Я еще раз укоризненно покосился на храпящего Вишнякова, вздохнул, захлопнул книгу, и положил ее на откидную сетку. Драматизм "Белого безмолвия" при таком фоне совершенно не трогал душу.
— Ванек! — позвал я.
Попов повернулся ко мне.
— Давай перемахнемся в картишки.
— Давай, — согласился он.
— Интересно, а нас вы почему не приглашаете? — с шутливой обидой воскликнула Лиля.
— Ну, вы так увлечены беседой, что я постеснялся вас прерывать, — объяснил я, свешивая ноги.
— Одно другому не мешает, — улыбнулся Алан, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. (Чем он, интересно, их чистит?)
Я вытащил из своей сумки колоду карт, специально купленную мною, чтобы не скучать в дороге, сел рядом с Аланом, и принялся тщательно их перетасовывать.
— Во что сыграем?
— В "дурачка", — с недоумением произнесла Юля. Мол, а во что еще можно сыграть?
— Юля, в "дурачка" — это слишком банально, — с наигранным упреком возразил Тагеров. — Почти что дипломированным геологам не к лицу играть в такие примитивные игры.
— Твое предложение? — спросила Патрушева.
— В "очко".
— Давайте, давайте, — захлопала в ладоши Лиля. — Давайте в "очко".
— Хр-р-р! — раздалось сверху.
— Вот! — со значением поднял указательный палец Алан. — Вишняков тоже на моей стороне.
Мы непринужденно рассмеялись.
— Против такой поддержки, конечно, не попрешь, — улыбаясь, проговорила Юля.
— Все согласны? — спросил я, поочередно оглядев каждого. Возражений не последовало. — Ну что ж, тогда я сдаю.
Лиля повернула голову.
— Вань, а ты что там сидишь? — удивленно спросила она у продолжавшего оставаться на боковом месте Попова. — Давай ближе к нам. Не бойся, мы не кусаемся.
Ваня с некоторой застенчивостью пересел к девчонкам. Игра началась.
— Еще, — сказал Тагеров.
— Мне тоже, — добавила Ширшова.
Я протянул каждому из них по карте.
— Джигиты-вакхабиты! — разочарованно воскликнул Алан.
— Самураи-басмачи! — в тон ему произнесла Лиля.
Тагеров в сердцах бросил карты на стол. Ширшова проделала то же самое.
— Не расстраивайтесь, — сказала Патрушева, и кокетливо поиграла глазами. — Не везет вам в картах — повезет в любви.
Лиля прыснула. Алан загадочно улыбнулся и опустил глаза.
— Мне тоже, — тихо попросил Попов, и, получив карту, вздохнул. — Увы. У меня перебор.
— И я пас, — резюмировал я, и вопросительно посмотрел на Юлю.
— А у меня, вроде, двадцать одно, — не без гордости заявила она, и продемонстрировала десятку, туза и даму.
— Везучая, — заметил Тагеров.
Из-за перегородки высунулась маленькая седая голова в мощных очках.
— Чем это там молодежь развлекается? — послышался дребезжащий старческий голосок.
— Какое тебе до этого дело? — раздалось ревнивое женское контральто. — Не лезь, куда не следует.
Мощные очки исчезли. Я с удивлением отметил, что храп наверху стих. Подняв голову, я увидел, что Вишняков смотрит на нас мутными глазами.
— Что это вы там делаете? — хрипло поинтересовался он.
— Не видишь, диссертацию пишем, — ответил Алан, и озорно подмигнул Лиле. — О благотворном влиянии храпа на скорость движения поезда.
В сонных глазах Сергея проявилось недоумение. Его лоб нахмурился, красноречиво свидетельствуя о том, что он пытается вникнуть в смысл сказанного. И только поглядев на заливавшуюся смехом Ширшову, Вишняков наконец сообразил, что это — всего лишь шутка. Ни слова не говоря, он перевернулся на другой бок. Полка жалобно заскрипела.
— Еще будем? — спросил я, собирая карты.
— Конечно, — сказала Лиля. — Нам же когда-нибудь тоже должно подфартить.
Я краешком глаза поочередно оглядел двух подруг, и про себя усмехнулся. Не передрались бы они между собой. Невооруженным глазом был заметно, что между ними шла скрытая борьба за внимание Алана. И победу в этом соперничестве, судя по всему, одерживала пока Лиля.
Следующие две партии удачи никому не принесли. Тагеров и Ширшова с картинным азартом выражали досаду, но склонить фортуну на свою сторону им так и не удалось. Зато они окончательно разбудили Сергея. Когда я в очередной раз перетасовывал колоду, с верхней полки, перед самым моим носом, свесились его, пахнувшие отнюдь не духами, пятки.
— Чай! Чай! Кто желает чай? — послышалось в вагоне.
Это была проводница, дородная пожилая женщина в синей железнодорожной униформе.
— Молодой человек, Вы не желаете чаю? — обратилась она к Вишнякову, поравнявшись с нами. Но, увидев его помятое лицо, поняла всю неуместность своего вопроса, прошипела "гос-с-споди!" и проследовала дальше.
Сергей спрыгнул вниз, уселся между мной и Аланом, обулся, и решительно заявил:
— Я тоже буду играть…
Надо заметить, что в нашей группе отношение к Вишнякову было неоднозначным. Одни считали его веселым малым, другие недолюбливали. Он был шутник и балагур, являлся завсегдатаем студенческих гулянок, и многими воспринимался как чересчур легкомысленный. Но врагов он не имел. Его открытость, беззлобность и бесконфликтность делали его весьма приятным в общении. Правда, когда разговоры касались чего-нибудь серьезного, его предпочитали в них не вовлекать, ибо любой научный вопрос он неизменно превращал в парад острот, что не всегда бывало к месту.
Лично мне врезалось в память его выступление на одном из семинаров по географии. По-моему, это было еще на первом курсе, когда мы только начинали притираться к нашей "альма-матер". Сергей читал доклад о Гималаях.
— Гималаи — это очень древние горы, — бодро рапортовал с кафедры он. — В их лесах обитает очень много диких обезьян. Толщи составляющих их горных пород неоднократно подвергались воздействию мощных сил. Таких, как землетрясения, извержения вулканов, а также нашествие нашей популярной певицы Маши Распутиной. Машу все-таки отпустили в Гималаи, где она смогла раздеться догола, чего так страстно желала. Климат в Гималаях очень дождливый. Он отличается резкими перепадами температур в дневные и ночные часы. Так что, если вы соберетесь в Гималаи, не забудьте прихватить с собой зонтики и теплые вещи…
Ну и так далее, в том же духе.
Мы держались за животики, слушая его рассказ, чего нельзя было сказать о профессоре, преподававшем нам этот курс. Это был долговязый, брюзгливый сухарь, начисто лишенный чувства юмора. Он смотрел на Вишнякова с нескрываемым негодованием, а когда тот закончил свою речь, не преминул обрушить на него весь свой гнев.
— Молодой человек, — заявил он. — Вы, по-моему, не понимаете, где находитесь. Это не цирковое училище! Это Московский Государственный университет! Здесь занимаются наукой, а не клоунадой. Мне кажется, Вы немного ошиблись в выборе профессии. Но еще не поздно все исправить.
Мы притихли, а густо покрасневший докладчик сошел в аудиторию с обескураженным видом. К слову, у него были потом серьезные проблемы с экзаменом…
После того, как несколько следующих партий снова не выявили победителя, Сергей решительно отобрал у меня карты.
— Димон, отдохни, — сказал он. — Какая-то у тебя не легкая рука.
Я пожал плечами.
— Пожалуйста.
Вишняков принялся тщательно перетасовывать колоду. Причем, делал он это довольно своеобразно. После двух-трех пасов он неизменно вытаскивал из середины какую-нибудь карту, и клал ее сверху. До нас не сразу дошло, что эти его действия имели вполне определенный смысл.
Закончив тасовку, Сергей принялся раздавать карты. Когда у каждого из нас в руках оказалось по три штуки, раздался неуверенный голос Попова.
— У меня, кажись, очко.
— Браво, браво! — зааплодировал Вишняков, и с пафосом провозгласил. — Да здравствует новый чемпион!
К нашему изумлению, Ване сопутствовал успех и в двух последующих партиях. Его обычно тусклые глаза заблестели. Ему явно было приятно чувствовать себя победителем. Победителем хоть в чем-то. Ваня приехал в Москву из какой-то глухой деревушки, и за все пять лет учебы так и не смог в ней освоиться. Если другие провинциалы, включая меня, постепенно привыкли к столичной суете, и даже начали чувствовать себя настоящими москвичами, то Ваня так и остался таким же робким и застенчивым, каким и был раньше. Он был начисто лишен всякого тщеславия. В нем абсолютно отсутствовало стремление чем-нибудь выделиться из общей массы, что обычно бывает свойственно молодости. Он всегда сторонился компаний, предпочитал одиночество, и был настолько бесцветен, что эта его бесцветность поневоле обращала на себя внимание, и даже казалась какой-то яркой. В чем здесь была причина — сказать трудно. Может, в природной житейской робости, может в постоянной денежной нужде, а может и в том и в другом сразу, ведь первое зачастую происходит из второго. Характерный факт: после занятий в университете он никогда не ходил куда-нибудь гулять. Он неизменно возвращался в общежитие, и проводил в нем все свое свободное время.
