— Да нет, — покачал головой Шатохин, — мне нужно на пенсию. — И в тот же день подал рапорт на увольнение.
Начальство, конечно, уговаривало повременить, учесть сложную криминогенную обстановку, а также проблему с кадрами, но в конце концов сдалось. С тех пор, вот уже два года, Шатохин пенсионер. Нет, он не забивает козла в ближайшем сквере и не окучивает картошку на дачном участке (да его и нет, участка-то). Как и прежде, он ходит на службу, только через день, — в охранное агентство — и, между прочим, зарабатывает побольше, чем прежде. Жена так прямо ошалела от свалившегося на нее изобилия и твердит с утра до вечера:
— Давно бы так, и жизнь спокойная, и деньги хорошие…
А Шатохину все равно, он ведь не легкого хлеба искал, просто он больше не мог, ну не мог и все. Если бы его не позвали в охранное агентство, он бы газетами торговал в электричках, на худой конец дома сидел бы, но об увольнении из органов жалеть не стал бы ни минуты. Тем более что великой карьеры он не сделал, поскольку никогда к ней не рвался. Ведь Шатохин по природе своей или, как теперь принято говорить, «по жизни», был человеком галерки. Не в том смысле, что его не пускали в партер, по правде сказать, он сам выбирал галерку, и вполне осознанно, в качестве уединенного местечка, где можно расслабиться, расстегнуть тугой воротничок рубашки, вытянуть ноги и откуда, когда надоест, легко можно удалиться, никому не мешая и не привлекая лишнего внимания к своей персоне.
При этом он никогда не считал себя ни счастливым, ни несчастным и вообще о таких вещах не задумывался. Зачем? Себе в убыток. Да и некогда было, по большому счету. А другой бы на его месте, возможно, переживал и комплексовал. Некрасивый и несуразный, успехом у женщин никогда не пользовался, на службе звезд не хватал, просто честно пахал, и все, до того дня, до того самого дня, когда в Иверском переулке ему встретилась странная старушка в газовой косынке.
И все же новая жизнь далась ему не так уж и легко, потому что после пятидесяти любые перемены чреваты, даже перемены к лучшему. И стала Шатохина тоска есть, ну просто поедом, и еще идеи какие-то странные в голове поселились. Дошел до того, что начал жалеть о дачном участке, от которого некогда отказался. Он тогда подумал: кто будет возделывать и облагораживать эти задрипанные сотки? А теперь вот они пришлись бы очень кстати, сляпал бы себе на них какую-нибудь сараюшку и имел вожделенное уединение. По крайней мере летом. Не потому, что плохо относился к своим домочадцам или был окончательно и бесповоротно одиноким волком, просто с некоторых пор обнаружил в себе острую необходимость хотя бы на время отстраниться от привычной рутины и взглянуть на свою жизнь со стороны.
Он по-прежнему приносил жене зарплату, всю до копейки, но домашними делами не интересовался. Жена разрывалась на два дома: свой и замужней дочери, семейная жизнь которой не ладилась, и почти всю шатохинскую зарплату отдавала ей, потому что молодым хронически не хватало, но Шатохину было все равно. Другой на его месте, может, на стенку бы полез от возмущения, что на его деньги вполне себе беззаботно жили два великовозрастных оболтуса, не отказывающие себе не то чтобы ни в чем, но уж по крайней мере в очень и очень многом. Шатохину же было наплевать.
Деньги ему если и требовались, то не сами по себе, а в виде завтраков, обедов и ужинов. На худой конец в виде бутылки пива и свежей газеты, а вот собственный гардероб волновал его очень и очень мало. Собственно говоря, ему и в лучшие-то времена в голову не приходило, что синие брюки нельзя носить с коричневым пиджаком.
Впрочем, несмотря на угрюмую и малоэстетичную внешность, и он был не чужд прекрасному, просто не выпячивал свои воззрения и убеждения без особой на то необходимости. А потому те, кому удавалось его разговорить, неизменно удивлялись его почти энциклопедическим знаниям. Что до жены, то ее удивляли не столько сами знания, сколько непонятное желание мужа зачем-то их иметь. Зачем, какой смысл, если даже похвастать ими не перед кем. И это при том, что она была женщиной неглупой и достаточно образованной, просто немного замордованной тем самым бытом, от которого Шатохин отстранялся все дальше и дальше. Он и в прежние времена ни одного гвоздя в квартире не вбил, а нынче вопрос о пресловутом гвозде даже не ставился. Можно считать, что хорошей зарплатой в охранном агентстве Шатохин выхлопотал себе пожизненную индульгенцию.
Как бы там ни было, а новая шатохинская жизнь шла себе и шла своим чередом, и, вероятнее всего, он бы к ней рано или поздно привык, не случись с ним еще одно странное происшествие. Он столкнулся с Ней в дверях УВД, с ней, девушкой с репродукции, она была точь-в-точь такая же, только очень печальная, отчего глаза ее казались еще больше. Шатохин так растерялся, что не сразу сообразил уступить ей дорогу, а стоял и смотрел, раззявив рот.
А она как-то потерянно проскользнула на ступеньки крыльца, выхватила из сумочки зонтик, попыталась его раскрыть, но это ей не удалось из-за резкого порыва ветра. Тогда она сунула зонтик под мышку и быстро пошла прочь, пересекла дорогу и стала ловить машину.
Буквально через минуту он увидел Степанова, тот куда-то несся на всех парах.
— А, Валерий Иваныч, в гости к нам? — поприветствовал он на ходу Шатохина.
Шатохин невольно отметил произошедшую в Степанове перемену: держится уверенно, почти развязно, а ведь когда-то робел. Впрочем, нынче Шатохин для этого молодца всего лишь пенсионер.
— Ну, и как оно на пенсии? — хмыкнул странно разговорчивый Степанов.
— Доживешь — узнаешь, — буркнул Шатохин и поинтересовался: — Куда летишь-то?
— Как куда? Труп у нас, Валерий Иваныч, семнадцать ножевых ранений, — радостно сообщил Степанов.
— Бог в помощь, — пожелал Шатохин, хотел было идти дальше, но вдруг замешкался, поймал за рукав ускользающего Степанова и спросил: — Там, на той стороне улицы дама машину ловит, она, случайно, не от вас вышла?
— Какая? — Степанов стрельнул глазами в ту сторону, куда указывал Шатохин. Как назло, там уже никого не было.
— Ну… такая высокая, серые глаза, волосы светлые… — Шатохин сбивчиво описал девушку с репродукции.
— А, эта, — махнул рукой Степанов, — точно, заходила к нам такая, недавно ушла. Со странностями дамочка, доложу я вам. Мне кажется, у нее с головой большие проблемы.
— И чего она хотела?
— Заявила, что на нее готовится покушение. Послушать ее, так все прямо спят и видят, как ее со свету сжить. Вот так, ни много ни мало, только глаза у нее такие, будто она только что вмазалась, заторможенная, речь замедленная. Встречал таких клиенток, по ним психушка плачет. Конюхов ее, конечно, завернул, зачем ему лишний геморрой?
Да, парень с тех пор, как Шатохин написал рапорт об увольнении, здорово подковался, что и говорить.
— Значит, не приняли у нее заявление?
— Не-а, — беззаботно отозвался Степанов.
— А имя, фамилию не запомнил?
— Какая фамилия? — искренне изумился Степанов. — Заявления-то нет!
— Молодец, Степанов, далеко пойдешь, — усмехнулся Шатохин.
— Ну ладно, мне пора, — махнул рукой Степанов и заспешил к пыхтящему на стоянке милицейскому «уазику».
А Шатохин еще немного постоял в вестибюле в каком-то странном оцепенении и побрел восвояси, напрочь позабыв, зачем он, собственно, и приходил, а приходил он в отдел кадров, кое-что уточнить. Свернул в ближайший сквер и присел на скамейку. На душе было тоскливо и бесприютно, совсем как после встречи со старухой в Иверском переулке. Конечно, эти два события ничего не связывало, кроме одного ощущения — ощущения вины, от которого он очень хотел бы избавиться. Избавиться поскорее. При условии, что это возможно.
Тот затрепанный «Огонек» попал к нему в руки совершенно случайно. Кажется, у кого-то на столе валялся. У Шатохина была свободная минутка, и он лениво полистал журнал, пробежал глазами заголовки, что-то такое даже почитал, а потом наткнулся на репродукцию с картины. Собственно, их там было четыре или пять, включая те, что на обложке, но внимание Шатохина привлекла только одна: девушка с фруктами. Ну да, девушка с фруктами, внизу стояла подпись: «Художник Ю. Андриевский. «Девушка с фруктами» из цикла «Гиперборейцы».
Шатохин никогда не пользовался у женщин головокружительным успехом да и не очень-то к нему стремился, если на то пошло. Что до сексапильных блондинок, то они казались ему пластмассовыми куклами, выставленными в витрине универмага, а посему скандинавская красавица с журнальной репродукции не должна была задеть его за живое. Не должна была, однако ж задела. Может, спокойным, не замутненным тенью печали взглядом серых глаз, может, еще чем, только Шатохин втихаря вырвал страницу из журнала. Сначала он держал ее на своем рабочем столе, под стеклом, но, замучившись отвечать на незамысловатые шуточки и объяснять, кто такие гипербореи, забрал домой. Прилепил скотчем на стене в своей комнате.
