Ознакомительная версия.
— А что взяли? — поинтересовался начальник.
— Золото, хрусталь в серебре, несколько отрезов габардина, бостона, коверкота, два кожаных пальто, фетровые бурки[5], колонковую и каракулевую шубы. Деньги двадцать тысяч и на девять тысяч облигаций золотого займа.
— Кто потерпевший?
— Минин, солист Москонцерта, — ответил Серебровский.
— Это какой Минин? Утомленное солнце?.. — поинтересовался начальник.
— Именно он, жена его работает в жанре художественного свиста. Пластинка есть, танго «Соловей» высвистывает.
— Они хорошие люди, — перебил Серебровского Данилов, — работают во фронтовых концертных бригадах.
— Ты, Иван, — начальник достал рапорт Данилова, — объединяешь эти три преступления воедино. Основания?
— Там написано.
— Ты поведай нам с Серебровским. Бумага бумагой, а мысли мыслями. Мы послушаем, а потом я тебе еще один вопрос задам.
Данилов помолчал, поглядел на начальника. Тот смотрел, откинувшись в кресле, лицо его было серым и отечным. И Данилов подумал, что начальник смертельно устал, впрочем, как и все они.
— Начну с Башиловки. Фургон остановили неизвестные на проезжей части, экспедитору, вылезшему из машины, нанесли удар тупым предметом по голове...
— Ломом, что ли? — начальник прикурил новую папиросу.
— Или ломом, или монтировкой, смерть наступила мгновенно, шофера застрелили.
— Пулю и гильзы нашли?
Данилов вспомнил грязно-серый рассвет, машину-фургон с распахнутыми дверцами, тело человека у колеса и труп шофера, навалившийся на руль. Было темно и холодно, руки стыли даже в перчатках. Эксперты запалили маленький костерок и по очереди отогревали пальцы.
— Есть, — крикнул самый молодой оперативник Сережа Белов, — нашел!
Данилов подошел к нему и увидел на снегу маленький квадратный след. Его сделала еще горячая гильза, выкинутая отсекателем. Белов снял перчатку и закостеневшей на морозе рукой начал аккуратно разгребать снег. Через минуту он протянул раскрытую ладонь Данилову. На ней лежал латунный бочонок гильзы.
Данилов взял его, поднес к глазам. Похоже на гильзу от парабеллума, но все-таки немного иная. Подошел эксперт.
— Разрешите, Иван Александрович. — Он покрутил гильзу, взглянул на маркировку. — По-моему, «Радом»[6]. Приедем, баллистики скажут точно.
— Пулю нашли?
— Ищут, Иван Александрович, надо машину на Петровку отогнать, здесь, на улице, трудновато.
— Пулю и гильзу нашли. Они от пистолета «Радом».
— ВИС-35? — удивился Серебровский.
— Да.
— Это оружие еще по нашей картотеке не проходило.
— При чем здесь ограбление Минина? — нетерпеливо поинтересовался начальник.
— При осмотре квартиры Минина в прихожей найден патрон от «Радома». Видно, преступник выронил его. Я показывал патрон Минину, он сказал, что видит его впервые.
— Хорошо. — Начальник встал, зашагал по кабинету. — Это ты объединил, возможно, правильно. Действительно, «Радом» — система для Москвы редкая. Правда, во время войны и не такие бывают. Но принимаем как рабочую версию. Магазин на Красина?
— На Башиловке, в квартире Минина и на Красина работал левша. Все три удара нанесены по левой стороне головы.
— Один думал? — хитро прищурился начальник.
— Нет, вместе со мной, — улыбнулся Серебровский.
— Вот и надумали на свою шею. Вместо трех отдельных эпизодов имеете устоявшуюся бандгруппу.
— Так я в ОББ работаю. — Данилов достал портсигар, вопросительно поглядел на начальника.
— Кури, чего там. Только по мне лучше бы вообще никакого ОББ не было. Теперь слушай. Начальство уже задергалось. Звонили. С разных уровней. Говорили всякое, лучше тебе не слушать такого. Времени у нас с тобой практически нет. Доложи, какие приняты меры.
— Отрабатываем версию «левша», смотрим оружие... — Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: — Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.
— Быстрее работайте.
— Рынки — моя забота, — белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.
Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.
Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.
За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.
В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.
— На рынках мои ребята посмотрят, — еще раз повторил Серебровский.
Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.
Потом повернулся к Данилову и сказал:
— Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?
— Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.
— Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ...
Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно-стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.
— Серебровский бы сказал, — продолжал начальник, — «Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?» А?
— Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.
— Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двум его детям?
— Вы так говорите, — Иван Александрович закатал желваками, — будто я его убил...
— Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?
— Пока ничего.
— Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?
— Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.
— Ладно, Данилов, иди. Иди и помни, весь спрос с тебя. С меня, конечно, тоже шкуру спустят, ну а я — с отдела. Иди, а ты, Серебровский, задержись.
Данилов вышел в приемную.
— Ты, Паша, — усмехнулся Данилов, — в этой форме на полярного летчика похож, товарища Громова.
Лейтенант улыбнулся, польщенный, и, посмотрев вслед Данилову, подумал, что начальник ОББ хоть человек молчаливый, но хороший.
Данилов шел к своему кабинету по коридору, стены которого являлись выражением общественного мнения на определенных этапах. В сорок первом на них висели плакаты «Родина-мать зовет!», «Ты записался добровольцем?», наглядные пособия МПВО[7]. В сорок втором их место заняли работы Кукрыниксов, Васильева и Голоненко. На них были изображены немцы, бегущие от Москвы. Сейчас на стене появился новый плакат — огромные щипцы с надписью: «Сталинград перерубил руки Гитлера».
Данилов с особым удовольствием посмотрел на сталинградский плакат. Сорок третий год начался с радости победы.
И Данилов вспомнил сорок первый, декабрь, когда он уходил на фронт в составе батальона Московской милиции. Тогда, в Волоколамске, он впервые ощутил щемящее чувство победы, первым войдя в город, оставленный немцами. В маленьком доме на окраине они пили спирт с партизанами и заедали его консервированной колбасой, именуемой в просторечии «второй фронт». Там, в этом жарко натопленном доме, думал замкомбата Данилов связать до конца войны свою жизнь с армией.
Но не вышло. Немцев разгромили, а оперсостав отправили в тыл на старые должности.
Данилов честно сражался в тылу. В сорок втором ликвидировал особо опасную банду Гоппе, еще несколько мелких групп. Положение в Москве начинало стабилизироваться, так нет же, в конце декабря и январе пошла серия убийств и бандитских нападений.
Дверь в кабинет оказалась открытой, и Данилов застал там старшего оперуполномоченного капитана Муравьева и Никитина. Они аккуратно развешивали на спинках стула новую форму.
— Спасибо, ребята, — добро улыбнулся Данилов, — а то начальство совсем меня засрамило.
Он подошел к стулу, снял со спинки форму с узенькими серебряными подполковничьими погонами, долго разглядывал, потом стянул старую гимнастерку и надел новый китель. Надел и почувствовал, как стоячий воротничок заставил властно вскинуть голову.
Ознакомительная версия.