Айра Левин - Дочери Медного короля

В учебнике он прочел, что смертельная доза мышьяка колеблется между одной десятой и половиной грамма. По приблизительному подсчету две приготовленные капсулы содержали пять граммов.

В среду он следовал обычной рутине, присутствовал на всех занятиях, но чувствовал себя как водолаз, отделенный от мира стеклянным колоколом: все его мысли были сосредоточены на одном — как побудить Дороти написать несколько слов, свидетельствующих о ее намерении покончить с собой.

Последним в этот день у него был урок испанского языка. Преподаватель предложил студентам перевести на английский небольшой отрывок. Пока он работал над сравнительно легким текстом, у него родилась вдруг блестящая идея, прекрасное, исчерпывающее решение проблемы, которое никак не могло возбудить у Дороти подозрений. Эта мысль настолько захватила его, что он забыл о переводе, и когда прозвучал звонок, еще далеко не закончил его. Но какое это имело значение? Завтра утром Дороти напишет нужную ему записку.

В этот вечер его хозяйка ушла на какое-то собрание, и он пригласил Дороти к себе. Они провели вместе два часа, во время которых он показал себя и нежным, и страстным — совершенно искренне, впрочем, так как в этот день испытывал к Дороти неподдельное чувство и хотел доставить ей последнюю радость.

Растроганная Дороти приписала его настроение перспективе их близкого брака. Не будучи верующей, она видела в этих узах глубокий смысл.

Потом они зашли в маленький ресторан неподалеку от университета. Это был тихий уголок, мало посещаемый студентами. Они с удовольствием ели гамбургеры и пили шоколад, строя планы будущей жизни. Дороти увлеченно рассказывала о каком-то книжном шкафе с откидной доской, образующей столик.

— Кстати, — неожиданно перебил он ее, — сохранилась у тебя фотография, которую я тебе подарил?

— Ну, конечно.

— Не возражаешь, если я заберу ее у тебя на пару дней? Я хотел бы переснять ее для мамы. Это обойдется дешевле, чем заказывать новую.

— Ты говорил о нас с матерью? — спросила она, доставая из кармана пальто зеленый сафьяновый бумажник.

— Нет еще.

— Почему?

— Ведь я просил тебя ничего не говорить твоим родным, поэтому не стал сообщать и моей матери, — ответил он после минутного размышления. — Это наш с тобой секрет, — добавил он, улыбаясь. — Ты же ни с кем не говорила, верно?

— Ни с кем.

Она вынула из бумажника несколько моментальных снимков. Он наклонился, чтобы лучше видеть и узнал на одном Дороти рядом с двумя другими девушками, ее сестрами, наверно. Она протянула ему снимок.

— В центре Эллен, — сказала она, — а это Мэрион.

Три девушки стояли перед большой машиной. Они, несомненно, походили друг на друга. У всех троих был широкий разрез глаз и высокие скулы. Самые светлые волосы были у Дороти, самые темные у Мэрион, у Эллен они были промежуточного оттенка.

— Кто из них красивее? — спросил он. — После тебя, разумеется.

— Эллен лучше меня. Мэрион была бы совсем недурна, если бы не причесывалась вот так. — Она стянула волосы назад и нахмурила брови. — Это интеллектуалка нашей семьи.

— Ах, да! Поклонница Пруста.

Она протянула ему другую фотографию, изображающую ее отца.

— Ой, боюсь! — воскликнул он, и оба расхохотались.

— А вот мой жених, — сказала она, передавая ему последний снимок.

— Хотелось бы мне знать, — заметил он, подозрительно рассматривая его, — достаточно ли это серьезный молодой человек.

— Но он так красив! Так поразительно красив… Смотри, не потеряй фотографию, — добавила она с беспокойством, глядя, как он кладет ее в карман.

— Будь спокойна.

Вернувшись к себе, он сжег фотографию, держа ее над пепельницей. Это был прекрасный снимок, и ему было жаль его уничтожать, но на обороте было написано его рукой: «Дорри, с любовью».

Она, как всегда, запаздывала на девятичасовую лекцию. Шел дождь, струйки воды стекали по стеклу. Место слева от него оставалось пустым, когда преподаватель поднялся на кафедру.

У него все было приготовлено: блокнот, ручка и испанский роман с романтическим названием, раскрытый на коленях… А что, если она не придет?..

В девять десять, тяжело дыша, она проскользнула в аудиторию, тайком улыбнулась ему, повесила плащ на спинку кресла, поспешно открыла блокнот и вынула ручку…

Заметив у него на коленях книгу, она вопросительно подняла брови. Он указал на отрывок, который следовало перевести и жестом попросил записывать лекцию. Она кивнула в знак согласия.

Он прилежно переводил минут пятнадцать, потом, увидев, что Дороти поглощена лекцией, вырвал страничку из блокнота и написал на ней отдельные слова без связи, с пропусками и подчеркиваниями. После этого он стал вздыхать, качать головой и постукивать ногой, всем своим видом выражая замешательство.

Дороти обернулась. Сделав знак, чтобы она подождала, набросал на своем листке несколько строчек, делая вид, что списывает с книги, потом протянул его ей. Над испанским текстом было написано по-английски: «Переведи, пожалуйста».

Она удивленно посмотрела на него — текст был таким простым! Он никак не отреагировал. Тогда она перевернула листок, увидела беспомощные каракули, вырвала страничку из собственного блокнота и начала переводить.

— Вот спасибо! — пробормотал он, когда она передала ему перевод, и сразу стал старательно списывать.

Дороти скатала испанский текст в шарик и бросила его под стул, где он оказался между двумя окурками. Сегодня же вечером все это сожгут. Он снова пробежал глазами страничку, на которой Дороти написала своим мелким, косым почерком:

«Дорогая, надеюсь, ты простишь мне горе, которое я тебе причиню. У меня нет другого выхода».

Сунув страничку во внутренний карманчик блокнота, он положил сверху книгу. В ответ на вопросительный взгляд Дороти он, улыбаясь, сделал знак, что закончил.

В этот вечер они не должны были встретиться. Дороти собиралась вымыть голову и сложить вещи для уик-энда в Нью-Вашингтон Хаусе. Однако, в половине девятого он ей позвонил.

— Послушай, Дорри, произошло нечто неожиданное.

— Что случилось?

— Нам необходимо повидаться!

— Но я не могу выйти! У меня мокрые волосы!

— Дорри, это очень важно.

— Ты не можешь сказать по телефону?

— Нет, я должен тебя увидеть. Встретимся через полчаса на нашем месте.

— К тому же и дождь идет… Зайди ко мне в общежитие…

— Нет. Послушай, помнишь ресторанчик, где мы были в прошлый раз? «У Гидеона»? Я буду ждать тебя там в девять часов.

— Но почему не в общежитии?

— Дорогая, прошу тебя…

— Это связано с завтрашним днем?

— И да, и нет. Я все тебе объясню, когда будем «У Гидеона». Подойди к девяти.

— Хорошо, договорились.

Было без десяти девять, когда он выдвинул ящик письменного стола и достал из-под пижам два конверта. Один из них, заклеенный и снабженный маркой, был адресован мисс Эллен Кингшип, женское общежитие университета Колдуэлл, Висконсин.

Адрес он напечатал днем на одной из пишущих машинок, поставленных для общего пользования в холле Студенческой ассоциации. В этот конверт он вложил страничку с текстом, переведенным Дороти. Во втором находились две капсулы с мышьяком.

Он сунул по конверту во внутренние карманы пиджака, пощупал их, чтобы не перепутать, надел плащ и, бросив последний взгляд в зеркало, вышел из комнаты.

Выходя, он переступил через порог с правой ноги и сам улыбнулся своему ребячеству.

Ресторан был почти пуст. В одной из кабин два человека, склонившись над шахматной доской, застыли в неподвижной позе. В другой сидела Дороти, держа в руке чашку кофе. Казалось, она старается увидеть там будущее, как гадалка в хрустальном шаре. Волосы ее, завязанные на затылке шелковым шарфом, обнажали лоб с рядом плоских завитушек, закрепленных заколками.

Его присутствие она почувствовала только в тот момент, когда он уже стоял перед ней, и подняла на него свои большие карие глаза. На ней не было косметики. Бледное лицо и гладкие волосы делали ее совсем юной.

— Что случилось? — спросила она взволнованно в то время, как он снимал плащ и садился напротив.

Он не сразу ответил, выждал пока подойдет Гидеон, пожилой человек со впалыми щеками, и заказал ему кофе.

— Вернувшись сегодня домой, я нашел записку от Герми Ходсена.

— От Герми Ходсена?

— Я позвонил ему. Оказывается, с таблетками произошла ошибка. Его дядя… — Он остановился, взял у подошедшего Гидеона чашку с кофе и подождал, пока тот удалится. — Его дядя не понял, о чем речь, и приготовил другое лекарство.

— Что именно?

— Какое-то рвотное. Поэтому тебя и тошнило.