– А вот и чай. Милости прошу! – Альберт Михайлович втащил в комнату пузатый начищенный самовар. – Вас, вижу, привлекла «святая грешница» Евлалия? Она, она, сердешная. Как вы догадались? Интуиция у вас, деточка, скажу я вам, нешуточная. Да-а, велики тайны жизни человеческой…
– А кто она? Вы обещали рассказать, Альберт Михайлович!
– Конечно, всенепременно расскажу. Да вы пейте, пейте чай, у меня заварка особая, китайская, нужно пить горячим.
После чая они долго разговаривали.
Наступили сумерки, и в комнате стало по-особому уютно. Альберт Михайлович с откровенным удовольствием смотрел на Тину.
– А знаете, как звали мою матушку? Евлалия Модестовна, извольте знать! – он захихикал. – Мои родственники великие были выдумщики. Отец – старый московский профессор и известный собиратель древностей. Студенты его обожали, боготворили, а особенно студентки, – он снова хихикнул. – Бумаг много после него осталось. В этом доме ведь не только квартиры интересны, есть еще живописнейший чердак. Вы бывали когда-нибудь на чердаке старого дома? Представьте, живут многие поколения, рождаются, умирают, женятся, радуются, печалятся, страдают от несчастной любви, пишут письма… Потомки выносят все, кажущееся лишним, на чердак, и дом продолжает хранить все эти следы страстей человеческих. – Старик замолчал. Слышно было, как постукивают по стеклу ветки старой липы.
– Вы обещали…
– Да-да, конечно, сейчас расскажу. Помните?.. Впрочем, вряд ли, молодежь сейчас этого не читает… Иван Сергеевич, великий знаток девичьих душ, считал, что любовь – самая недоступная из тайн человеческой жизни.
– Тургенев?
– Он. Так вы знаете? Значит, кто-то еще читает книги, интересуется…
– Тургенев писал и об Евлалии. Не о моей матери, разумеется, хотя тоже колоритнейшая была женщина, – но с той ни в какое сравнение не идет – то был ангел и дьявол в одном лице. У нас в семье был своеобразный культ этой пылкой ветреницы. Многие ее современники поклонялись ей. Чайковский даже написал романс «Страшная минута», и слова сам сочинил: «иль нож ты мне в сердце вонзишь, иль рай откроешь…» Кадмина была блистательной оперной примой, она приняла романс и не раз его пела.
Каждый, кто сталкивался с этой женщиной, и при жизни, и после ее таинственной смерти, испытывал непреодолимое, буквально магическое притяжение ее личности. – Альберт Михайлович встал, достал из шкафа потертую тетрадку в гобеленовом переплете, полистал ее, – Вот послушайте! – он поправил средним пальцем пенсне на носу – Сотни людей, бывало, ожидали актрису возле служебного входа Мариинки и других оперных театров. «…Бывало, мерзнешь полчаса, час, – и вдруг точно электрический удар пробежит по всему телу – это показалась Кадмина. Ее огненный, гипнотизирующий взор случайно, на мгновение столкнулся с вашими глазами – и вы уже счастливы и готовы сделать бездну глупостей, лишь бы заслужить еще такой же взгляд или мимолетную улыбку» – это моя мать записала в своем дневнике.
О тайне жизни и смерти Кадминой писали Лесков, Куприн, Чехов, да мало ли еще кто… Удивительная, «беззаконная комета в кругу расчисленном светил».
Тина читала много и обо всем, но эту историю слушала впервые и смотрела на фото «сумасшедшей Евлалии» со все возрастающим интересом.
– Обманчивая безмятежность, – заметил старик, поймав ее взгляд. – Будучи уже известной оперной дивой, которой рукоплескали многие театры мира, Кадмина могла зимой в санях уехать домой в костюме дочери египетского фараона, не дождавшись окончания спектакля, потом, заставив антрепренеров «валяться в ногах», со смехом возвращалась обратно. Она колотила зонтиком режиссеров и сводила с ума своими капризами композиторов.
На гастролях в Италии она заболела – известный итальянский врач Форкони пришел ей на помощь, а затем, на свою беду, женился на ней. Прекрасная Евлалия быстро разочаровалась в своем первом и единственном супруге и разъехалась с ним. Она с одинаковой легкостью покоряла и вельмож, и знаменитостей, и самых обычных людей. Устоять не мог никто.
– А сама Евлалия? – спросила Тина, – Она любила?
– Скорее влюблялась – часто и безоглядно. Мужчины ей нравились порывистые и страстные, – итальянский тенор Станио, например, или какой-нибудь бравый гвардейский офицер. Была из тех редких женщин, бесстрашно приносящих на алтарь охватившего их чувства все, без остатка.
Это Тине было понятно, Она и сама, в те редкие минуты, когда задумывалась над возможностью любви в ее жизни, безоговорочно делала выбор в пользу сильных чувств.
– Беспрецедентный случай, – прервал ее размышления старый антиквар, – оперная певица играла на драматической сцене с тем же, если не большим успехом, Катерину, Офелию, Маргариту Готье в «Даме с камелиями», потрясая зрителей силой своего отчаяния и трагических разочарований.
– Вся жизнь для нее была игра, – подумала Тина – игра в любовь и смерть. Или нет. Нет. Игра со смертью.
– Эта великолепная женщина сама дописала концовку своего романа. – Старик пожевал губами, обдумывая сказанное. – Изменила по-своему классический сюжет русской прозы: выпила из театрального кубка яд прямо на сцене… Возможно, хотела, чтобы ее гибель была последним актом ее трагедии, которую бы наблюдали партер, галерка и ложи. Но получилось по-другому: занавес закрыли, Кадмину увезли домой. Она умерла в страшных мучениях. Вот так это произошло. Грустно… – Альберт Михайлович помолчал немного.
– Ее похоронили на Харьковском городском кладбище. А потом на ее могиле стали появляться иконы с ликом покойницы. Зловещая и странная история. Их убирали, – ведь самоубийство считается страшным грехом, а тут икона с лицом самоубийцы… – потом иконы опять появлялись.
– Какая необычная судьба… – Тина почувствовала себя неуютно, словно что-то недосказанное встало между ней и этой комнатой, стариком, сидящим напротив.
Альберт Михайлович заметил смену ее настроения – он подошел к коллекции индийских фигурок, выбрал одну и показал ее Тине. Божество из бронзы или какого-то потемневшего металла сидело и смотрело на раскрытый лотос. Лепестки цветка чуть изгибались наружу, в серединке мерцал синеватым цветом камень неправильной формы.
Тина взяла фигурку в руки – на основании, покрытом орнаментом из листьев, она увидела изображение глаза. Глаз определенно не человеческий, удлиненный и покрытый эмалью.
– Глаз Дракона – произнес негромко старик. – Вход в неизвестное.
– Что? – девушке стало неловко из-за своей рассеянности. Глаз притягивал ее внимание, словно магнит. Она с трудом оторвала от него взгляд и, повернув фигурку, увидела, что между коленями божка и лотосом есть надпись. Буквы почти сливались с узором и казались частью орнамента из листьев и бутонов.
– А что… – Она хотела спросить, что означает надпись, но старик продолжал, как будто не слыша:
– Чтобы перейти в иную реальность, необходимо пройти через Глаз Дракона. Так считали древние. Глаз и у древних египтян был магическим знаком: Глаз Гора[1] – видели когда-нибудь?
Тина кивнула. Отец часто водил ее по музеям и выставкам – «расширял кругозор». В музеях ее невозможно было увести из залов, экспонирующих оружие – она буквально «прилипала» к стенам, рассматривая алебарды, мечи, дротики, разные метательные орудия, палицы, луки, кожаные и металлические колчаны для стрел и прочие подобные вещи, – приводя родителя сначала в недоумение, а затем в раздражение таким нетипичным для девочки пристрастием.
Однажды они зашли к товарищу отца, работающему в одном из музеев реставратором. Мастерская поразила Тину обилием всяких древних вещей, разложенных повсюду – мебель, багетные рамы, надбитые глиняные кувшины, старые иконы, какие-то ружья, сундуки, – она во все глаза смотрела то туда, то сюда – пахло скипидаром, лаком, красками, клеем, и бог знает, чем еще, так что у нее разболелась голова. И тут ее как будто пронзил разряд энергии – в углу, между сломанных стульев и разбитых китайских ваз она увидела… арбалет. Она знала, что это арбалет. Не обращая больше ни на что внимания, девочка пробралась между наваленным в беспорядке хламом и дрожащими руками взяла этот сделанный из металлических и деревянных деталей лук с ложем и прикладом.
Он был украшен резьбой и гравировкой, на торце приклада имелась надпись. Она знала, что хозяева оружия любили помещать на нем девиз. Откуда она знала все это, в данный момент совершенно ее не занимало.
Рядом с арбалетом лежали несколько стрел. Тина натянула тетиву рычагом, короткая стрела с железным наконечником выскочила из «магазина» и со щелчком встала на место. Девочка прицелилась… стрела с визгом впилась в дверцу очень старого деревянного шкафа. Только сейчас Тина заметила, что оба мужчины давно перестали разговаривать и в немом изумлении уставились на нее.
