связали меня и поволокли на осле назад в горы. Очнулся я, когда какой-то
 европеец в чалме пытался заговорить со мной, используя полтора десятка
 незнакомых мне языков. Он был весьма озадачен, но когда я поинтересовался
 у него по-английски, чем я могу быть полезен, он радостно подскочил.
 Узнав, что я в некотором роде американец, европеец предложил мне
 развлекательную экскурсию в какое-то живописное ущелье, предупредив при
 этом, что мне придется взять с собой автомат, так как в ущельях сейчас
 много стреляют.
В Рта СЌРєСЃРєСѓСЂСЃРёСЏ окончилась плачевно. Местные жители, СЃ которыми РјС‹ шли,
 оглушили нас по дороге, связали и передали в руки какой-то джирге. Я так и
 не понял, что обозначало это слово. Во всяком случае это не было название
 местного суда или подобного карающего органа. "Джирга", представлявшая
 собой трех седобородых горцев, отвезла нас в городок, где случилось
 непредвиденное: такие же горцы расстреляли сопровождавшую нас "джиргу",
 перегрузили нас на других ослов и снова уволокли в горы.
 В конце концов мы попали в то же ущелье, из которого отправлялись на
 "экскурсию". Вечером, оставшись один, я нашел какую-то военную форму
 зеленого цвета, которую горцы использовали вместо подушки. Я одел эту
 форму и спустился с гор. До сих пор я считаю, что это был самый разумный
 мой поступок в этой жизни. Около двух дней я спускался с гор и вышел к
 военному лагерю, в котором находились европейцы в такой же зеленой форме.
 Уже подходя к воротам, я заметил несколько притаившихся дехкан,
 вытаскивавших из длинного деревянного ящика небольшую ручную ракету. К
 этому времени я уже понял сущность восточного гостеприимства, поэтому снял
 автомат с плеча и попробовал их обойти. Увы, я так и не научился ходить
 незаметно. Первый же мой шаг был услышан правоверными и, слава Аллаху, что
 я успел разрядить в них автомат быстрее, чем они сообразили запустить в
 меня ракету. На стрельбу сразу же прибежали бойцы из военного лагеря.
 Четверо душманов оказались прошитыми одной моей очередью. Один из них уже
 был в гостях у Аллаха, другие только собирались. Симпатичные ребята в
 зеленой военной форме принялись меня обнимать. Потом подошел офицер,
 крепко поцеловал меня, при этом чуть не поцарапав мой нос жесткими усами.
 Мне дали медаль с нормальным европейским текстом. Кроме медали мне тут же
 объявили отпуск на 20 суток. Они подумали, что я - контужен, и поэтому не
 разговариваю с ними и не отвечаю на их вопросы. Меня отвезли на джипе в
 Кабул, а оттуда я уже был переправлен к морю, в самый удивительный, самый
 мирный в мире город. У этого города не было имени. У него было название:
В
 ГОРОД ДЛЯ ОТДЫХА ГЕРОЕВ ВРАЖДУЮЩРРҐ РђР РњРР™.
В
В Рто был прекрасный РіРѕСЂРѕРґ. РќР° РјРѕРёС… глазах низенькие одноэтажные РґРѕРјРёРєРё
 тяжело вздыхали известняковыми боками и спросоня щурили узенькие оконницы.
 Кипарисы потягивались и подравнивали свои ветви. А вышедшие на улицу люди
 казались медлительными, нехотя плывущими по воздушному течению птицами.
 Через день после приезда у меня возникло впечатление, что я обрел
 давно утраченную родину. Я приехал утром. Вышел из машины и тут же увидел
 перед собой белый, как фата невесты, дом. Я подошел к нему и погладил
 ладонью известняковую стену, еще не прогретую восходящим солнцем. А потом
 соединил ладони в молитвенном жесте и ощутил приятную шершавость
 оставшихся на коже известняковых крупинок. Если ваша судьба не напоминала
 шарик для пинг-понга, то вы не поймете меня. Просто любая война ощущается
 сначала ладонями, потом глазами. Они приучают ваши ладони к холодному
 металлу, к гладким бокам снарядов, к грязи, в которую приходится бросаться
 во время обстрелов. Ваши ладони постепенно огрубевают и тогда может
 наступить самое страшное - атрофия чувственности, когда ваша ладонь не
 сможет отличить разгоряченный ствол пушки от нежной женской руки. Если это
 уже произошло - можете прощаться с жизнью, вам ее больше никогда не
 полюбить. Вам покажется, что жизнь - это короткая передышка между атакой и
 контратакой. Со мной, слава богу, этого не произошло. Я не дал приучить
 свои ладони к войне. Ртеперь меня радует каждое касание к дереву, к стене
 дома, к женщине, пытающейся понять меня. Я знаю, что я живой и это,
 пожалуй, главное.
 Первые дни я просто бродил по городу, изучал его, глазел на море и
 горы, на мужчин, сплошь одетых в спортивные костюмы, на девушек,
 прогуливающихся по набережной. Я уже знал кое-что об этом городе. Вся его
