знать, чего следует бояться. — Сказал мне отец в последнем телефонном разговоре, связанном с передачей жилплощади. И добавил. — Поздравь внучку с первым сентябрем — она теперь школьница. Пусть узнает правду и о своем прадеде и обо мне…
Больше услышать голос отца мне не довелось. Мои родители развелись, когда мне было семь лет. Я почти не вспоминала об отце, забывшем про меня. И только став взрослой, я узнала от матери, что отец сознательно отстранился от нашей жизни. Он числился в диссидентах и не хотел омрачать благополучие дорогих ему людей. Сам же Георгий Каридзе взвалил на себя нелегкую миссию искупления грехов предков. Ни сам он, ни моя мать не хотели посвящать меня в подробности развода и каждый из них старался держаться подальше от семьи Баташовых. Увы, положение Сергея, окруженное туманом таинственной недоговоренности, не способствовало родственным контактам.
С начала девяностых голов, после того, как С. Баташов стал руководителем загадочного подразделения «Сигма», мы начали сказочно богатеть. В один прекрасный день, купив холодильник, кухонный комбайн фирмы «Симменс», а также японский телевизор с невероятно огромным экраном. я поняла, что совершила качественный рывок к совершенно иному уровню жизни. «Вольво», гараж во дворе, шубы, драгоценности, изящные бытовые безделушки я приобретала уже с легкостью и быстро вошедшей в привычку широтой, выбирая самое лучшее и дорогое. Тут же появилась потребность посещать элитарный дамский клуб, оснащенный хорошей релаксационной базой, проводить свободное время в экзотических путешествиях. мы смогли оплатить обучение дочери в старших классах прекрасной английской школы на территории Великобритании, а у меня появилось достаточно времени для докторской диссертации. Психотерапевт Баташова принимала в диагностическом центре «Евромед» всего два раза в неделю, отдавая все свободное время научной деятельности, эпизодическим курсам лекций в Институте психологии, а также приятному времени забот о любимом муже.
Совершенно непонятно, как это до сих пор мне не пришло в голову переоборудовать наше мемориальное жилище — этот «дом-музей ученого-историка эпохи культа личности». Наверно потому, что атмосфера старой московской квартиры очень нравилась мне, соответствуя идеальному образу, появившемуся после посещения Тайцевых. Эта уютная старомодность, обаяние погребенных иллюзий, ещё живущие в фильмах Александрова, Пырьева, и даже запах слоеных пирожков с курагой и изюмом — все обволакивало меня теплым коконом устойчивости, надежности, какого-то патриархального благополучия.
Отправляясь с визитом к Светлане Рахминской, я ещё не знала, с каким удовольствием расстанусь с обветшалым прошлым. Дух революционных преобразований уже бродил в моей крови, будоража воображение. Трехэтажной вилле Рахминских, вписанной в пологий ландшафт разноуровневыми ступенями, было суждено сыграть роль детонатора. Последовавший за моим посещением строительный взрыв унес в небытие цитадель прадедовского житейского благополучия.
В доме художественной четы, ухитрившейся потратить на свое подмосковное жилище миллион долларов, хотелось остаться навсегда. «Экологически чистая» архитектура и дизайн предполагали использование только натуральных материалов. Дерево, стекло, шерсть, камень, керамика преимущественно естественных тонов создавали ощущение физического комфорта. подобное тому, которое испытывает тело в окружении живой природы. здесь было просторно и светло, а переходящие друг в друга внутренние пространства оставляли прелестные уголки с каминами, старинной мебелью, картинами и вазами. Мягкий ворс шерстяного ковролина цвета топленых сливок сохранил первозданную чистоту, сияли витражи в стеклянных стенах, выходящих в сад, манила к кулинарным подвигам выгородка кухонного мирка, оснащенного всеми премудростями бытовой техники.
Ванную комнату Светлане Рахминской доставили прямо из Греции. Золотисто — розовый, чуть пористый камень облицовывал высокие стены, одна из которых представляла сцену охоты, высеченную из того же камня. Меж двух дорических колонн и уступов, покрытых натуральными зарослями цветущего плюща, находилось овальное углубление ванны со всеми мыслимыми приспособлениями технического комфорта, а потолок матового светящегося стекла с инкрустациями бронзовых зеркал, казалось, был распахнут в южное утреннее небо.
— Такого размаха в городской квартире, конечно, не будет, но мы придумаем нечто совершенно особенное. — Пообещала Светлана, несколько смущенная скромными размерами нашей московской жилплощади. На 120 кв. м. особо не разгуляешься.
И все-таки я кинулась в эту авантюру очертя голову. Сергей с сомнением посмотрел на меня, выслушав головокружительный проект глобальной реконструкции жилища.
— Ты уверена, что нам это надо?
— А ты представь, Софка вернется — а у нас здесь Европа.
— Да не просто Европа. А Виндзорский дворец… Ты хоть представляешь, сколько это может стоить?
— Разумеется. Составлена подробная смета. Вместе с коврами, светильниками и растениями — около ста тысяч долларов! Серж, не делай жалкое лицо, я ведь знаю, что мой муж — мафиози и не стеснен в средствах.
— Шутка не из лучших… Мне, если честно, не денег жалко. Наскребем как-нибудь. А вот со всем этим расставаться не хочется… Что-то здесь живет помимо нас, дух истории, наверно.
— Постыдного прошлого! Лицемерная помпезность сталинской империи… Башня на крови… — Завелась я от того, что в глубине души была согласна с Сергеем.
Реорганизационный ажиотаж являлся своеобразной психотерапией, способной вытеснить потребность в иных революционных перестройках. «Ремонтные заботы отвлекут от воспоминаний, а в новом доме и вся жизнь начнется заново», — думала я, уговаривая себя не жалеть приговоренного к разрушению жилища.
Это оказалось, действительно, очень увлекательно! Два месяца мы практически не виделись с переселенным на дачу Сергеем. Весь день я проводила «на объекте», с увлечением погрузившись в строительные проблемы. Ночевать приезжала в нашу «сосновую усадьбу» в Молчановке, уставшая, но довольная, забалтывая Сергея ремонтными проблемами. Тема интимных отношений отошла на второй план — ни о чем. кроме оттенков керамической плитки или деревянных панелей я думать не могла. Да и Серж, кажется, вздохнул с облегчением.
К католическому Рождеству ожидался приезд Сони на каникулы и к этому же моменту мы планировали небольшую вечеринку в честь новоселья. Немногочисленные старые друзья, моя новая приятельница и наставница Светлана Рахминская, пара коллег Сергея и, конечно, Ассоль.
— Ни фига себе! — Оценила с порога мои усилия тринадцатилетняя дочь тоненькая блондинка с прямыми длинными волосами.
Простоватое лицо Сони — облагороженная копия отца — приобрело, однако, за последние месяцы, какую-то европейскую пикантность. Наверно, от круглых очков в черной оправе, которые она стала носить вместо контактных линз. У неё появился легкий акцент, вернее, иная модуляция голоса, и новая манера носить вещи — нарочито небрежно, вроде даже неопрятно. Словно одевалась впопыхах — натягивая без разбора что придется — майку на свитер, а жилет поверх куртки. И даже сарафан могла нацепить, не обращая внимания на то, что уже вполне «упакована» в узенькие шерстяные брючки.
