Айра Левин - Дочери Медного короля

Но в этот вечер их обаяние не имело над ним власти. «Разработка открытым способом в Лэндерсе, штат Мичиган. Годовое производство одной этой шахты равняется…»

Больше всего его бесила мысль, что ответственность в этой истории падала исключительно на Дороти. Он только один раз настоял на ее приходе к нему… Просто в качестве аванса, гарантирующего исполнение контракта. Но Дороти, опустив молящий о нежности взгляд, выпрашивала все новые свидания. Да, все случилось по ее вине! Дура!

Если таблетки не помогут… Оставить университет? Бросить Дороти? Невозможно, она знает его адрес в Менасете. Если она и не решится преследовать его, то ее отец этим несомненно займется. Кингшип способен причинить ему массу неприятностей. Ведь богатые всегда помогают друг другу. Ему казалось, что он слышит его голос: «Не доверяйте ему. Этот тип никуда не годится. Как отец, я считаю своим долгом предупредить вас…»

Жениться на Дороти? Она родит ребенка и не получит от отца ни цента. И он снова очутится в меблированных комнатах, да еще с такой обузой! Нужно, чтобы таблетки подействовали, другого выхода нет!

…На изящном белом футляре для спичек выделялись медные буквы: Дороти Кингшип. Каждое Рождество фирма Кингшип преподносила своим служащим, друзьям и клиентам такие футляры, украшенные их именем. Ее рука так дрожала, что спичку удалось зажечь только с третьего раза. Она закурила, не отрывая глаз от открытой двери ванной, где на краю умывальника лежал конверт и стоял стакан с водой…

Она закрыла глаза. Если бы только она могла все рассказать Эллен! Сегодня утром от нее пришло письмо. «Стоит чудесная погода… меня выбрали председателем комитета… Читала ты последний роман Мэрканда?..» Одно из тех никчемных писем, которыми они обмениваются, начиная с Рождества, после их ссоры… Да, если бы она могла поговорить с Эллен, посоветоваться с ней, как в прежние времена…

Дороти было пять лет, а Эллен шесть, когда Лео Кингшип развелся с их матерью. Старшей сестре, Мэрион, было десять лет. Из них троих она наиболее тяжело пережила разрыв между родителями, а вслед затем потерю матери, которая скончалась год спустя. Ей запомнились взаимные обвинения и упреки, предшествовавшие разводу, и она рассказала о них сестрам, как только они стали способны ее понять, — со всеми мучительными подробностями, преувеличивая непримиримость и жестокость отца. Годы проходили, а она делалась все более одинокой и замкнутой.

Дороти и Эллен, напротив, искали друг у друга той любви, которой не получали ни от отца, отвечавшего на их холодность холодностью, ни от часто сменявшихся опытных, но безликих гувернанток. Обе сестры посещали те же школы, ездили летом в те же лагеря, записывались в те же клубы, танцевали на тех же балах. Решение обычно принимала Эллен, а Дороти следовала ее примеру.

Но когда Эллен поступила в университет Колдуэлл в штате Висконсин, а в следующем году Дороти захотела к ней присоединиться, Эллен воспротивилась ее намерению, говоря, что Дороти следует научиться полагаться на себя. Отец был с ней согласен. Он ценил стремление к независимости, как в себе самом, так и в других. И предложил компромисс: Дороти поступит в университет Стоддард, всего на расстоянии ста пятидесяти километров от Колдуэлла, и сестры смогут видеться во время уик-эндов. Эти встречи, однако, становились все реже и реже, пока Дороти не заявила, что не испытывает в них необходимости. А на Рождество они поссорились. Началось это с сущих пустяков (если ты хотела надеть мою блузку, нужно было, по крайней мере, меня спросить), но ничтожный спор обострился из-за дурного настроения Дороти. После этого сестры лишь изредка обменивались короткими записками…

Оставался телефон. Дороти посмотрела на аппарат. Она могла тут же позвонить Эллен… Нет, нет! С какой стати ей первой идти на уступки и, возможно, встретить непонимание? Кроме того, она уже немного успокоилась, стоит ли так долго колебаться? Нужно принять таблетки. Если они помогут, тем лучше. В противном случае, придется поторопиться со свадьбой. Отец будет вне себя, но она не нуждается в его деньгах.

Она подошла к двери и заперла ее на ключ, немного возбужденная необычностью поступка, отдававшего мелодрамой.

Войдя в ванную, она высыпала на ладонь блестящие беловатые таблетки и бросила конвертик в корзину для бумаг. Ей снова пришло в голову, что, может быть, и не следует их принимать.

Но ведь она обещала! Это было бы нечестно.

Положив таблетки на язык, она залпом выпила воду.

В аудитории — она помещалась в новом здании — было очень светло, так как одна стена состояла сплошь из стекла. Восемь рядов по десять мест в каждом были обращены лицом к кафедре. Подлокотники кресел закруглялись, образуя пюпитры.

Он сел в последнем ряду, рядом с пустым местом у окна. Шла лекция из цикла общественных наук. Голос профессора мягко звучал в пронизанном солнечными лучами воздухе.

Уж сегодня-то она могла бы прийти вовремя… Девять часов восемь минут… Ну, не дура ли! Он нервно зашевелился и, чтобы успокоиться, стал считать горошины на блузке сидевшей впереди студентки.

Дверь тихонько отворилась. Он повернул голову… Она выглядела ужасно. На бледном лице ярко выделялись румяна, под глазами были темные круги. Поймав его взгляд, она чуть заметно покачала головой.

Сев рядом, она поставила сумку с книгами на пол. Он услышал шуршание пера по бумаге, потом треск вырванного из блокнота листка. Протянув руку, он взял листок и прочел: «У меня была высокая температура и рвота, но больше ничего не произошло».

Он на мгновение закрыл глаза, затем повернул к ней лицо, лишенное всякого выражения. Она нервно улыбалась. Он тоже попытался улыбнуться, но не смог. Лишь после того как он сложил листок и положил его в карман, он нашел в себе, наконец, силы для того, чтобы повернуться к Дороти, улыбнуться ей и произнести почти беззвучно: «Не огорчайся».

Когда прозвенел звонок, они вышли из зала вместе с остальными студентами. Те смеялись, шутливо толкали друг друга, говорили об экзаменах, запущенных занятиях и свиданиях. Во дворе они отделились от толпы и стали в тени высоких стен. Щеки Дороти слегка порозовели.

— Все будет хорошо! Я уверена, что все будет хорошо! Тебе не придется уйти из университета. После женитьбы ты будешь получать больше денег от государства!

— Да, сто пять долларов в месяц, — сказал он с горькой усмешкой.

— Другие ведь этим довольствуются… И мы сумеем.

Важно было выиграть время. Он бросил свои книги на траву, взял ее за плечи.

— Ты совершенно права. Именно так нужно к этому относиться. В пятницу мы пойдем в мэрию…

— В пятницу?

Милая, сегодня вторник… Три дня ничего не изменят.

— А я думала, мы пойдем сегодня.

— Дорри, это невозможно, — сказал он, теребя пальцами ворот пиджака. — Подумай сама, еще столько нужно успеть сделать. Прежде всего анализ крови… Так мне кажется, по крайней мере. А если мы поженимся в пятницу, то сможем уехать на уик-энд. Я закажу номер в отеле «Нью-Вашингтон Хаус»…

— Ты прав, — вздохнула Дороти. — Я… Я знаю, ты не так представлял себе все это, — добавила она, робко касаясь его руки, — но… ты ведь все равно счастлив, верно?

— Еще бы! Я прекрасно понимаю, что деньги далеко не все. Просто я беспокоился о тебе.

Она подняла на него светящийся благодарностью взгляд.

— Есть у тебя занятия в десять? — спросил он, поглядев на часы.

— Всего лишь урок испанского. Могу и пропустить.

— Нет, пойди. У нас будет еще много поводов пропускать занятия… Так до восьми. На нашей скамейке. Постой, Дорри!.. — бросил он ей вдогонку, когда она нехотя начала удаляться.

— Да?

— Ты ничего не говорила сестре?

— Эллен? Нет.

— И не говори, пока мы не поженимся.

— А я собиралась ей сообщить. Раньше мы были так близки! Мне неприятно что-то скрывать от нее.

— Последние два года она была не слишком любезна с тобой.

— Не то что нелюбезна…

— Ты сама так говорила. Кроме того, не исключено, что она расскажет обо всем вашему отцу, и он попробует вмешаться.

— Что он может сделать?

— Не знаю, но вполне вероятно, что попробует.

— Ну ладно, пусть будет по-твоему.

— Ты позвонишь ей сразу после мэрии. Мы тогда сообщим всем.

— Хорошо.

Улыбнувшись ему в последний раз, она ушла. Ее золотистые волосы блестели на солнце. Он провожал ее взглядом, пока она не скрылась за углом здания, потом нагнулся, чтобы поднять книги. Скрип затормозившей вдали машины заставил его вздрогнуть. Этот звук напомнил ему крики испуганных птиц в джунглях.

Даже не раздумывая, он решил не идти больше на занятия. Прошелся по городу, побродил по берегу реки. Река в этот день была не синей, а серой, как тина. Опершись на парапет моста на Мортон-стрит, он следил глазами за течением и курил.