его в одной из своих книг.
6
Сергей настоял на том, чтобы зайти перекусить. Обосновались они в той самой «стекляшке», которую было видно из окна. Продиктовали заказ официанту, и тут у Бабкина пискнул сотовый и принялся подпрыгивать по столешнице.
Пока Сергей читал сообщения, Илюшин бродил по залу, подыскивая место, где не дуло бы из кондиционера. Убедившись, что такого места ему не найти, он вытащил Бабкина на веранду, где под сиротским выцветшим зонтом стоял единственный пластиковый стол. Казалось, его выгнали из кафе за плохое поведение.
Бабкин осторожно покачал рукой стул, как расшатавшийся зуб, и не без опаски сел.
– Новости из телефонной компании, – известил он. – Слушаешь?
– Очень внимательно.
– Вчера в десятом часу утра Габричевский поговорил с матерью – всего десять секунд, и это был входящий – подозреваю, он сказал матери, что спит, и вырубился. В одиннадцать – звонок Яровой. Звонил Габричевский, как она и утверждала. Три с половиной минуты, и надо бы узнать подробнее, о чем они беседовали. Может, в обсуждении гениальных творческих идей и проскользнуло, что он планирует идти на дело…
– Или он прямо сообщил Яровой, что идет красть кота, – невозмутимо сказал Макар.
– Три минуты сообщал?
– Посвящал в детали и заручался ее помощью.
– Запросто, – согласился Бабкин. – Осталось обыскать квартиру Яровой, изъять кота и вернуть владельцу. Мы раскрыли дело. Тут, правда, еще два звонка. Один – Эльзе Страут, другой – Габричевскому. Позвонил некий Кудесников и общался с ним почти пять минут. Помнишь такого?
– А вот это уже интереснее, – протянул Илюшин. – Мирон Шафран! Нам он сказал, что вообще не имел никаких дел с Габричевским. Были звонки после двенадцати?
– Ни одного, – с сожалением сказал Сергей. – Это подрывает нашу версию, что кота Габричевский украл для кого-то. Если так, он первым делом позвонил бы заказчику.
– Если только тот не запретил обращаться к нему.
– Слушай, они ж не ребенка выкрали и не президента корпорации. Никто не стал бы соблюдать такую секретность.
Он доел сэндвич и позвонил следователю. Поговорив две минуты, Сергей вернулся к Макару с известием, что Габричевский не поднимался в свою квартиру в день убийства.
– Он вышел из подъезда в начале двенадцатого, сложенную сумку нес в руках. И больше не возвращался. В промежутке с двенадцати до трех, когда его, предположительно, убили, куда-то дел животное.
– Убили его в промежутке с трех до семи, – поправил Макар. – У Габричевского было от трех до шести часов, чтобы избавиться от кота. Можно всю Москву два раза насквозь проехать.
– Даже в область сгонять. Касимов прислал тебе список потенциальных мстителей?
Илюшин молча выложил на стол распечатку. Бабкин присвистнул:
– Тридцать фамилий? А кто-то заливал про одну-единственную курящую соседку. Каково это, интересно: живешь себе, живешь, а потом вдруг понимаешь, что вокруг тебя тридцать упырей, готовых украсть твоего плешивого кота!
– Десять. Это на троих…
Бабкин сдержал вздох. Проверять тридцать человек – неподъемная задача, и Макар осознавал это не хуже него.
– Габричевский ходил к какой-то ведьме – Габричевский украл кота. По-моему, связь очевидна, – со всей убедительностью, на которую был способен, сказал Сергей. – Какой-нибудь сатанинский ритуал…
– А почему для ритуала понадобился не уличный Васька, а кот из ювелирного магазина?
Бабкин напрягся и сообразил:
– Кровь еврейских младенцев заменили кровью еврейского кота.
Несколько секунд Илюшин озадаченно смотрел на него.
– А с христианскими что? – спросил он наконец.
– С христианскими кем?
– Младенцами!
– Да в целом неплохо всё… – Бабкин несколько растерялся от оборота, который принял разговор. – Растут, знаешь, первый прикорм пробуют…
– Мацу, видимо, – в тон ему сказал Макар. – Серёжа, меня твои фрагментарные знания об окружающем мире иногда загоняют в тупик. Но в одном ты совершенно прав: ворожея – это наш очевидный следующий шаг. Ну и майор Специя.
– Шафран?
– Ага. Который клялся и божился, что не имел никаких дел с Габричевским.
1
Наташа вернулась в аудиторию, вытерла доску и нарисовала кота. В несколько движений заштриховала манишку и легким пышным облаком обвела хвост. Теперь глаза… Одноглазый, сказали частные детективы, и она задумалась, какой выбрать, правый или левый. Не придумала, нарисовала оба. Ушки скруглила.
Кота украл, надо же. Безумие какое-то. Хотя от Ильи всегда фонило чем-то таким… Не откровенным сумасшествием, конечно, но легкой патологией. Как сейчас говорят? Пограничник.
Кот смотрел на нее с печальным пониманием, как лев с картины в «Обыкновенном чуде». От этого льва каждый раз на душе становилось невыносимо. Особенно в финале, когда пламя охватывало декорацию. Наташа из-за этого и песню не могла дослушать – начинала реветь. И волшебник-то сердце рвал, но бог бы с ним, с волшебником, не пропадет, а вот лев с человеческим взглядом – он пылал, и режиссер милостиво останавливал последний кадр, не дав зрителю увидеть, как он сгорит целиком.
Кота жалко, подумала Наташа.
Этим двоим она, конечно, сказала неправду. Жалела Илью, как подростка? Разве что немного. И терпела его не поэтому. А потому что иногда, когда то ли свет ложился правильно, то ли сходились какие-то мелкие подробности его образа – челка, небритость, высокий ворот свитера, – он пугающе напоминал молодого Стаса. Голову поворачивал так же. Вытягивал губы дудочкой, прежде чем рассмеяться, – будто выбирал между свистом и смехом. Самоуверенно поглядывал на нее сверху вниз. Правда, самоуверенность у него была истерическая, похожая на крик трехлетки в песочнице: «У меня самые лучшие игрушки!» А Стас был самоуверен от избытка. В нем тогда всего хватало: силы, обаяния, веселья, легкости… Когда Илья начинал ей что-нибудь заливать, на каждое слово хотелось отвечать: «Чушь собачья!» А со Стасом хотелось соглашаться. Верилось, что все сложится так, как он говорит.
«Это потому что дура ты была, безмозглая двадцатилетняя дуреха», – сказала себе Наташа.
Много ли поменялось с годами? А, мать? Отвечай-ка откровенно, без этой байды, которую ты гнала частным детективам. Возилась ты с Ильей, потому что все это время жила в тебе идиотская даже не вера, а просто маленькая несмелая мышка-мыслишка: будто благодаря твоим стараниям, твоему терпению, твоему принятию этого дурачка без всякого осуждения, – словом, благодаря твоему участию в его жизни Илья Габричевский когда-нибудь не поступит с какой-нибудь двадцатилетней дурой так, как твой муж поступил с тобой. Предполагалось, видимо, что он вспомнит, как посторонняя баба была к нему добра, – и устыдится потенциально подлого поступка.
Ну и у кого прибавилось мозгов за шестнадцать лет?
Бессмысленность этой надежды Наташа вполне осознавала. Но поделать с собой ничего не могла. Бедному Илье и близко не
