Основная установка – мы в лесу, скажем, в походе, с ночевкой. Вокруг, естественно, лес, ночь, луна, костер и так далее – это надлежало вообразить, – и, согласно неписаному обычаю, ночью у костра все участники, а в нашем случае – участницы, рассказывают друг другу страшные истории. Страшные в детском понимании: про красную руку, пятно на обоях, которое не смывалось, гробик на колесах… В общем, все, на что только фантазии хватит. На этот раз я могла и не делать записи: в конверте лежал маленький, в пол-ладошки, диктофон, нажимаешь на кнопку – и расслабляешься.
Первую историю рассказала я: вспомнила какую-то ерунду про алые башмачки, которые высасывали кровь из всякого, кто их наденет. Получилось не страшно, даже смешно, нынешнее поколение привыкло к оскаленным мордам киношных оборотней, вампиров и прочей нечисти, где уж их испугать детской сказочкой о башмачках. Потом девочки говорили по кругу, сначала они стесняясь, оглядываясь на меня, похихикивая над особо страшными или веселыми местами, потом втянулись. Похоже, нынешний тренинг им пришелся по вкусу, мое участие больше не требовалось, и я с головой погрузилась в собственные проблемы. Хотя, какие там проблемы, так, не слишком приятные мысли. Вот Локи, например, уехал. А вернется ли? И нужно ли мне, чтобы он возвращался? А если во время его отсутствия что-нибудь случится?
И случилось.
– И тогда он придет за тобой! – Жутким могильным голосом вещала Маша-старшая. Смеха больше не было, девчонки сбились в кучу, как перепуганное овечье стадо. – Он найдет тебя, где бы ты ни прятался, и позовет за собой! И никто, слышите, никто не может противиться его голосу…
На мой взгляд, это было уже чересчур. Машу следовало бы прервать, но… В полученной мною инструкции имелся пункт – мое вмешательство было допустимо лишь при чрезвычайных обстоятельствах. Интересно, страшную сказку можно считать чрезвычайным обстоятельством? Вряд ли. Я взглянула на часы: еще тридцать минут.
– А логово его на Чертовом кладбище находится, там в земле кости людей зарыты. И безлунными ночами эти люди подымаются из могил… Потому что он зовет их! – Маша говорила почти шепотом, но девочки хорошо слышали каждое слово. – Но если ты идешь с ним, мертвецы тебя не тронут, и тогда ты увидишь его логово. Это будет последнее, что ты увидишь в этой жизни. В логове Король крыс убивает свои жертвы…
Я навострила уши. Снова Король крыс, и снова я слышу о нем в этом месте. Теперь я уже жалела, что времени осталось так мало.
– Сначала он снимает всю одежду, разрезает на кусочки, потом привязывает человека к столу. У него круглый стол с магическими знаками. Король крыс разрезает руки так, чтобы текла кровь. Ею он кормит мертвецов, чтобы они слушались.
Кто-то испуганно ойкнул, и Маша вздрогнула. Похоже, рассказчицу напугала ее собственная сказка.
– Это все, – резко оборвала она свое повествование.
Девочки вздохнули с явным облегчением.
– И совсем там не так, – неожиданно влезла Галина. Она единственная не дрожала, а слушала с величайшим вниманием. – Мертвецов нету, и кладбища тоже, и стола круглого. Там простой стол, и кровать круглая. А еще там очень светло. В пустой комнате стоят лампы на ножках…
– Заткнись, дура! – Маша-старшая подскочила к девочке и ударила ее по лицу.
– Ты же знаешь, что я правду говорю, – захныкала малышка. – Синяя комната и лампы на длинных ножках…
– Заткнись, слышишь! – Мария вцепилась Гале в горло и, опрокинув ее на пол, запричитала: – Заткнись, заткнись, заткнись!..
Я попыталась вмешаться, разнять девочек, и получила локтем по носу. В худеньком нескладном теле Марии таилась поистине нечеловеческая сила. Вырываясь из моих рук, она царапалась, истошно визжала, Галя плакала…
В общем, вместо обеда мы попали на ковер к директору. Мы – это Маша-старшая, Галя и я. Чувствовала я себя – хуже некуда, и двух месяцев не прошло, как на эту работу устроилась, и вот, нате вам, в кратчайшие сроки сумела доказать собственную несостоятельность. Игнат Владимирович молча выслушал сначала меня, потом девочек. Точнее, говорила я одна: и Маша, и Галя, когда к ним обращались с вопросом, лишь кивали головами, а то и вообще никак не реагировали. Потом девочек попросили выйти.
– Печальный инцидент, – со вздохом произнес директор.
Я сжалась: сейчас он выскажет все, что обо мне думает, а потом уволит. Кому нужен преподаватель, который не способен справится с учениками? Никому.
– Да вы присаживайтесь, Лия Захаровна, присаживайтесь.
Я без сил рухнула на стул. Оцарапанная Машей рука горела огнем.
– Вы как, – заботливо осведомился Игнат Владимирович, – не очень испугались?
– Есть немножко, – осторожно сказала я: похоже, ругать меня пока не собираются, уже хорошо.
– Плохо, очень плохо… Ну, не волнуйтесь, подобное, к сожалению, иногда случается. Сами понимаете, контингент такой. А вы смелая, не растерялись, полезли их разнимать…
– А что еще мне оставалось делать? Маша ведь едва ее не убила!
– Надо было нажать кнопку тревоги. Вас не предупредили? Надо же, – искренне изумился директор, – какое упущение! У нас в каждом классе имеется такая кнопка, сигнал на пост охраны передается, а там… – Он махнул рукой. – Ну ладно, в следующий раз будете знать, как поступить.
– Но почему это случилось? Они ведь сидели, разговаривали, и вдруг…
– Вдруг обезумели? Все дело в личности. У нас ведь дети непростые…
– Да я знаю.
– В целом знаете, – согласился Игнат Владимирович, – а в частностях… Вам ведь их личные дела еще не давали? Нет, вижу, что не давали. С ними, как правило, наш психолог работает. Так вот, Маша – наркоманка, бывшая, конечно, мы сделали все возможное, чтобы вылечить девочку, но… Сами понимаете, излечить тело – это еще не означает, что душа тоже стала здоровой. Наркомания – слабо изученное явление…
– Маша – наркоманка?! – Я не могла скрыть своего изумления. – Ей же на вид лет тринадцать!
– Чуть больше двенадцати, – поправил меня директор. – Но возраст сам по себе ничего не означает. Вы бы видели, в каком ужасном состоянии девочка попала в школу, без слез не взглянешь! Весь букет уличных привычек и, как результат, – уличных болезней. Хорошо она, хоть СПИД подхватить не успела, а от всего остального мы вылечили, в том числе и от наркотической зависимости. Физически. А вот психологическая привязанность осталась, тут уже ничего не поделаешь. Вспышки ярости – это следствие так называемой «психологической ломки». Предугадать или предотвратить сие невозможно, подробнее не объясню – не специалист. Если вам интересно, у Светланы спросите. В общем-то, – Игнат Владимирович улыбнулся, – я собирался вам сказать, что к вам у меня претензий нет. В сложившейся ситуации вы поступили совершенно правильно.
– Спасибо.
– Да это вам спасибо! – Похоже, директор говорил совершенно искренне. – Рекомендую заглянуть в медпункт, пусть ваши царапины чем-нибудь замажут, они в этом специалисты.
Похоже, аудиенция окончена.
Но до медпункта я не добралась. Светлана, караулившая за дверью, отволокла меня в учительскую, где, оказывается, имелась своя собственная аптечка, так, на всякий случай. Похоже, Игнат Владимирович не врал, инциденты в школе случались.
– Ах, это просто ужасно! – щебетала Светлана, смазывая мне руку прозрачной жидкостью из темной баночки. Этикетки на баночке не имелось, поэтому единственное, что я могла сказать о жидкости – она противно пахла и жглась. – И девочки перепугались, и вы, наверное, тоже…
– Что с девочками?
– Да ничего. Галя в медблоке пока побудет, вроде бы ничего серьезного, она просто испугалась, но лучше перестраховаться. Дурацкий случай.
– И часто у вас такое происходит?
– Да нет, – Светлана закончила смазывать мою боевую рану и села напротив. – Этот курс вообще очень тихий.
– Курс?
– Ах, да, – всплеснула руками Светочка, – вы же не знаете. Поскольку школа-интернат – предприятие частное, дети не могут находиться здесь все время. Год, два, максимум три.
– А потом?
– Или в детский дом поступают, или возвращаются к родителям. Глупо, конечно, у нас-то гораздо лучше. И материальная база: сами видели, какие комнаты, питание, ни в одном детском доме такого нет… А о доме… Тут я вообще молчу. У большей части наших воспитанников дома нет как такового. Родители-алкоголики, нищета – ни поесть нормально, ни одеться. Дети сбегают через неделю подобной жизни, а там снова – вокзалы, сигареты, водка… Честно говоря, ужасно осознавать, что вся наша работа летит в тартарары из-за глупой убежденности, что детские дома могут быть лишь государственными.
– И ничего нельзя сделать?
– Ничего. Мы пытаемся, но каждый раз – одно и то же. Хорошо, хоть так разрешили работать, а то вообще как-то пригрозили, что закроют нас! И едва не закрыли. Сами знаете, как это делается: приезжают пять-шесть комиссий подряд, каждая находит какие-то недоделки, несоответствия – и все. Выкрутились мы как-то, теперь тихонько сидим, хитрим по-всякому. В общем, работаем, как можем.
