сейчас это было только кстати.
— Ладно, без вещей обойдешься! Самое необходимое купим, а без излишеств потерпишь.
Удивительно, но, узнав, что ехать придется с Савеловского вокзала, Лопухин успокоился. Причина открылась, когда они оказались на вокзале. Лопухин отлучился, предупредив, что ему «надо». Ну, «надо», так «надо», согласился Корсаков. Однако выяснилось, что «надо» они понимали по-разному. Лопухин вернулся через несколько минут с большой дорожной сумкой, и на удивленный взгляд Корсакова пояснил, что сумка его как раз на Савеловском вокзале и хранилась. На вопрос Корсакова «почему именно здесь?» дал ответ:
— Тут народу не так много, проще заметить, следят за тобой или нет.
И снова Корсаков удивился неожиданной изворотливости ума школьного учителя. Сели в вагон. Ехать предстояло без малого два часа, да еще там надо было добираться от платформы до дома Нади.
Сестры дома не было, а соседка насторожилась при появлении двух мужчин, но, узнав, что один из них — брат Надежды, стала спокойнее и сообщила, что та, видимо, ушла купаться, значит, скоро будет.
— Надежда сейчас в отпуске, так что бы ей и не искупаться? Самое время. Она на речке долго не бывает. У нее же кожа, сами знаете, нежная, к солнцу не приспособленная.
Надя пришла минут через двадцать, когда соседка уже вовсю кокетничала с Лопухиным, будто угадав в нем того, кто пришел сюда надолго. Вот чутье у бабы, усмехнулся про себя Корсаков, уже нашла себе развлечение. Надя брату обрадовалась, едва увидев его, замахала руками, но, обнаружив еще и чужого человека, сразу же вся собралась, подтянулась, насторожилась.
Обедали на веранде, и, пока Надя накрывала на стол, Корсаков объяснял, что приехали они с другом из пыльной и душной Москвы сюда, в глушь, чтобы отдохнуть и подышать свежим воздухом. Надя не скрывала радости, рассказывала о своих делах, о том, как живут их родственники, и спрашивала, что хорошего сейчас идет в кино. Так и болтали ни о чем. После обеда Корсаков повел Лопухина «погулять» и, когда углубились в лес, предложил:
— Ну что, Петр, давай поболтаем. Времени у нас много.
— Давай, — согласился Лопухин. — Делать-то все равно нечего. Кстати, и я хотел спросить: для чего, собственно, ты меня искал?
— Искал я тебя по делу, и дело, как бы сказать, неординарное, необычное. Честно говоря, пока не очень знаю, как и начать, о чем спросить.
— Ну, начни с самого простого вопроса, — улыбнувшись, посоветовал Лопухин.
— Так и сделаем, — с видимой покорностью ответил Корсаков. — Начнем с самого простого: как ты меня нашел?
— А что тебя искать? — удивился в ответ Лопухин. — Мне звонил Коля, мой сосед, рассказал о тебе, можно сказать, заочно познакомил.
Он замолчал, полагая, что ответил полностью, и Корсакову пришлось поощрить продолжение ответа коротким и энергичным «ну».
— Что «ну»? — удивился Лопухин. — Тебе нужен был я, ты действовал через Колю, так?
— Так.
— Вот непонятливый, — откровенно ухмыльнулся Лопухин. — Ну, а когда мне понадобилось тебя отыскать, у меня ведь была только одна возможность — позвонить тому же Коле. Теперь понятно?
В самом деле, проще простого.
— Ну, а слежка? Почему ты сказал, что на Савеловском она хорошо заметна?
— Так ведь я в Москве уже почти три недели, многое изучил.
— Кому надо за тобой следить-то? — съязвил Корсаков.
— Рыбакову, а может, и еще кому, — без колебаний ответил Лопухин. — У нас говорят, что для Рыбакова убить человека — пара пустяков. Но, это — у нас, а тут — Москва, проблем больше. Значит, надо меня куда-то увезти, верно?
— Верно, — согласился Корсаков. Действительно, ответы оказались простыми и понятными. Все вставало на свои места. — А до этой… Терезы… у тебя такие проблемы бывали? Ну, я имею в виду, что за тобой кто-нибудь следил, преследовал…
— Да нет, конечно, — засмеялся Лопухин. — Что я — хранитель кода да Винчи, что ли?
Корсаков невольно усмехнулся в ответ, но нить беседы не упускал:
— А кто ты, Петр Лопухин?
— Учитель провинциальной школы. Тебя такой ответ не устраивает?
— Так ведь я не следователь, я журналист. Любой твой ответ меня устраивает. Я ведь его еще буду осмысливать, сопоставлять с другими ответами, со словами других людей, с какими-то документами, может быть, воспоминаниями.
— Ты что-то стараешься у меня выведать и в то же время что-то скрыть. Еще раз тебе говорю: тайн никаких я не храню, к секретам допущен не был. Я ведь даже в армии не служил, дали освобождение как учителю. Мужиков-то в школах мало, нас беречь надо.
Корсаков вдруг подумал, что сейчас от точности формулировок зависит очень многое, если не все.
— Давай, как и договорились, не спеша, а?
— Давай.
— Ты мне о детстве своем рассказать можешь? Без разных там «занимательных историй», без психоаналитики, просто так.
— А что там рассказывать? Помнишь, как у Горького, «в детстве у меня не было детства»? Долгие годы, читая эти строки, я чуть не плакал, потому что мог под этими словами спокойно ставить свою подпись. Маму я почти не помню, а отец — охотник. Он в лесу проводил недели, а дома — часы. Кстати говоря, у меня даже фотографий мамы нет.
Видно было, что признание далось ему с трудом, а продолжение вообще заставляло делать паузы то и дело.
— Иногда проскальзывает какой-то… образ. Образ женщины. Большой, властной, в белом халате и очень доброй. Но лица не помню.
— А отца? — перебил Корсаков, понимая, что Лопухину трудно выбрать главное для рассказа.
— Отца помню, — кивнул Лопухин, и снова что-то было в нем неуверенное, даже, пожалуй, тревожное. — Но отец все время был в лесу, на охоте. Порой уходил на несколько дней кряду. Иногда мне казалось, что он в лесу от кого-то прячется. За мной присматривали соседи, потому что отец так и продолжал охотиться. Ну конечно, потому и жили мы хорошо, в полном достатке. Ну, к тому же и запросы у меня какие могли быть? Село, даже — поселочек в лесу. Домов двадцать, не больше.
— Ты говоришь, соседи присматривали?
— Да. Я теперь
